Остановить Батыя! Русь не сдается - Виктор Поротников

— Передай хану Батыю, посол, что русские князья ни перед кем голову не склоняют! — прокричал в ответ Петр Ослядюкович. — Никакой дани Батыга от меня не получит! И в милости Батыевой я не нуждаюсь! А в дар от меня можешь передать Батыю вот это, посол.

Взяв лук у одного из стражей, Петр Ослядюкович пустил стрелу сверху, метко сбив ею высокую мохнатую шапку с головы татарского толмача. Татарин нагнулся с седла и ловко подхватил со снега свою шапку пробитую стрелой. Тряхнув своими рыжими волосами, заплетенными на висках в две косички, толмач отъехал к своим конным соплеменникам, сгрудившимся возле крытого возка.

— Может, в этой кибитке сидит сам Батыга? — высказал свое предположение сотник Миловат. — Не зря же нехристи трутся подле нее. Может, открыть ворота и напасть на этих чертей косоглазых! Заодно и Батыгу на копье насадим!

— Ишь, прыткий какой! — усмехнулся Петр Ослядюкович. — Поумерь-ка пыл, Миловат. Нехристи небось токмо и ждут, чтоб мы ворота растворили. Ты не на эту кучку мунгалов смотри, друже, а вон на те ихние полчища. — Воевода указал рукой на густые ряды татарской конницы, застывшие на белой равнине в полуверсте от Золотых ворот.

Между тем татары выволокли из кибитки какого-то человека без шубы и шапки, со связанными спереди руками.

Рыжий толмач вновь подъехал к воротной башне, размахивая руками и крича по-русски: «Не стреляйте!»

Два других татарина, спешившись, подвели связанного человека к блистающим позолоченной медью высоким воротам и поставили его так, чтобы русичи на башне могли разговаривать с ним. Рыжий толмач отъехал прочь, а два спешенных татарина остались стоять позади пленника, лишь отступив от него на несколько шагов.

Все русичи, находившиеся на верхней площадке башни, гурьбой приникли к бойницам. Они сразу узнали пленника. Это был двадцатилетний Владимир Георгиевич, оборонявший от татар град Москву, а перед этим принимавший участие в битве под Коломной вместе со своими старшими братьями.

Княжич Владимир был уныл лицом и посинел от холода, поскольку на нем была лишь полотняная рубаха с красным оплечьем и синие посконные порты, заправленные в яловые сапоги. Правая рука княжича была обмотана окровавленными тряпками, на лбу у него засох кровавый рубец.

Старшие братья Владимира первыми заговорили с ним, высунувшись в проемы между каменными зубцами.

— Что с тобой стряслось, брат? — голосом, полным сострадания, вопрошал Всеволод. — Как ты угодил в руки нехристей? Мы уж не чаяли живым тебя увидеть.

— Потерпи, брат, мы столкуемся с Батыгой и выкупим тебя из плена, — проговорил Мстислав. — Сегодня же поговорим об этом с Батыевыми послами.

Какое-то время Владимир хранил молчание, глядя на братьев снизу вверх. Наконец, он разлепил свои сухие истрескавшиеся губы и прерывающимся от волнения голосом воскликнул:

— Братья, вам не выкупить меня из плена. Мунгалы велели мне сказать вам, что ежели наш отец сложит оружие, тогда Батый пощадит меня. В противном случае мне отсекут голову. Батый дает моему отцу на раздумье один день. — Набрав в грудь воздуха, Владимир торопливо добавил: — Братья, скажите отцу, чтобы он не думал обо мне. Я не страшусь смерти. Может, я не слишком достойно жил, зато сумею умереть с достоинством. А моей жене Мстиславе передайте, что и в небесных чертогах Господних я не забуду ее и буду любить всегда!..

Подъехавший на коне рыжий толмач что-то обронил по-монгольски. В следующий миг два кривоногих нукера подскочили к княжичу Владимиру и, схватив его за руки, грубо потащили прочь от ворот. Втолкнув княжича в кибитку, татары повернули коней к своему стану.

Глядя на удаляющийся по заснеженной равнине возок, окруженный идущими на рысях татарскими всадниками, Всеволод не смог удержаться от слез.

— Прощай, брат! — дрожащими губами прошептал он. — За муки твои тебе уготованы райские кущи на небесах.

Глава десятая

Голова в мешке

На спешно собранном военном совете в тереме Петра Ослядюковича Мстислав яростно настаивал на решительном наступлении русских полков на татарский стан, расположенный напротив Золотых ворот.

— Нашего брата Владимира нехристи увезли туда, значит, и Батыга находится там же, — молвил Мстислав. — Надо воспользоваться тем, что татарская орда разбросана по разным становищам вокруг столицы. Коль навалимся скопом на лагерь Батыя, то вполне сможем посечь множество татар, прежде чем к Батыевой ставке подтянутся отряды прочих ханов. Может, и самого Батыгу прикончим! Решайтесь, други, дело верное!

