Шассе-Круазе - Тамара Кандала

– Может быть, вы, аспергеры, – шанс человечества на осознание чего-то нового, сакрального и важного?

– Возможно, – без ложной скромности согласилась Агата. – По крайней мере, нам дана способность абсолютной, безоговорочной дезинтеграции собственного «Я» – границы личности растворяются в мировом пространстве, и совершенно невозможно вычленить собственную самость в вихре окружающих тебя вневременных явлений. В физике давно существует теория о бесконечном числе Вселенных с различными вариациями ситуаций и людей. Все, что может случиться, уже где-то происходит. Это значит, например, что смерть не может существовать в принципе. Это один из принципов Антизнания.

– Ага, – неопределенно хмыкнул Антон, – хорошо бы это рассказать Максу.

– Какому еще Максу?… Не важно… Но также ты знаешь из квантовой физики, почему наблюдения меняют то, что происходит?

– Из квантовой физики знаю.

– А мой ответ: потому что реальность – это процесс, требующий участия нашего сознания. А сознания бывают разные. Оттого и реальности разные. Значит, наряду со Знанием, должно существовать и Антизнание.

Они помолчали.

– Антизнание – это как черные дыры? Антиматерия? – Антон не мог позволить себе упустить такой шанс приобщиться к гению. И хотя бы попытаться что-то понять.

– Можно и так сказать. У всего есть своя противоположность. Изученная или нет. Материя – антиматерия. Бесконечно большие величины – бесконечно малые. Макрокосмос – микрокосмос. Притяжение – отталкивание. Бог и дьявол, то есть Добро и Зло. Жизнь и Смерть. Да и Нет, наконец. И ни одно не исключает другого. Значит, должна быть и антитеза Знанию. Настолько же важная, как и сама теза. Конечно, я упрощаю, но так легче объяснить необъяснимое.

– Я знаю, что мы все кажемся тебе скудоумными. Почти приматами. А меня ты тоже презираешь? – не смог удержаться Антон от опасного вопроса.

Агата легко поднялась из своего плетеного кресла, потянулась по-кошачьи и, обойдя стол, приблизилась к Антону.

– Сейчас посмотрим.

В следующее мгновение она оказалась уже сидящей у него на колене, с ладонью, ласкающей его вполне невинный до этой минуты холмик, который грозился немедленно превратиться в Монблан. От неожиданности Антон обнял ее за талию, развернул к себе лицом и впился в нежную шею жадным ртом. Из V-образного выреза белыми лебедями выплыли груди, не сдерживаемые никаким препятствием, в виде сутьенгоржа, и немедленно заполнили собой счастливые ладони Антона. Усевшись верхом, Агата, в два движения справившись с молнией на джинсах и трусами-боксерами в полосочку, вплотную занялась его застигнутым врасплох детородным органом.

– Я тебе нравлюсь? – Вопрос ее прозвучал самым невинным образом, как если бы они сидели где-нибудь за столиком в кондитерской и пили горячий шоколад.

Антон не мог ответить при всем желании – рот его был занят розовым Агатиным соском, распустившимся у него в глотке в огромную хризантему.

Он умудрился что-то промычать оставшимися незанятыми горловыми связками. В следующую секунду, ловко освободив жертву от ставшей ненужной одежды, Агата увлекла Антона в спальню, в гостеприимно распахнутые шелковые объятия простыней, подушек и покрывал.

Произошедшее вслед за этим он мог бы квалифицировать как разбойничье нападение на личность – на плоть, кровь и мозг, результатом которого осталось его вконец разоренное гнездо, вот уже сколько времени невинно пригревшееся меж бедер, полностью затурканное интеллектом, ничего не просившее и напоминающее о себе порой непроизвольными ночными самоизвержениями – невинными подростковыми поллюциями.

И они никак не могли остановиться, продлевая и продлевая действо, меняясь и путаясь руками, органами, губами. Всхлипы и стоны их превращались в музыку божественного орга́на, ведущая тема которой близка была «Хорошо темперированному клавиру» Баха. И закончилась таким крещендо, которому мог бы позавидовать финал «Героической симфонии» Бетховена. Но Хозяйке Медной Горы, извлекающей волшебными прикосновениями самоцветы из его практически девственно-невинного тела, этого было мало. Откинувшись на высокие подушки и раздвинув губы в полуулыбке Чеширского кота, Агата смотрела на Антона, приподняв левую бровь.

– Ну что, тебя еще интересует Антизнание?

– О, да. – Даже в такой момент Антон не мог подвинуть в своей голове ученого.

