Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки - Антонина Коптяева

И вдруг, отчего-то понизив голос, спросил:

— А где теперь Иван Иванович?

Лариса вздрогнула от неожиданности: сын давно не заговаривал о хирурге, она сама — тем более.

— Не знаю, кажется, тоже в Москве…

Совсем недавно один из членов Московского хирургического общества сообщил ей, что хирург клиники Гриднева Аржанов взялся за разработку методики исследования сердца зондом. Лариса сразу догадалась, что речь шла о сталинградском Аржанове, и решила не ходить на собрания, которые он посещал, благо у челюстно-лицевых хирургов свое хирургическое общество.

— Он хороший был, правда? — продолжал Алеша, не замечая волнения матери. — Я его любил. А у него ни жены, ни детей, да?

— Он женился на медицинской сестре Варе Громовой. — Лариса машинально опять потянулась за ножницами.

Какие прекрасные у нее руки! Это руки отличного хирурга. Алеша ловит их и крепко целует. Они все умеют, но им нельзя чистить картошку — разве только в резиновых перчатках, — нельзя мыть пол. Алеша знает это и охотно чистит картошку и моет пол, когда почему-либо не приходит работница Надя. Пол паркетный, его надо бы натирать воском, но все соседи моют паркет. Моют и Фирсовы. Обедают они или дома, или в столовой. Даже трудно сказать, на что больше тратится времени: на ожидание в столовой и поездку туда или на приготовление домашнего обеда. Дома, пожалуй, удобнее… Алеша тоже следит за своими руками, порез или ссадина для него не страшны, но он все время развивает гибкость пальцев: пианисту это необходимо.

Кажется, он хороший сын, а мама несчастлива. Это теперь ясно. Как она печально улыбнулась на его вопрос!

— У Кольки недавно мать замуж вышла, — не совсем кстати сообщает он, вспомнив жалобы школьного товарища.

Щеки и даже шея Ларисы густо розовеют.

— Ну и что же? Разве тебе лучше будет, если я выйду замуж?

— Если тебе лучше, значит, и мне лучше, — с преданной покорностью отвечает Алеша. — Вот за такого бы, как Иван Иванович, — помолчав, говорит он.

Лариса не отвечает: старательно выкраивает что-то. На лице ее уже нет румянца. Оно бледнее, чем бумага, которая у нее в руках. А может быть, это лишь отсвет бумажного листа?

Иван Иванович? После Сталинграда его назначили главным хирургом спецгоспиталя на Юго-Западном фронте, и он навсегда исчез из жизни Фирсовой. Исчез, а она помнит… Пробовали ухаживать за нею другие мужчины. Объяснялись. Делали предложения… Но… «За такого бы, как Иван Иванович». Ах ты, Алешка! Если бы Иван Иванович — тогда конечно… А то у одного жениха жена и два младенца, второй заранее ревнив и придирчив до тошноты. Что делать с дурным характером? Перевоспитывать? Нет, Лариса уже достаточно устала от жизни, чтобы заниматься подобным перевоспитанием. И зачем ей замужество без любви, без душевной теплоты?

Недавно приезжала из Минска Софья Шефер, цветущая, громкоголосая.

— Ну, как живешь? — спросила Лариса.

— Одна и так, наверно, останусь бобылкой.

— Почему?

— Никто не берет, — с наивной прямотой сказала Софья. — Теперь, после войны, мужчины на вес золота!

Она тоже заговаривала об Аржанове. Да чего там — заговаривала! Просто ляпнула:

— Дура ты, Лариса, упустила такого бесценного человека!

Но зачем теперь, после стольких лет, сожалеть?! Если бы все повторилось сначала, Фирсова опять поступила бы так же. Не могла она выйти замуж, когда свежа была кровь, пролитая близкими… И Алексеем, отцом Алеши!

Лариса лежит на своей девически узкой кровати — в комнате мало места, нельзя ее загромождать мебелью, — лежит, думает и тоскует. Даже не об Аржанове тоскует она теперь (острота чувства притупилась с годами), но просто хочется ласки, близости родного, сильного человека. Алеша не заполняет всей душевной пустоты, образовавшейся после утраты семьи. Вот он дышит в потемках; можно, протянув руку, дотронуться до дивана, на котором он спит. Спит мальчишка и что-то бормочет. Сон его неспокоен, иногда он вскрикивает: последствие фронтовых переживаний. Чего только не насмотрелся он там! Надо, чтобы никогда больше детские глаза не видели этих ужасов. Но только-только закончилась страшная четырехлетняя война, а на страну опять наплывает черное облако. Неужели придется воевать Алешке?! Сердце матери сжимается с такой болью, что мысли о себе улетучиваются. Молодость прошла. Надо примириться: не всем быть счастливыми!

Через год Лариса блестяще защитила кандидатскую диссертацию, которая потом была опубликована и сделалась настольной книгой для хирургов, занимающихся челюстно-лицевыми операциями. Это было великое событие в жизни. На защите присутствовали Алеша и Софья Шефер, снова сделавшая набег на свою подругу. Потом они накупили разных закусок, вина, фруктов, пригласили врачей, коллег Ларисы, и впервые в комнате Фирсовых состоялась маленькая вечеринка.