Однако смелый призыв Мстислава не нашел поддержки среди воевод, общее мнение которых выразил Петр Ослядюкович.

— Остынь, княже, — сказал воевода. — В Батыевом стане войска татарского никак не меньше двадцати тыщ, а у нас и восьми тыщ ратников не наберется. Увязнет наша рать в сече с нехристями, ведь Батыевы братья дремать не станут, мигом прискачут к нему на подмогу, благо у них все воинство конное. Как ни тяжело мне это говорить, княже, но не вырвать нам Владимира из неволи татарской, мало у нас сил для этого. Вся наша надежда на валы и стены городские, да еще на то, что Георгий Всеволодович подоспеет к нам на выручку с братьями и племянниками.

Мстислав обратился за поддержкой к старшему брату, ибо по воле их отца верховное главенство над владимирской ратью принадлежало ему. Но Всеволод поддержал Петра Ослядюковича, понимая резонность его доводов и безрассудность предлагаемого Мстиславом.

— Отец повелел мне оборонять столицу от мунгалов до его возвращения с вновь набранным войском, — заявил Всеволод брату, видя его недовольство. — Мне тоже до слез жаль нашего брата Владимира, однако рисковать всем нашим войском ради его спасения я не вправе. Коль наша рать поляжет в сече, то как тогда мы станем защищать от нехристей град Владимир? Вооружим стариков и женщин, так, что ли?

Мстислав вышел из себя, наговорил немало обидных слов Всеволоду и Петру Ослядюковичу, после чего удалился с совета. «Не на татарах, а на вас, малодушных трусах, будет кровь Владимира, когда его убьют в Батыевой ставке!» — уходя, бросил в сердцах вспыльчивый Мстислав.

После ухода Мстислава Всеволод до окончания совета просидел в угрюмом молчании, ко всему безучастный. Поэтому все распоряжения по распределению ратников на стенах и башнях, по налаживанию дневных и ночных караулов, по назначению самых опытных в ратном деле бояр предводителями отдельных воинских отрядов, за каждым из которых закреплялся определенный участок городской стены, отдавал Петр Ослядюкович.

Дабы сильнее досадить старшему брату, мстительный Мстислав рассказал матери и своей жене о том, что их брат Владимир мыкается в татарском плену, а Всеволод из-за извечной своей нерешительности не отваживается бросить русские полки на Батыев стан, до которого рукой подать. Не прошло и часа, как болтливая Кристина встретилась с Мстиславой, женой несчастного княжича Владимира, и передала той все, что узнала от своего супруга. Мстислава была старше Кристины всего-то на полгода, поэтому эти две княжны были закадычными подругами. Мстислава была родом из Суздаля, все ее предки происходили из древней боярской фамилии. Именно Мстислава обучала Кристину русскому языку после того, как та прибыла на Русь из Дании, сосватанная за Мстислава Георгиевича.

Едва Всеволод Георгиевич появился во дворце, как его обступили женщины с рыданиями и стенаниями. Если Кристина и Мстислава слезно умоляли Всеволода двинуть полки на татар и спасти из плена княжича Владимира, то княгиня Агафья осыпала своего старшего сына упреками и проклятиями за то, что он готов пожертвовать родным братом, идя на поводу у Петра Ослядюковича.

— Ты пришел во дворец, чтобы покушать и отдохнуть, сынок, — ядовитым тоном молвила Агафья Всеволодовна. — Что ж, слуги уже приготовили тебе и кушанья, и мягкое ложе. Но неужели, сыне, кусок не застрянет у тебя в горле при мысли, что твой брат ожидает смерти в плену у Батыги? Неужели ты сможешь спокойно спать или дремать, зная, что твоего брата мучают и унижают мунгалы? По-христиански ли это, сын мой, бросать в беде родного брата? Ладно бы, у тебя не было войска под рукой или стан Батыя находился отсюда далече, так ведь это не так. Снаружи-то ты силен и статен, сын мой, но внутри ты слеплен из воска. Нету в тебе ни смелости, ни дерзости!

Всеволоду было стыдно и обидно слышать такое из уст матери, но он не мог осуждать ее, зная, что Владимир всегда был любим ею сильнее прочих детей. Сущим мучением было для Всеволода видеть слезы Мстиславы и слышать ее мольбы о спасении Владимира, обращенные к нему. Что он мог сказать ей? Чем он мог ее утешить?

Всеволод бежал от матери и сношенниц в свои покои, но и там ему не было спасения, ибо его жена твердила ему все то же самое, только с большим тактом и без лишней истерики. Марина полагала, что Всеволод просто обязан предпринять попытку силой вырвать брата Владимира из рук татар. «Пусть даже вылазка окажется неудачной и Владимира не удастся спасти, важно, что ты не сидел сложа руки, милый, — молвила Марина. — Тогда совесть твоя будет чиста и перед Богом, и перед матерью, и перед всеми людьми».