Дом одиноких сердец - Чингиз Абдуллаев

Намек был более чем прозрачный. Светлана Тимофеевна покраснела, на ее верхней губе появилась испарина. Но она сдерживалась, не решаясь, что-либо возразить.

– Всем спасибо, – снова сказал Степанцев, – Сурен Арамович, в первую очередь займитесь документами. Когда приедут родственники Идрисовой, им будет не до этих бумажек.

Все присутствующие вышли из кабинета. Дронго и Вейдеманис остались сидеть в конце стола. Степанцев посмотрел на них и невесело усмехнулся.

– Вот так каждый день, – сказал он, – каждый день. Я распорядился, чтобы вам выделили для работы кабинет нашего завхоза. А все остальное вы слышали сами.

– Да, – сказал Дронго, – я все слышал. Я начинаю думать, что Бог все-таки есть, если он решил, что в нашем мире нужна такая профессия, как ваша.

Глава 11

Они спутились вниз. Первой палатой, в которую решил заглянуть Дронго, была палата Шаблинской и Ярушкиной. Но перед этим он хотел увидеть журнал завхоза.

Евсеев оказался могучим человеком без шеи, с длинными, чуть ли не до колен, руками. Раньше он профессионально занимался борьбой. Завхоз открыл дверь в свой кабинет и достал журнал для посетителей. Показал соответствующие записи.

– Вас интересуют все посетители за последнее время или только прибывшие в какой-то конкретный день? – спросил Евсеев.

– Только в тот день, когда умерла Боровкова, – ответил Дронго. – Но я бы вообще хотел посмотреть ваш журнал.

– Конечно, – согласился Евсеев, – можете посмотреть. Вот записи за тот день. У нас тогда было только три посетителя. Приезжал Георгий Берулава, водитель мужа внучки Кристины Желтович. Утром приезжал Игорь Витицкий, двоюродный брат Витицкой, который забрал ее в город с разрешения главного врача и потом привез обратно. И в четвертом часу вечера приезжал родственник Шаблинской, сын ее двоюродной сестры. Он привез какие-то документы. Вот, собственно, и все. Мы не регистрируем здесь водителей, которые имеют право въезжать на территорию хосписа. Тех, кто приезжает за нашими сотрудниками. Только одна машина обычно заезжает к нам на территорию, это машина супруга Светланы Тимофеевны. Но он никуда не отлучается, даже не выходит из салона, словно боится заразиться. И выходит только для того, чтобы открыть дверь Светлане Тимофеевне. Больше никого не бывает.

– Спасибо, – кивнул Дронго. – Когда у вас обед?

– В час дня. Куда вы хотите пойти? Федор Николаевич приказал мне сопровождать вас и помогать.

– Сначала в палату к Шаблинской.

– Она сейчас одна, – взглянул на часы Евсеев, – Ярушкина на процедуре. Вернется минут через сорок.

– Очень хорошо, – кивнул Дронго, – я как раз собирался навестить вашу бывшую приму, когда она будет одна.

Вместе с Эдгаром они вышли из кабинета завхоза. Тот показал им на палату Шаблинской и Ярушкиной. Дронго обернулся к своему другу:

– Будет лучше, если я пойду один. И вам со мной не нужно ходить, – попросил он завхоза.

Постучавшись, он дождался разрешения и вошел в палату. Шаблинская лежала на кровати. Увидев незнакомца в белом халате, она сразу поднялась.

– Извините, но я думала, что это наш врач, – сказала она, – я должна причесаться и привести себя в порядок.

– В таком случае я выйду и подожду за дверью, – предложил Дронго.

– Обожаю понимающих мужчин, – улыбнулась Шаблинская.

Он снова вышел в коридор. Увидел проходившего мимо Мишенина. Тот был чисто выбрит и в спортивном костюме. Его вообще можно было принять за отдыхающего бизнесмена, если бы не тяжелые мешки под глазами, указывающие на болезнь почек. У него были светлые глаза и густые волосы – красивая шевелюра, на которой болезнь пока не сказывалась. Увидев Дронго, он понимающе улыбнулся.

– Она, наверно, выставила вас за дверь, чтобы причесаться, все-таки она молодец. Даже в своем возрасте держит форму.

– Именно так она и сказала, – ответил Дронго. – А вы видели ее выступление на сцене?

– Нет, – вздохнул Мишенин, – никогда не видел, но слышал. Говорят, что она всегда была примером элегантности и вкуса. Впрочем, она и здесь осталась такой. Можно только восхищаться женщиной, которая так мужественно держится.

– Я слышал, что вашего соседа переводят на второй этаж, – сказал Дронго.

– Очень жаль. Он хороший парень. Так обидно, когда это случается с молодыми людьми…

– Мне кажется, что вообще обидно, когда человек болеет.

