Четырнадцать дней для Вероники (СИ) - Мусникова Наталья Алексеевна

Я выпростала из-под себя левую ногу и села на правую, чтобы хоть немного согреть изрядно заледеневшую ступню. Я не хотела признаваться даже самой себе, но невольно прислушивалась, надеясь услышать приближающиеся к моей камере знакомые стремительные шаги. И шаги действительно зазвучали, но не те, которых я ждала, а шаркающая поступь стражника. Хм, странно, неужели, уже пришло время вечерней похлёбки? Вроде бы ещё рано… Дверь сердито и протяжно заскрипела, явив Ангуса, ревматического старого стражника, который три года назад ушёл в отставку, но после чёрного мора, выкосившего треть жителей Лихозвонья, вынужден был вернуться на службу. Ангус был одним из немногих, кто относился ко мне без лютой злобы, видимо, сидеть дома, слушая бесконечное брюзжание супруги, ему надоело, и он был рад вернуться на службу. Стражник подошёл ко мне и нагнулся над замками многочисленных цепей, сковывающих всё моё тело. Он что, всерьёз думает, что я пыталась их открыть? Интересно, чем? Черенком деревянной ложки для похлёбки или ногтем? Я довольно громко хмыкнула, но Ангус не обратил на меня ни малейшего внимания, с неодобрительным громким сопением освобождая меня от цепей. Хм, это что-то новенькое, неужели меня, против закона, потащат на пытки?

- Поднимайся, касатка, - продребезжал Ангус, с трудом разгибаясь и потирая поясницу, - переводим тебя в другую камеру. Приказ господина инквизитора.

На миг мне показалось, что я ослышалась.

- Что?! – прошелестела я, не узнавая собственного голоса.

- В камеру другую тебя переводим! – закричал Ангус, приблизив свои губы прямо мне к уху. – Приказ господина инквизитора. А ещё велено тебя отмыть и накормить как следует, а то уж больно ты, мать, грязна да страшна!

Тобиас приказал… Он заботится обо мне… Несмотря ни на что, он продолжает заботиться обо мне… Я закрыла лицо трясущимися руками и впервые за долгое время отчаянно разрыдалась, дав волю переполнявшим меня чувствам.

- Полно голосить-то, - проворчал Ангус, неловко хлопая меня по спине, - чай, не на костёр тащат, а в купальню. Пошли уже, сыро тут, да и знобко, я потом опять спать не смогу от ревматизма ентого проклятущего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я судорожно вздохнула, размазывая слёзы и грязь по лицу:

- Я… помогу вам…

- Ты себе сначала помоги, - беззлобно усмехнулся стражник и сильным тычком направил меня к выходу, - ишь, помогальщица выискалась.

Впервые за долгое, очень долгое время я вымылась в тёплой воде с густой, одуряюще пахнущей травами пеной, расчесала волосы частым гребнем, избавившись от колтунов, и переоделась в чистую из небелёного льна с примесью крапивы рубаху. Растрогавшийся моей искренней радостью от таких простых и повседневных действий Ангус даже выделил мне обрывок ленты, чтобы я смогла заплести косу. Первые маги, создавшие этот мир, как же на самом деле мало надо для счастья! Камера, в которую меня отвели после моего купания, оказалась больше, а самое, главное, суше. У неё даже имелось небольшое окошечко, забранное толстыми прутьями. Я подскочила к этому окошечку, залезла на стоящую у стены грубую лавку, привстала на носочки и прикрыла глаза, с наслаждением ощущая жаркие лучи солнца на своём лице. Солнце… Как же мне его не хватало все эти долгие дни, наполненные тоской и отчаянием!

- Ну, я тебе поесть принесу, а ты тут, стало быть, кхм, обживайся, - буркнул Ангус и ушёл, тщательно заперев за собой дверь.

Поесть? Меня будут кормить? Я спрыгнула с лавки и закружилась по камере в ритме давно забытого вальса, босыми ногами загребая солому, которой был щедро засыпан пол. Боги, как же хорошо! А может, это всего лишь сон, сладкая грёза измученного и утомлённого разума? В таком случае я не хочу просыпаться! Я опустилась на грубое ложе, зарылась лицом в солому, ещё хранящую слабый аромат прогретого солнцем поля, и провалилась в безмятежный, как в детстве, сон.

