Ахматова и Модильяни. Предчувствие любви - Элизабет Барийе

Несколько строк – и вот вам целый роман.

Круг от лампы желтый…Шорохам внимаю.Отчего ушел ты?Я не понимаю…[48]

Растерянность для Ахматовой не только состояние души, а пространственная категория – неправильное расположение предметов.

Я на правую руку наделаПерчатку с левой руки…[49]

Первые читатели Ахматовой поражены и покорены оригинальной манерой обращения с обычными словами – Анна словно чудотворец-ювелир, по-новому работающий с бриллиантами и оправой.

В феврале 1911 года Анна пишет по стихотворению каждый день. Иногда на Таврической улице она их читает. Иванов и компания слушают внимательно. Они больше не насмехаются и раздумывают: стоит ли наконец серьезно отнестись к этой высокой бледной девушке? Затем следует первая публикация стихотворения «Старый портрет» в журнале, посвященном культуре. Анна отвергает фамилию мужа, девичью фамилию и берет фамилию дальней татарской родственницы по материнской линии – татарской принцессы, по ее замечанию (кстати, идея была подсказана отцом поэтессы, который, в силу непосвященности, тесно связывал поэзию и декаданс). Хочешь быть поэтом, моя девочка? Хорошо, но только не под нашей фамилией.

Псевдоним кажется провокацией: в слове «Ахматова» ясно слышится корень «Ахмед» – это кораническое имя, с одной стороны, напоминает о Древней Руси, подчиненной завоевателям, с другой – служит Анне своего рода доспехами.

Написанное несколькими месяцами ранее, в Киеве, в гостях у матери, стихотворение «Старый портрет» о даме, заключенной в овальную раму под охраной негра, отличается особой интонацией. Анна посвящает его Александре Экстер, талантливой художнице, чьи пурпурные шляпы с широкими мягкими полями, полотна кубистского толка и маленькие белые собачки беспрестанно путешествуют между Киевом и Парижем. К чему такое посвящение? Следует ли толковать его как общественное заявление: Анна отказывается от статуса декоративных дам и отныне примыкает к армии интеллектуалок и победительниц?

Пока в тысячах километров от Анны Коля борется с неуверенностью в себе, охотясь на львов, молодая поэтесса пытается изгнать другого, не менее страшного хищника: чувство незащищенности. Прошло то время, когда девушка покорно и стыдливо ждала своего звездного часа. Отныне ей предстоит сражаться за то, чего она заслуживает, бесстрашно отправлять в журналы стихи, которыми гордится, терпеть первые неудачи, извлекать уроки.

Анна пишет все больше и больше. В феврале, семнадцатого числа, закончено стихотворение «Дверь полуоткрыта», семнадцатого марта оно выходит в журнале «Гаудеамус». Это – последняя неделя спокойного творчества: двадцать пятого марта с тяжелыми тюками, набитыми масками, копьями и драгоценностями, возвращается конкистадор.

Весна 1911 года в Париже дождливая и пасмурная, за исключением узкого промежутка между набережной Орсе и мостом Альма. Двадцать первого апреля над иллюзорными оранжереями 27-го «Салона Независимых», собравшего в основном серые, скучные и вполне академические работы, взошла яркая звезда кубизма. Для сторонних любопытных – полотна зала номер 41 – Ле Фоконье, Робер Делоне, Метзингер, Глейзес, Леже – всего лишь «кубический маразм», но уже с момента открытия выставки авторитетное издание «Интранзижан» в статье от двадцать первого апреля напечатало статью о рождении нового искусства: «Здесь, однако, больше, чем где-либо (…) находит отражение эпоха, современный стиль, к которому мы должны стремиться, который ищем, не зная, где искать. Вскоре заговорят о влиянии Пикассо на развитие этого нового искусства. Однако влияние самых выдающихся эпох расцвета искусства во Франции и в Италии ничуть не умаляет оригинальности новых художников». Это искусство пока пребывает в полузачаточном состоянии, оно еще не раскрылось, но его острые углы, недостатки постепенно сгладятся, предсказывает Аполлинер. Читал ли Модильяни статью в «Интранзижан»? Быть может, дифирамбы поэта, дружившего с Пикассо, всколыхнули горькие воспоминания? Накануне, в 1910 году, когда на «Салоне Независимых» появились шесть полотен Модильяни, Аполлинер похвалил их, назвал Амедео художником будущего, но это никак не повлияло на продажи – ни одну картину не купили. Пытался ли Амедео уберечь себя от унижения 26-го «Салона»? Присутствовал ли он в зале № 41 в качестве простого зрителя? Обострил ли успех кубистов его чувство одиночества?

Модильяни не разделяет восторга Аполлинера относительно кубистов. Бывшие товарищи Амедео из Бато-Лавуар, с Монмартра, считают себя последователями Сезанна, но на самом деле ставят его концепцию с ног на голову. Сезанн рисовал сферы и кубы, чтобы изобразить яблоко – каким оно представлялось его глазу. Для мастеров, восхваляемых Аполлинером, яблоко лишь предлог.

Слишком много рассудочности и мало эмоций для вечно влюбленного в красоту. Слишком много теории и мало жизни. Слишком много поисков и мало правдоподобных ответов. А ведь нет ничего прекраснее правды и ничего правдивее жизни – Бранкузи это отлично понимает.

Модильяни ему близок, но не считает себя его учеником. Он не считает себя учеником кого-либо.

В ответном письме к брату Умберто, который спрашивает, чем Модильяни намерен заниматься, Амедео пишет кратко: работать и выставляться. В один прекрасный день, утверждает он, обращаясь к своему обожаемому брату, достойному восхищения, к этому гуманисту, способному любить ближнего и отдаваться любви без остатка и со всей нежностью, в один прекрасный день Модильяни всех заставит признать свой талант.

Следующая выставка намечается на октябрь, было бы недурно еще раз попытать счастья. Если междусобойчик «Салона» оценит его головы и согласится выставить их все разом, это будет первый шаг к успеху.

«Ты поэт! Настоящий поэт! – Коля обнимает жену за плечи. Анна только что дала ему прочесть стихи, написанные в его отсутствие. – Как же они хороши! Надо составить сборник!»

До конца ли Гумилев чистосердечен в своем энтузиазме?

Можно вообразить загорелого как никогда Гумилева, распаковывающего привезенные заморские дары: плотные ковры, еще несколько месяцев назад лежавшие у ног пастушек; мачете, с трудом выторгованные у деревенского старосты и искусно развешанные по стенам в проемах между окнами, за которыми еще не стаял последний снег. Диковинки должны упрочить репутацию поэта-путешественника. Но так ли безотказно сработает репутация, если славу все равно теперь придется делить? В погоне за поэтическим успехом Гумилев отныне не единственный. Впрочем, он сам этого хотел. Кто посоветовал Анне изучить безукоризненную метрику Анненского? Кто открыл ей французский Парнас? Кто привел ее в журнал «Аполлон»?