Время шло, рубцуя душевные раны.

И вдруг странное ворвалось в жизнь женщины. Ей казалось, что с годами чувства людей должны становиться глубже, мудрее, чище. Особенно чувства тех, кто перенес много горя. Значит, и у нее самой… Но произошел неожиданный душевный вывих, как назвала Лариса то, что случилось с нею. А случилось нешуточное…

Наконец-то и она собралась на курорт, хотя до последней минуты ей не верилось, что она едет. Но вот последний звонок. Свисток. Застучали колеса поезда. Исчезло за окном вагона натянуто веселое лицо Алеши, поднятая его рука. Жаль оставлять его одного, да и опасно, пожалуй: начинается переходный возраст, когда подростки неуравновешены. Зря послушалась советов друзей и докторов: переутомление не смертельная болезнь. Сердце пока терпит. Невроз? Тоже ничего страшного.

В задумчивости, сожалея о своем промахе (надо было отложить отпуск до лета и вместе с Алешей поехать в дом отдыха), Лариса прошла в купе. Она ехала в Кисловодск. В самом деле, лучше было бы взять на двоих курсовки на Крымское побережье. Лариса ездила туда перед войной с мужем и дочкой Таней. Алеша никогда не видел моря.

«Нехорошо я поступила».

За окном уже мелькали подмосковные дачи: кружева наличников, балконы, веранды, башенки, шпили, беседки, покосившиеся заборы, сарайчики какие-то.

До чего же оскудело дачное хозяйство за время войны! Не ремонтировали. Не красили. Только что сошел снег… Лишь грязные ковриги — остатки зимних сугробов — лежали в тени у крылечек и под заборами. Топорщились голые ветки в прозрачно-сквозящих садах и перелесках, бешено мчались многоводные ручьи. Везде беспорядок, но не мрачный, как осенью: все золотит яркий свет солнца. По влажной глыбистой пахоте, по примятой озими, блестя глянцево-черным пером, бродят грачи, теребят травяную ветошь у насыпи, везде бойко снуют рябоватые скворчики. Зима — та прятала мусор, а весна пришла — смело свернула надоевшие покровы и засмеялась каждой лужицей: вот как накопила грязи старуха! Но ничего, омоем дождичком, унесем в сточные канавы, в речку сбросим, а потом украсим все листьями, травой, цветами, окутаем белой дымкой сады, и будет хорошо на земле.

Глядя в окно, Лариса постепенно успокаивается: Алеша серьезный, не по годам взрослый, приходящая работница Надя присмотрит за ним. А в другой раз отдыхать надо вместе. И снова тревога донимает, изводит Ларису: нашла время ехать на курорт — ведь мальчишка начинает готовиться к экзаменам!

— Чаю хотите? — спросил из коридора мужской голос.

— Нет.

Проводник. Прибрал что-то в углу и ушел. Занятая своими мыслями, Лариса достала «Утраченные иллюзии» Бальзака — соседи по купе еще стояли у окон в коридоре — и стала читать.

— Вы на нижней полке? Может, дать вам постель? — послышался от двери тот же голос.

Лариса будто очнулась: скоро явятся соседи, займут свои места.

— Да, пожалуйста! — И вышла в коридор.

Поезд мчится, призывно гудит, погромыхивает колесами; раскачиваются на бегу вагоны. Стелются навстречу пустые в весенней обнаженности поля, набегают деревни, рощи, проскакивают полустанки. Лариса, посмотрев в окно, снова взялась за книгу.

— Извините! — Это проводник, проходя мимо, задел ее охапкой белья.

Перелистывая страницу, она бросила рассеянный взгляд в купе и увидала, как мужские руки заботливо оправили одеяло, бережно положили на место подушку. Так когда-то стлал ей постель Алексей, по-военному подтянутый и аккуратный. Двенадцать лет прошло с тех пор, ни разу никто не прикоснулся к ее кровати. А тут мужские руки с таким старанием, почти с любовью устраивают для нее ложе, разглаживают каждую складку на нем. Ларисе вдруг стало до жути одиноко от сознания, что она навсегда утратила добрую заботу мужа и не к кому прислониться ни в минуту усталости, ни в минуту веселья. Она даже не заглянула в купе, чтобы рассмотреть человека с такими хорошими руками, отвернулась, а потом и совсем ушла в другой конец коридора, опять уткнулась в книгу, но уже не читала: свое личное проходило перед глазами, заслоняя жизнь литературных героев. Настроение испортилось. Почему именно на ее долю выпало только одно — работа, работа. Общественные дела. Забота о сыне, и опять работа, работа. А ведь она еще молода, она красива. Столько людей говорят ей об этом и словами и взглядами! Хороша собою и одинока. И оттого еще чаще напоминают: ты красива, ты желанна. Но разве для того она создана, чтобы удовлетворять чьи-то желания? У нее есть свои. Они огромны и мучительно требовательны — совсем непросто их разрешить!