– Да, – невесело согласился Мишенин, – вы правы. Но в моем положении можно хотя бы утешить себя, что средний возраст мужчин в нашей стране как раз пятьдесят девять лет. Вот мне недавно пятьдесят девять и исполнилось. Значит, я попадаю в статистическую закономерность. Смешно?

– Не очень.

– Я тоже думаю, что не очень. Но, похоже, моя оставшаяся почка решила перенять все худшие качества уже удаленной. Говорят, иногда такое случается. Вот со мной и случилось. Извините, мне кажется, она зовет вас.

– Можно, я потом зайду к вам?

– Конечно, можно. Мне будет приятно поговорить с образованным человеком. Вы ведь врач?

– Психолог.

– Тогда тем более.

Дронго вошел в палату. Шаблинская успела переодеться, причесаться, даже понадвела макияж. Воистину эта женщина вызывала уважение. Хотя здесь каждый, кто держался изо всех сил, сохраняя человеческое достоинство и выдержку, заслуживал огромного уважения.

– Входите, – пригласила она его, царственным жестом показывая на стул, стоявший перед ней, – я еще вчера знала, что вы зайдете ко мне сегодня. И оценила ваш мужской жест настоящего джентльмена. Вы ведь не врач, это правда?

– Почему вы так решили? – спросил он, присаживаясь на стул.

– Врачи страдают одним недостатком. Они, с одной стороны, лечат, а с другой – слишком профессионально относятся к своим обязанностям. Притупляется чувство боли за другого человека, чувство сострадания. Не потому, что они не способны на страдание, отнюдь. Просто они хорошо понимают наши болячки и относятся к ним с профессиональным спокойствием. Было бы нелогично, если бы каждый из них умирал вместе с нами. Это как священник, который плачет на исповеди своего прихожанина, вместо того чтобы отпустить ему грехи. Врач никогда бы не поцеловал мне руку. А вы поцеловали. Кто вы?

– Я психолог, – ответил Дронго.

– Примерно так я и подумала. С точки зрения психологии очень эффектный и впечатляющий жест. Вы сразу завоевали не только мое сердце, но и симпатии всех остальных женщин нашего хосписа. О вашем поступке уже все знают.

– Я на подобное даже не рассчитывал. Хотелось выразить вам мое восхищение.

– Не подлизывайтесь, иначе перегнете палку. Итак, вы психолог, который прибыл в наш хоспис, чтобы поговорить с больными. Хотя нас здесь называют пациентами. Пусть будут пациенты. Что вас интересует?

– Прежде всего сама обстановка в вашем учреждении. Отношения между людьми, отношения боль… пациентов с врачами, – поправился Дронго.

– Не знаю, что вам сказать. Это самый элитарный хоспис, который только может существовать в нашей стране. Здесь великолепные условия, недалеко протекает речка. Если бы среди наших мужчин были рыболовы, они не упустили бы такой момент. Но рыба, похоже, интересует их только в жареном виде. Вы видели, какой сад разбили за домом? Это творение рук супруги нашего главного врача. Прекрасно кормят, у каждого своя индивидуальная диета. Хотя мне об этом лучше не говорить. Я уже давно сижу на каких-то кашицах или кипяченой воде. Мне почти ничего нельзя есть. Даже смешно. Всю свою жизнь я сидела на диетах, пытаясь сохранить фигуру, а когда могу позволить себе все, что угодно, именно в это время мне уже ничего нельзя есть. Наверно, так и должно было случиться. Я слишком серьезно относилась к своей фигуре и не очень серьезно относилась к своему здоровью.

– Вы по-прежнему в хорошей форме.

– Не нужно. В хорошей форме сюда не попадают. Вот Казимира Желтович у нас в хорошей форме. Ей уже столько лет, что ее рак вообще не развивается, и она, возможно, переживет всех нынешних пациентов. А мой диагноз мне хорошо известен. Я только буду просить врачей не позволять никому меня видеть в тот момент, когда я потеряю сознание от боли и превращусь в мечущийся комок человеческой плоти. Главный врач обещал мне. Я хочу уйти, оставив после себя легенду, если хотите.

– Я думаю, вы уже оставили след в нашем искусстве.

– След оставила Галина Уланова. Я ведь начинала еще тогда, когда она выступала. Или Майя Плисецкая. Она старше меня, но сумела сохранить удивительную форму. И знаете, за счет чего? Мне кажется, что все эти годы ее поддерживало удивительное отношение ее мужа к ней. Такое бережное и трепетное одновременно. Мы ведь все не ангелы, но ей действительно можно позавидовать. Вы знаете, я еще никому об этом не говорила. Я ведь заканчиваю свои мемуары. Вернее, уже закончила, и теперь мне привозят рукопись по частям на последнюю правку. Я надеюсь, что смогу закончить эту работу еще до того, как меня переведут на второй этаж. Мне очень важно закончить мою книгу мемуаров. Я старалась писать ее честно. Но издавать книгу будут только после моей смерти. Я так решила…