Проснулась я от того, что кто-то настойчиво тормошил меня за плечо. Для чародейки, кстати, такой способ пробуждения весьма привычен, беда не разбирает, день на дворе или ночь глухая, она валится на голову, словно камень с горы, и человек, если дурное известие сразу его не пришибло, опрометью бежит к магичке, слёзно умоляя о помощи. Вот и мне неоднократно приходилось сначала вскакивать и бежать помогать какой-нибудь поймавшей отголосок древнего проклятия крестьянке и лишь потом просыпаться. Вот и сейчас я проворно вскинулась, нарвалась на закованную в железный доспех руку и лишь после этого сообразила, где нахожусь и что происходит.

- Тихо, тихо, касатка, - с лёгкой усмешкой прогудел Ангус, крепко удерживая меня за плечо. – Ишь, подхватилась, словно невеста к алтарю. Я тебе поесть принёс, на-ко вот.

- Спасибо, - я жадно втянула запах тёплого хлеба и бульона, покрытого тонкой плёнкой жира. С самого своего ареста я не ела ничего подобного, другие стражники с ведьмой не церемонились, ни единого мига не сомневаясь в моей виновности. – Угоститесь со мной?

Стражник добродушно заклёкотал-засмеялся, рукой махнул:

- Чай, не до последней корки дожил, чтобы у арестантки подъедаться. Ешь, касатка, ешь, набирайся сил, они тебе ещё пригодятся. Как всё подчистишь, посуду на лавке оставь, я попозжа заберу. Ну, будь здорова.

Ангус ушёл, не слушая моих сбивчивых, невнятных из-за набитого рта благодарностей. Я едва ли не в три подхода выхлебала бульон, подчистила миску остатками хлеба (и когда он только закончился, вроде бы целый ломоть был?) и запила всё чистейшей родниковой водой. От сытости, тепла и такой неожиданной, а потому особенно приятной дружеской поддержки меня разморило. Я поставила миску и кружку на лавку и опять опустилась на грубое ложе, которое сейчас мне казалась мягче всех пуховых перин. Конечно, днём спать – занятие глупое, но что мне ещё делать? Сетовать на судьбу и жалеть об упущенных возможностях? Нет уж, не сегодня. Я прикрыла глаза, медленно опускаясь в липкие, сладкие тенёта сна.

Не знаю, сколько я проспала, но дивные видения, такие упоительные и занимательные вначале, постепенно стали меня настораживать. Что-то было не так. Я попыталась проснуться, но веки словно были склеены и категорически не желали раскрываться, тело было вялым и расслабленным. Я попыталась встряхнуться и не смогла, да что там, даже мысли текли вяло, словно увязшие в варенье мухи. Ужасающая догадка пронзила мне мозг, от страха, окатившего меня липким потом, я даже глаза распахнула и сесть смогла. Забудь-трава! Эти дивные грёзы и безграничное умиротворение и довольство всем – результат её действия! Меня отравили, но зачем, кому это нужно? Я попыталась сползти на пол, но не смогла, ноги были словно чужие и приказов головы не слушались. Хуже того, с каждой секундой мне становилось всё тяжелее сидеть, тело клонилось назад, словно кто-то невидимый толкал меня в грудь, ещё и шептал умиротворяюще, что поводов для беспокойства нет, всё прекрасно, просто отлично, не стоит волноваться, можно просто лечь и расслабиться. Я отчаянно сопротивлялась дурману забудь-травы, но противостоять ей было нелёгкой задачей и для полной сил чародейки, что уж говорить про изрядно истощённую.

- Тобиас! На помощь! – отчаянно возопила, а на самом деле лишь слабо прошелестела я и упала, безвольно раскинув руки.

Беспамятство, лишающее воли и воспоминаний, окружило меня, какое-то время я ещё барахталась, а потом обессиленная сдалась. В конце концов, разве я не мечтала забыть обо всём на свете? Разве покой и тишина хуже вечной боли и суетных метаний? Серые со стальным отливом глаза сверкнули передо мной, чёткого рисунка губы что-то настойчиво шептали, не давая мне расслабиться и раствориться в бледном ничто. Я уже не понимала, зачем, но твёрдо знала, что мне нужно вспомнить имя этого сероглазого мужчины с резковатыми чертами лица.

- Тоби, - хрипло выдохнула я и тут же мне в рот полилась какая-то невероятная дрянь, словно из гнилых мышей пополам с мухоморами сваренная.