– О’кей. Ты заслужил. Попробую объяснить тебе на доступном уровне. Ну, например, что первое ты узнал о сексе?

Антон задумался.

– Я тебе подскажу: мужская особь трахает женскую. Так?

– Ну, примерно, – смутился Антон.

– А теперь приготовься.

Антон насторожился, в голосе Агаты послышалась угроза. Ну, не издевка же – он знал, что ни к сарказму, ни к иронии эта удивительная женщина, мягко говоря, не расположена.

Агата взяла в руки его член, подержала его некоторое время перед собой, как невеста свадебный букет, отчего антоновский поникший уже было крантик немедленно начал превращаться в брандспойт, почуявший запах пожара.

Своими длинными красивыми пальцами она очень осторожно раздвинула нежную кожу на головке, освободив бледно-розовую щель.

– А теперь смотри, – сказала она. – У меня то-же есть, чем тебя трахнуть. – И ввела свой возбужденный клитор прямо в логово маленького зверя.

Антон чуть не лишился рассудка.

Но в постижении Антизнания так и не продвинулся.

– Видишь, это НЕ альтернатива Знанию. Антизнание существует само по себе. И они друг друга не исключают, – трезво прокомментировала Агата свое сексуальное хулиганство. И Антон мог поклясться, что услышал нечто похожее на насмешку в ее тоне. – Иногда даже дополняют. Ведь главное противоречие знания состоит в том, что, чем больше мы узнаем, чем дальше продвигаемся в науках, тем сильнее раздвигаются границы непознанного. То есть чем больше мы знаем, тем меньше мы знаем. И это в геометрической прогрессии. Так вот, в теории Антизнания этого противоречия не существует. Уже только поэтому она имеет право на существование.

Потом оба провалились в глубокий сон, наполненный ярким эротическим содержанием, в котором они не прекращали заниматься любовью всеми мыслимыми способами.

Когда они проснулись, солнце уже клонилось к закату.

Агата позвонила по внутренней связи:

– Пусть повар пораскинет мозгами – мне нужен изысканный ужин на двоих. И лучшую бутылку вина из Главного погреба.

Поужинав на террасе при свечах, они решили прогуляться по парку. Шагая по подсвеченным дорожкам и прислушиваясь к таинственным шорохам, доносящимся из густых зарослей, стрекоту сверчков, уханью совы и пронзительному писку летучих мышей, они чувствовали себя почти как в волшебном лесу.

Антон осмелился положить руку на плечо Агаты и осторожно привлечь ее к себе. Так они и прогуливались, обнявшись, как влюбленные. Ему казалось, что воздух наполнен электричеством, а бедро Агаты являлось его проводником.

– Скажи, ты что-нибудь чувствуешь? – задал он наконец сильно волновавший его вопрос.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, радость, например. Нежность.

Агата задумалась.

– Мне с тобой хорошо, – наконец сформулировала она.

– Хорошо как? – допытывался Антон. – Ты когда-нибудь была влюблена?

– Не знаю, – призналась Агата. – Когда-то, в далекой юности, у меня был, как это называется… Возлюбленный.

– Ну, и что?

– Ничего. Это быстро закончилось. Он куда-то исчез. Я о нем больше никогда ничего не слышала.

– А ты? Ничего не пыталась о нем узнать? Страдала? Что ТЫ чувствовала?

– Я чувствовала, что у меня растет живот. И не знала почему.

Антон ахнул. Взяв Агату за другое плечо, он развернул ее к себе лицом.

– У тебя есть ребенок?

– Не знаю… Нет. Он умер. Я не хочу об этом говорить.

Антон прижал ее к себе и почувствовал, как тело ее бьет мелкая дрожь.

– Ты его видела? Ребенка?

– Нет. Мне сказали, что он погиб еще у меня в животе, и не хотели, как они сказали, травмировать меня видом мертвого тельца.

– И ты им поверила? И кто это, «они»?

– Те же, что и «эти» сейчас. Ну, может быть, другие лица. Но цели были прежние – не отвлекать меня от главного.

– И ты даже не пыталась настаивать? А он? Отец ребенка?

– Я ничего не понимала, мне не было еще и восемнадцати. Я была вундеркиндом, окончила к этому времени физико-математическое отделение лучшего университета Европы и работала в самой закрытой лаборатории мира. Он тоже, мой возлюбленный, из вундеркиндов, чуть постарше меня, биохимик. А поскольку мы и жили в квартирках прямо при лаборатории, все случилось совершенно естественным путем – гормоны решили за нас.

– О Господи! Это же ужас! Преступление! То, что ты мне сейчас рассказываешь. А если это они умертвили твоего ребенка?