Акваланги на дне - Шерстобитов Евгений Фирсович

— Давай еще! — сказал поднимаясь.

Еще так еще. Володя быстро пошел на Ромку. Только теперь Марченко узнал, что такое техника в боксе. Не сила, не отвага, не ловкость, а именно техника. Володя легко находил незащищенные места и бил короткими, точными ударами правой и левой.

Уже болело левое плечо, крепко досталось правому, один удар пришелся в ухо, два удара в грудь, и еле-еле отбил Ромка очередной удар в челюсть. Он теперь только защищался. Удары сыпались один за другим, мастерские, четкие и сильные.

Оксана уже не смеялась, Васек не кричал, оба с напряжением ждали развязки.

Развязка наступила неожиданно.

Володя сделал сильный выпад, Ромка кое-как увернулся, и Володя по инерции шагнул вперед. И тут то ли он поскользнулся, то ли подвернулась нога, но только Володя не удержался на месте и упал. Упал прямо на ракушечник.

Когда Ромка помог ему подняться, он увидел тоненькие струйки крови под носом у Володи.

Оксана испуганно вскрикнула.

— Ерунда, — сказал он как можно беспечнее, размазывая кровь по щеке, — это пройдет. Будем еще драться?

— Нет, я сдаюсь.

Когда они появились у веранды, тетя Сима чуть не упала в обморок, а Анна Макаровна, вскрикнув «так я и знала», бросилась в дом. Она тут же появилась снова, но уже с аптечкой в руках.

Володя говорил, что все это пустяки, пройдет и так, но Оксана и Анна Макаровна усадили его на ступеньки крыльца и заставили поднять лицо вверх.

Анна Макаровна, обмакнув в йод палочку с ватой, старательно замазывала царапины. Володя ежился, шипел и свистел от боли, Оксана дула, а тетя Сима суетилась рядом, советовала, причитала и охала.

Ромка стоял чуть в стороне и все еще не мог прийти в себя после такого боя. Да, если бы не эта случайность, досталось бы ему крепко.

— Это ты его, да? — все допытывался Васек. — Вот здорово! Как это называется? «Нокдаун» или «нокаут»?

Наконец кровь остановили, и Анна Макаровна наложила на распухший нос мокрую тряпку — компресс.

— Вовка! — ахнула Оксана. — А как же завтра съемка?

— До завтра пройдет, — просипел из-под тряпки Вовка.

Ромка встал рано, раньше, чем Оксана, и ушел на море. Ушел, чтобы покупаться в утренних ледяных волнах, ушел, чтобы не увидеть снова, как делает она зарядку, чтобы не встречаться. Потому что совестно было за вчерашнее, за хвастовство, за беспомощность.

— Это безобразие! — возвращаясь, услышал Ромка еще от калитки. — Форменное хулиганство!

Это говорил режиссер, нервно прохаживаясь перед верандой. А на ступеньках крыльца сидели печальная Оксана и не менее печальный Володя с распухшим носом. Вокруг стояли директор картины, оператор Витя, Людмила Васильевна, администратор Канатов и еще какие-то киношники.

— Сорвать работу всей группы! Целую неделю шестьдесят человек будут бездельничать! Ты хоть понимаешь, что это такое?

— Через два дня пройдет, — уныло говорил Володя, — вот увидите…

— Где уж там два дня, — вмешался оператор, — да тебя, милый, нельзя будет снимать и через неделю, посмотри лучше на нос…

— Ну вот, — возмущенно взмахнул руками режиссер, — я же говорю — неделя! Ты понимаешь, что это такое? Неделю вся группа будет в простое… в простое, — повторил он с выражением, — и все из-за того, что мальчику, видите ли, захотелось похулиганить.

— Он тренировался, — успела вставить Оксана, — ему же негде и не с кем…

— Как так не с кем? — удивился режиссер и повернулся к директору. — Разве тренера еще нет?

— Конечно, нет, — обрадовалась Оксана, — вот он сам и тренировался. При чем же здесь он?

— Ты молчи, — оборвал ее сердито режиссер, — знаю я эти тренировки, ты не защищай… и не вмешивайся, тебе вчера надо было вмешиваться… Так почему еще нет тренера? — снова повернулся режиссер к директору.

Тот развел руками.

— Ищем, а Юлий Семенович на соревнованиях.

