С индейцами в Скалистых горах - Джеймс Шульц

— Бежим! — крикнул Питамакан. — Бежим отсюда!

8. СЛЕДЫ ЛЫЖ

— Куда же бежать? — спросил я. — Этот рев несется как будто отовсюду и ниоткуда.

Бросив взгляд на вершину горы, на склоне которой мы находились, я увидел длинное облако снежной пыли, тянувшееся к востоку от вершины и напоминавшее гигантский флаг.

— Послушай! Да ведь это ветер воет! — воскликнул я. — Видишь, как он сметает снег с вершины.

— Да, пожалуй, это ветер, — согласился Питамакан. — Но вой доносится и с севера, и с юга, и с востока, и с запада. Посмотри, там наверху ветер дует как будто со всех сторон.

Питамакан был прав: ветер сметал снег со склонов гор, высившихся против нашей горы. Через несколько секунд пики горного хребта затянулись белой дымкой, исчезли в вихре снежной пыли. Но здесь, на склоне горы, дул легкий западный ветерок. Я вспомнил, что зимой, когда пролетали над равнинами северо-западные ветры, вершины Скалистых гор всегда были затянуты серо-белыми облаками.

— Странно, — сказал я Питамакану, — ветра здесь нет, а вой его мы слышим.

— Да, — отозвался мой друг, — странно все в этой стране. Здесь живет Творец Ветра и другие лесные и горные боги. Брат мой, я боюсь, как бы они не разгневались на нас.

В первый раз дул этот страшный зимний ветер. С тех пор мы часто слышали протяжное завывание, доносившееся неведомо откуда. Но в долине и даже на склонах гор никогда не бывало сильного ветра. Всегда Питамакан бледнел и пугался, заслышав жуткий вой; я пытался рассеять его суеверный страх, но он не обращал внимания на мои доводы.

Скользя и падая, мы спустились на следующий выступ и внизу, шагах в десяти от нас, увидели коз. Было их семь штук — три старые козы, два козленка и два молодых козла. Они стояли, сбившись в кучу, и, даже не помышляя о бегстве, смотрели на нас снизу вверх. Вид у них был удивительно глупый и растерянный.

Питамакан убил одну из коз. Я натянул было тетиву, но передумал: я боялся промахнуться и потерять стрелу. Но нелегко было мне овладеть собой и отказаться от охоты.

Питамакан не терял времени даром. Все четыре его стрелы попали в цель, и я отдал ему свою. Он прицелился в старую козу, которая, сообразив наконец, что происходит что-то неладное, побежала, неуклюже подпрыгивая, по склону горы. Питамакан убил ее наповал.

Как дети, радовались мы удаче. Я перебегал от одной козы к другой, щупал густую шерсть, поглаживал длинные рога.

У нас не было веревки, чтобы связать убитых животных. Вот что мы придумали: сделав надрез на задней ноге козы, мы просунули переднюю ногу второй козы между сухожилием и костью, затем сделали такой же надрез на передней ноге и вставили палку, чтобы нога не высвободилась из зажима. Так сцепили мы всех убитых нами животных — их было пять — и поволокли по склону.

Спуск был крутой, но благодаря глубокому снегу мы не скользили и не скатывались в пропасть. Добычу нашу мы тащили, словно на буксире. Опасаясь снежного обвала, мы старались держаться ближе к лесу. Я ступал осторожно, словно человек, идущий по тонкому льду, часто оглядывался, смотрел, не осыпается ли снег. Питамакан меня успокаивал.

— Если сорвется лавина снега, мы успеем добежать до леса, — говорил он мне.

Мы благополучно спустились к подножью горы и стали сдирать шкуры с убитых коз. Но до вечера мы успели ободрать только одну козу. Остальных мы положили на кучу еловых ветвей, а Питамакан водрузил над ними длинную палку и набросил на нее свою верхнюю одежду, чтобы вид ее и запах отогнали хищников — львов, росомах, рысей, которые могли завладеть нашей добычей.

Быть может, меня спросят, почему мы положили коз на еловые ветки, а не зарыли в снег? Мясо недавно убитых животных начинает портиться через несколько часов, если зарыть его в снег, а на морозном воздухе остается свежим.

Питамакан проявил большое мужество, сняв теплую одежду. Дрожа от холода, он побежал домой, а я шел медленно и нес шкуру и голову козы. В тот день мы не успели вытащить из западней горного льва и куницу.

Когда я вошел в нашу хижину, Питамакан уже развел костер и повесил над огнем оставшиеся ребра самки лося. Одежда наша промокла насквозь; пришлось ее снять и высушить у костра. Как приятно было растянуться на постели из еловых веток, смотреть на веселые языки пламени и отдыхать после тяжелого дня!

В течение следующих дней работа у нас кипела. Мы содрали шкуры с коз, вычистили их и сшили из них мешок шерстью внутрь. Вечером мы оба залезли в этот мешок и крепко уснули. Впервые с тех пор, как мы покинули лагерь черноногих, мы не мерзли ночью и не просыпались, чтобы подбрасывать хворост в костер.

Немало времени отнимали у нас наши западни. Каждый вечер мы их осматривали и находили двух, трех, а иногда и четырех пушных зверей. Вооружившись ножами из обсидиана, мы сдирали с них шкуру. Это была утомительная работа, и шла она медленно, но мы охотно ее выполняли и гордились своей добычей. В нашей хижине всегда сушились, растянутые на обручах, шкуры куниц, росомах, рысей, а в углу постепенно росла кипа ценных мехов.

Много снегу выпало за эти дни. Когда мы доели мясо самки лося, снежный покров достиг почти двух метров в толщину. В течение двух дней мы питались козлятиной, но она издавала неприятный запах мускуса. По словам Питамакана, это была «не настоящая пища».

Находя, что луки наши недостаточно упруги, товарищ мой мечтал сварить клею и обклеить оба лука сухожилиями лося. Материала для клея у нас было много, но мы не знали, в чем его варить.

— Манданы делают горшки из земли, — сказал я однажды. — Быть может, и нам удастся сделать горшок, который не развалится.

Мы спустились к реке искать глину. Там, где берега были крутые, я стал сбивать палкой снег, тонким слоем покрывавший почти отвесную стену, и между двумя пластами гравия мы увидели толстый пласт глины. Отломав несколько больших кусков — глина была, конечно, мерзлая, — мы отнесли их в хижину. Здесь мы раздробили их на мелкие кусочки, дали им оттаять, а затем, добавив немного воды, стали разминать руками липкую массу.

Питамакан — искусный гончар — вылепил изящный горшок, наподобие тех, какие он видел в деревне племени мандан. Что же касается моего горшка, то стенки его были толщиной в два с половиной сантиметра, и вмещал он не больше двух литров. Когда мы обложили оба горшка тлеющими углями, мой дал трещину, а горшок Питамакана развалился.

Неудача нас не обескуражила. Снова принялись мы за работу. Питамакан налил воды больше, чем в первый раз, а я — гораздо меньше. Когда горшки были готовы, мы стали их обжигать. Второй горшок Питамакана развалился, как и первый, а мой — с толстыми стенками, уродливый по форме, — казалось, не пострадал от огня. Я поддерживал вокруг него большое пламя, потом отгреб угли в сторону. Горшок был темнокрасного цвета; когда мы ударили по нему палкой, он зазвенел.