Право выбора - Михаил Колесников

Сейчас он что-то громко объясняет, но я ровным счетом ничего не понимаю.

— Простите, Алексей Антонович, — говорит Ардашин. — Я же ему объяснял, что вы очень заняты. Но разве от него так просто отделаешься? Ему, видите ли, для завтрашнего номера нужна информация о новом принципе регулирования. Самую суть.

— Вот и напишите.

Олег переминается с ноги на ногу.

— Я не могу ничего написать. Неудобно ведь. Что обо мне подумают товарищи? Не я руковожу работами. А он уцепился — и ни на шаг…

Наконец кое-что начинаю соображать. В самом деле, как Олег будет информировать общественность института о том, что он открыл новый принцип? Тем более через голову своего руководителя. А Коконин все равно не отвяжется. Коконин не для себя старается, а для общественности. У него вид тупого непробиваемого фанатика своего дела. Он будет изводить меня каждый день, мешать и в конце концов все-таки выколотит злосчастную информацию.

Молча указываю Коконину на стул, беру чистый лист бумаги и стараюсь как можно короче сформулировать новый принцип. Указываю на факт, что честь открытия принципа целиком принадлежит молодому ученому Ардашину и что себе я отвожу роль логарифмической линейки. В стремлении лаконично изложить суть открытия невольно увлекаюсь, информация разрастается на целый подвал.

— Заголовок придумывайте сами. Некогда!

Коконин почти вырывает исписанные листы из моих рук и, даже не извинившись, исчезает за дверью. Извиняется Олег. Он уходит как-то боком, почти на цыпочках.

Я улыбаюсь. Конечно же молодому человеку лестно увидеть свое имя в таком солидном органе, как наш «Научный бюллетень». «Бюллетень» посылают в Академию наук, рассылают по всем научным учреждениям. «Принцип Ардашина»! Преддверие славы. Но то ли еще будет, Олег!..

Расчеты завершены. Тут бы и вздохнуть облегченно… Я словно очнулся после долгого тяжелого сна. Оказывается, светит солнце. В кинотеатр вместо «Брака по-итальянски» привезли «Развод по-итальянски».

— В рыбном появилась икра, — говорит Анна Тимофеевна. Жизнь идет своим чередом. А куда, интересно, исчезала она, эта икра, которую я никогда не ем? После визита к Подымахову нужно обязательно наведаться к Марине и тут уж сразу принести извинения за все. «Я в полном твоем распоряжении, — скажу я. — Весной махнем в Канаду, как и намечали».

Радостная взволнованность не покидает меня. Даже редактор Коконин, который опять хочет выколотить какую-то очередную информацию, кажется славным парнем.

Встречаю Цапкина. Он озабочен:

— Тороплюсь на мероприятие.

— На какое?

— Поминки. Профессор Васнецов из ГИППИ дуба дал…

Герасим все такой же.

— А знаешь, — говорит он доверительно, — Храпченко выбывает.

— Куда: вниз или вверх?

— Понятия «верх» и «низ» относительны, как тебе известно.

— Я имею в виду шкалу зарплаты.

— Пока трудно сказать. Вот он, брат, и есть тот самый «черный день», в реальность которого ты не веришь… Слыхал, что о тебе болтают?

— Что?

— Будто ты открытия молодых сотрудников приписываешь себе.

— Что за чушь?

— Ну, как сказать… «Научный бюллетень» со своей статьей, надеюсь, читал?

— Признаться, не успел.

— Тогда почитай, почитай.

И он сует мне в руки «Бюллетень».

Не верю своим глазам: жирными буквами через всю полосу — «Принцип Коростылева — Ардашина»! Небольшая врезка: дескать, доктор Коростылев по скромности отводит себе роль логарифмической линейки, но на самом деле он-то и является человеком, строго обосновавшим смутную идею-молодого ученого.

Врываюсь в редакцию, наступаю на Коконина:

— Кто вам дал право помещать такой идиотский заголовок к статье?

Редактор невозмутим.

— Вы попросили нас придумать заголовок, вот мы и придумали.

— Кто это «мы»?

— Мы с Ардашиным. Я-то поставил: «Принцип Ардашина», а Олег самолично вписал вашу фамилию. Вот оригинал. Врезку тоже Олег писал. Вы зря волнуетесь. Все сделано по справедливости. Не Лоренц и не Фицджеральд открыли теорию относительности, хотя они и заложили принципы. Рациональное зерно — еще не теория…

— Ну вас к черту!..

Трясу Ардашина. Он тоже невозмутим.

— Я не гонюсь за славой, доктор. Львиную долю работы проделали вы. Факт. Я принес идею — и все. А может быть, мне просто лестно, чтобы мое имя стояло рядом с вашим! — произносит он каким-то странным голосом, каким никогда не разговаривал со мной. Гляжу на него с изумлением:

— Это еще что такое?

