Разрозненные страницы - Рина Зеленая

Мне иногда кажется, что у меня и биографии никакой нет. Вот я с огромным интересом часто слушаю по телевидению рассказы актеров о себе. У них каждый год – веха в творческой биографии. Слушаешь и словно видишь, как складывался характер, талант актера. У меня же не только биографии нет, но даже фотографий для книги не хватает. Почти у каждого актера есть фотографии во всех ролях, которые он сыграл. А я? Столько ролей сыграла, а фотографий нет и половины, и где они – не знаю.

И какая я – тоже точно не знаю.

На Невском проспекте подошел ко мне однажды поэт Н. Олейников. Здороваясь, он сказал, задумчиво глядя на меня:

– В вашей наружности есть то, что мы называем внешностью.

По правде говоря, тогда я тоже воображала, что у меня есть внешность. Во всяком случае, выходя на сцену, я всегда точно ощущала себя высокой, красивой блондинкой.

Вера Инбер в одном из своих рассказов, написанном ею в 30-е годы на тему случая из моей жизни, сделала героиню молодой актрисой, внешне схожей со мной, и в двух словах дала описание: «Она была похожа на мальчика, который похож на девочку». Тогда же появилась поэма об актерах эстрады (кажется, В. Титова), где упоминалось много имен, среди них и мое. Сноска внизу гласила: «Р. Зеленая – артистка с малыми формами».

Но после всего сказанного я должна добавить, что я всегда недовольна собой (кроме некоторых актерских работ) и, если встречаю людей, в чем-то похожих на меня, они мне глубоко несимпатичны.

Актеры

Товарищи мои милые, сколько же нас было, плохих и хороших, бездарных и способных! Куда же нас только не носило, и не только в военное, а и в мирное время! Куда нас только не направляли, не посылали – ведь никто и не вспомнит. А, например, было такое слово – прорыв. Отстающие предприятия в силу ряда причин из года в год не выполняют план – и появляется грозное слово прорыв. Тревожные статьи в газетах, бьют в набат, шлют сигналы, и едут журналисты, писатели. И почему-то артисты. Этих отстающих, оказывается, надо было не только критиковать и порицать, но требовалось поднимать их настроение.

Ну, конечно, первым долгом Филиппов Борис Михайлович собирал нас в зале. Самые общественные общественники все являлись немедленно. И хотя мы были согласны сразу ехать куда нужно, нас продолжали убеждать, что надо, нужно, необходимо. И сам председатель ЦК РАБИС товарищ Боярский объяснял нам на одном собрании, что это трудно. Конечно, лучше спать и жить дома, чем все бросить и ехать на шахты, где нет ни гостиниц, ни еще чего-то. А главное, сказал он, зачастую негде умыться, нет вообще никаких удобств. «Ну что же делать? – продолжал Боярский. – Нет удобств (в смысле уборных. – Р. З.), так придется потерпеть. – И прибавил: – До Москвы».

Тут раздался такой хохот, что он растерялся, а потом сам начал смеяться так, что не мог больше выговорить ни одного слова. А все сквозь хохот повторяли: «Ну нет! До Москвы не выдержишь!»

А вечером или на следующее утро укомплектованные агитбригады ехали на прорыв в поездах. И получали грамоты. И «терпели» до Москвы.

А на целину разве не мы ездили? Как снег на голову всем райкомам. Где нас разместить? На чем возить инструменты в чисто поле? Как выступать без микрофонов? Нам еле-еле выделяли машину, на которой возили навоз, мы ее сами мыли и чистили, а через несколько дней у нас опять ее отбирали. И все равно мы снова ехали. Выполнять-то задание надо? Ехали и уже знали, что обратно сюда на ночлег не вернемся, будем спать в школе на полу. Милые мои друзья-товарищи!

Хотелось бы мне написать о тех «превращениях», которые на моих глазах произошли с племенем актеров. Я не считаю, что актеры – люди особенные; но что-то, какие-то свойства отличают их от остального человечества как в XVI, так и в XX веке. Сейчас существует великолепная самодеятельность: хореографические ансамбли, народные хоры, поражающие своим самобытным мастерством. Но как бы меня ни убеждали, что можно взять любого человека и сделать из него актера (я имею в виду того, кто заставляет людей смеяться и плакать), я скажу: нет, нельзя. Как нельзя научить человека стать поэтом, хотя можно выучить его писать стихи в любом количестве так, что он станет членом Союза писателей.

Но вот о чем я толкую. Когда я рассказывала про актеров, про наше житье-бытье, я стала думать: когда же они так переменились? Ведь были как птицы. Как только отпуск, весь театр сразу же уезжает на юг – или все вместе, или группами – на гастроли, на концерты. Все веселые, беззаботные, беспечные: ни у кого ничего нет, особенно летом, да и одеваться не надо. Только и забот, что работать, выступать вечерами, а еще разыгрывать друг друга, так чтобы потом, зимой, об этом можно было рассказывать.