— Вот и радуйтесь, — раздраженно заходил по дорожке режиссер, — Юлий Семенович рекорды бьет, а наш актер себе нос… А что мы должны делать? Стоять! Вот, дорогой мой, — повернулся он опять к Володе, — вот как обходится порой баловство. Сколько раз я говорил: когда ты один, сам по себе, балуйся сколько хочешь, что угодно ломай себе, пожалуйста, раз ты сам за себя отвечаешь. А в кино? Ты уже не сам по себе, ты уже исполнитель роли. От того, как ты себя чувствуешь, зависит труд всего коллектива. Так, будь добр, согласовывай свои поступки с коллективом.

— К съемкам других объектов мы не готовы, Егор Андреевич, — сказала Людмила Васильевна, — Саврасов есть, но нет Перфилова, по нашему плану он подъедет лишь к концу недели.

— Ну вот, пожалуйста…

— И все-таки я прошу, Егор Андреевич, — заговорил директор, — найти, что снимать. Мы действительно не можем позволить, чтобы из-за баловства мальчика простаивала вся группа. Я уверен, у нас есть что снимать.

— Ну что, что? — раздраженно спросил режиссер. — Подскажите…

Директор продолжал уверенно:

— Ну, хотя бы отдельные кадры без Володи… крупные планы Оксаны, пейзажи… Вот Людмила Васильевна посмотрит в разработках, я убежден, что найти можно.

— А я убежден, — вставил оператор, — это все равно ничего не даст… отдельные планы, кадры… потом сами же будем переснимать…

— Значит, есть предложение простаивать? — насмешливо уточнил директор.

В этот момент режиссер увидел Ромку.

— Пожалуйста, он, явился сам виновник! Кто не знаком, могу представить: организатор, так сказать, импресарио внеплановых встреч по боксу и незаменимый участник антиобщественных боев, местный житель Роман Марченко.

Ромка выдвинулся вперед и поклонился. Все рассмеялись, даже Володя, хотя смеяться ему было так же трудно, как чихать.

— Артист! — язвительно заметил режиссер. — Может, ты вместо него и сниматься будешь?

— Идея, Егор! — вскричал обрадованно оператор. — Давай его и снимать.

— Правильно, — согласился режиссер, — так и сделаем, Если Марченко виноват, Марченко и должен исправлять положение. Как думаешь, Марченко?

— А что делать?

— Прыгать! Нырять! Как вчера, помнишь?

— Виталий Павлович, Егор Андреевич, — пытался сдержать обоих директор, — мы не готовы к подводным съемкам, еще не прибыл со студии бокс для кинокамеры.

— Ничего, — успокоил режиссер, — мы будем пока снимать с поверхности. Сколько у нас этих прыжков, Людочка?

Людмила Васильевна ответила не сразу.

— Наверное, шесть, если с финалом.

— С финалом, конечно, с финалом! — вскричал режиссер. — Это же на целый день работы. Едем, едем, товарищи.

— Но ведь это тоже надо подготовить, Егор Андреевич, — взмолился директор, — нельзя же так, сразу.

— Хорошо, — покорно согласился режиссер и подмигнул Ромке, — значит, не едем. Значит, снимать нечего, снимать не будем, будем простаивать.

— Нет-нет, — торопливо отозвался директор, — снимать будем, что-нибудь придумаем.

— Вот так, — повернулся режиссер к Володе и Оксане, — а вы оставайтесь, отдыхайте и очень-очень завидуйте нам! Пошли, Роман.

Директор придумывал недолго.

Скоро от причала рыбоколхоза отошли две взятые напрокат рыбацкие фелюги, на них была аппаратура, сверкали серебром огромные квадраты подсветов.

На спасательной станции тем временем отчаянно тарахтел, разогреваясь, подвесной мотор к шлюпке. Тут же суетился Канатов — ему было поручено обеспечить съемку спасателями. Сначала администратор потребовал глиссер и пять спасателей, но наткнулся на упорное сопротивление Тимофея Васильевича — самый разгар купания, а случись что, уже не скажешь: потерпи, не тони, у нас глиссер на съемках. Пришлось Канатову согласиться на моторную лодку и двух спасателей.

Наконец мотор заревел и лодка помчалась вслед за фелюгами.

Вначале решили снимать прямо в бухте, выйти только мористее. Но когда остановились, выяснилось, что в кадре будет просматриваться поселок, в какую бы сторону ни стали снимать. Это не устраивало режиссера. Его так же не устраивало снимать и в сторону открытого моря — хоть какой-нибудь берег в кадре должен быть.