— Да так. Небольшой вольт. Я бы на вашем месте не придирался по пустякам. Ведь и вы и я понимаем, что идея гениальная. Вы всю жизнь работали как вол и ни до чего подобного не додумались. И не додумаетесь. Наш принцип получит широчайшее применение в мировой практике. Бессмертие вам обеспечено во всех технических энциклопедиях. А я лишь ваш преданный ученик. Мне большего и не требуется.

— Не валяйте дурака, Олег. Я сегодня же дам опровержение.

— А что вы, собственно, станете опровергать: заголовок в «Бюллетене»? Или маленькую врезку? Статья-то написана вами. Мы ее лишь слегка подредактировали, оставив мою фамилию только в одном месте. Во имя научной скромности, доктор. Ваша щепетильность не порадует даже Подымахова: ведь это он прочит вас на должность директора.

— Меня не нужно прочить и проталкивать. Вы поступили нехорошо, не согласовав все со мной. Уже начинают болтать всякую чепуху.

— Поболтают да забудут. А «Принцип Коростылева» останется.

Выпороть бы младенца ремнем… Откуда у него все это? И я вспоминаю откуда.

Только много лет спустя после смерти Феофанова я понял, что старик холодно присваивал наш труд. Мы сутками не выходили из лаборатории, вели громоздкие расчеты. А потом в печати появлялась очередная книжка Феофанова. И даже в примечаниях не упоминались наши фамилии. Мы для него были механическими слугами, подмастерьями, делающими черновую работу. Мы знаем Рафаэля, но не имеем представления о десятках тех трудяг, которые помогали великому художнику. Для Рафаэля, да и для всех окружающих, они были всего лишь малярами.

Но тогда нам и в голову не приходило возмущаться против произвола Феофанова. Он был руководителем, и все, что выходило из стен лаборатории, принадлежало ему. Так канцелярские штафирки, возможно люди одаренные, подготавливают, а вернее, пишут доклад за своего начальника. Начальнику — слава, штафиркам — милость начальства. Я знаю: за Ленина никто не писал докладов и статей. Страшно перегруженный государственными делами, он как-то находил время для каждой строки. Слова, произнесенные им, принадлежали только ему.

Захватив папки с расчетами, иду к Подымахову. Он смотрит на меня с какой-то непонятной задумчивостью, и это не нравится. Берет расчеты, тщательно проверяет. Молчим часа два. Наконец он говорит:

— Поздравляю. Именно то, что требуется. Сейчас же усажу всех за обмусоливание вашего принципа.

— Я к принципу не имею никакого отношения!

Подымахов отрывается от бумаг:

— Что-нибудь случилось?

— Коконин болван, каких свет не видывал. Все они подстроили с Ардашиным. Принцип придумал Ардашин. Я вот подготовил опровержение…

Подымахов хмыкает, наливает холодный чай в стакан.

— Ладно. Пустяки. А я уж решил было, что вы надумали прославиться. Опровержение давать пока не следует. Вы в самом деле потрудились изрядно и имеете право на соавторство. Ардашин молод, скромен. Он еще не осознал своих возможностей. Ему кажется, что стоит поставить свое имя рядом с именем известного ученого, как сразу же все поверят в гениальность его принципа. Ну, а так: кто такой Ардашин? В самом ли деле принцип имеет то значение, какое ему приписывают? В его возрасте все это извинительно. Главное: ваша группа справилась с заданием, и вас пора разгонять по старым местам. Так что готовьтесь к эвакуации. Вам, кстати, предстоит одна интересная поездка. Нет, не в Канаду. Далась вам Канада. Пока установка не будет создана, пока не опробуем ее в деле, в Канаду все равно не поедете… Еще одно дело: Цапкин уходит от нас. Вам придется принять дела и временно исполнять обязанности директора института.

…В коридоре совершенно неожиданно сталкиваюсь с Мариной. Я рад встрече. Я счастлив.

— Можешь поздравить: разделался с треклятым проектом! Ты, наверное, уже вычеркнула меня из списка своих знакомых?..

Но ее лицо равнодушно. Как будто мы совсем чужие. Ничего не выражающий, безразличный взгляд. Сжатые в полоску губы.

— Ты рассердилась за то, что я не смог пойти на «Брак по-итальянски»?

— Что-то не припоминаю. Ах да… Мы ходили с Зульфией. Поздравляю вас с открытием оригинального принципа…

В голосе так знакомая мне ирония.

— Мы можем отправиться в Москву в Большой театр. Ведь я сейчас свободен, совершенно свободен. Нам нужно о многом поговорить. Я адски по тебе соскучился.