Это оставалось всегда и вечно неизменным у всех поколений актеров: розыгрыши, желание насмешить, удивить, посмеяться не только над другими, но и над собой. Такое умение всегда ценилось и радовало всех. Новые приемы розыгрышей радостно удивляли актерскую семью и высоко ценились ею.

И эта черта – умение понять розыгрыш, «покупку» – тоже всегда отличала и отличает актера.

В поездках, бывало, неделями занимались подготовкой, чтобы как можно лучше разыграть кого-нибудь. Человек, скажем, хотел выбросить старую коробку грима. Ее подбирали, заворачивали в бумагу, и в следующем городе он обнаруживал ее перед своим зеркалом. Он выбрасывал ее из машины – она появлялась снова, иногда в виде почтовой бандероли.

Так, во время гастролей мы клали Л. Мирову в чемодан или портфель стеклянную пробку от графина из гостиницы. Он оставлял ее в номере и сдавал ключ. Но в следующем городе находил пробку под подушкой. И так много раз. Когда все мы вернулись в Москву, Л. Миров позвонил мне и сказал, чтобы я не беспокоилась: стеклянная пробка от графина прибыла с ним благополучно.

Другому актеру писались письма от его якобы поклонницы. Сначала он был рад. Но писем становилось все больше, «она» как бы ехала за ним из города в город по маршруту. «Она» требовала свидания. Он боялся выйти из гостиницы: «ей» необходимо было встретиться с ним – «она» истратилась на поездки. В розыгрыше принимали участие все. Письма писались одним и тем же почерком, бумага пахла всегда теми же духами. Актер чуть не плакал. Его жена, разумеется, тоже принимавшая во всем участие, устраивала ему сцены. Только в Москве он узнал, что в этом розыгрыше участвовал весь коллектив, включая рабочих.

Тут же, на гастролях, возникали романы. Часто между людьми, которые в театре готовы были растерзать друг друга на кусочки. И вдруг начинают вместе ходить завтракать в столовку или стоять при луне на балконе нашей виллы, который может обвалиться в любую минуту. А потом могут или тут же поссориться, или пожениться на всю жизнь.

Это я говорю о нашем поколении. Разумеется, тут же были люди довольно пожилые, работавшие в театрах еще до революции, с именами – В. Хенкин, А. Алексеев, Н. Смирнов-Сокольский, П. Поль и другие. Они жили в гостиницах, ели в ресторанах, надевали брюки, которые остались у них еще от царя. (Боюсь, что редактор захочет поправить меня и вместо брюк, оставшихся от царя, напишет мне – брюки из дореволюционного материала. Но я пишу так, как говорила об этом тогда. Таких нарочитостей в моей книге немало.) У этих актеров в Москве были квартиры, мебель, они играли в преферанс и бывали очень удивлены, когда на афишах рядом с ними такими же крупными буквами появлялись вдруг наши имена. Хотя относились они к нам с большой симпатией и интересом, принимая охотно в свою компанию, повторяя наши выдумки и остроты. Нужно все время помнить, что были тогда другие времена, другая обстановка, другая психология. Не было ни ласт, ни аквалангов, ни шерстяных трусов с поясами, ни собственных машин. Ходили в горы пешком, даже на Ай-Петри. А некоторые не ходили вообще, а играли целые дни в карты на пляже.

Когда старого актера Н.М. Плинера, прекрасного комика, однажды спросили:

– Николай Матвеевич, почему вы такой бледный? Вы совсем не загорели. А ведь театр здесь уже целый месяц! – он печально отвечал:

– А мне на солнце нельзя сидеть.

– Что у вас? Сердце?

– Нет, карты. Карты на солнце просвечивают, играть нельзя.

Бывало, они и ночами играли, до рассвета.

В это сейчас даже поверить трудно, когда видишь солидных, представительных ученых, работников искусств, выступающих на собраниях, на съездах, отвечающих за все, за план, стоящих во главе руководства, депутатов Советов.

И трудно объяснить, рассказать, как и когда же все произошло. Я, может быть, попытаюсь рассказать только об одной стороне этого процесса.

Б.М. Филиппов

Появился в Москве, приехав из Ленинграда, новый для нас человек – Б.М. Филиппов. Это шли уже 30-е годы. В Пименовском переулке с незапамятных пор, может быть с начала века, существовал «Кружок друзей искусства», помещавшийся в подвале. Об этом подвале можно подробно прочитать в книге Б. Филиппова «Актеры без грима» и других. Там после спектаклей артисты встречались друг с другом, огорченные или счастливые, ели-пили, выясняли отношения, играли на бильярде, играли на сцене друг для друга. Там отмечались все события театральной жизни, личной – тоже.