Лирические произведения - Семен Кирсанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
СОРОКОВЫЕ ГОДЫ (1940–1945)
ПРЕДЧУВСТВИЕ
К Земле подходит Марс,планета красноватая.Бубнит военный марш,трезвонит медь набатная.
В узле золотой самоварс хозяйкой бежит от войны;на нем отражается Марси первые вспышки видны.
Обвалилась вторая стена,от огня облака порыжели.— Неужели это война?— Прекрати повторять «неужели»!
Неопытны первые беженцы,далекие гулы зловещи,а им по дороге мерещатсязабытые нужные вещи.
Мать перепутала детей,цепляются за юбку двое;они пристали в темноте,когда случилось роковое.
А может быть, надо проснуться?Уходит на сбор человек,он думает вскоре вернуться,но знает жена, что навек.
На стыке государствстоит дитя без мамы;к нему подходит Марсжелезными шагами.
ВОЛНА ВОЙНЫ
Включаю на волне войны приемник свой…И мне слышны, и мне видныбои у Западной Двины, гул над Москвой…
Войной изрытые поля обожжены,орудья тянутся, пыля,и вся контужена земля волной войны.
В моей душе — разряд, разряд! Гром батарей…Как поезд, близится снаряд,гудит обвалом Сталинград в душе моей…
Трясется в пальцах пулемет… Разряд… разряд…Гастелло огненный полет,и крик Матросова: «Вперед!», и Зои взгляд.
Волна контузит, накренит, отбросит в рок,а если встанешь — распрямит,в воронку боя, как магнит, потянет вновь.
Не выключай! Все улови! Сумей вместитьи губы раненых в крови,и шепот медсестры: — Живи! — и просьбу: — Пить!
Но я тревожусь: слышу все ль в разрядах гроз,персты свои влагая в боль,губами осязая соль прощальных слез?
В печах Майданека, в золе тел и берез,в могилах с братьями в земле,на хирургическом столе, ловя наркоз?
И не приемник — вся душа сама собой,дыханием бойцов дыша,волнуясь, падая, спеша, — уходит в бой.
В селе за Западной Двиной, в углу страны,в воронке, от золы седой,не молкнет принятая мной волна войны…
ОПОЛЧЕНЕЦ
Жил Рыцарь Печального Образа,рассеянный, в полусне.Он щурился, кашлял и горбилсяв толстовке своей и пенсне.
Он Даму любил по-рыцарскии ей посвятил всю жизнь;звалась она — историческийнаучный материализм.
Дети кричали: «Папочка!» —его провожая в путь;в толстовке и стоптанных тапочкахпришел он на сборный пункт.
С винтовкой шел, прихрамывая,и тихо шептал под носцитаты из Плехановаи Аксельрод-Ортодокс.
Он ввек ни в кого не целился,ведя лишь идейный бой,и томик Фридриха Энгельсана фронт захватил с собой.
Навстречу железному топотумолодчиков из «СС»в толстовке и тапочках стоптанныхвошел он в горящий лес.
Он знал, что воюет за истинучистейших идей своих;имея патрон единственный,он выстрелил и затих.
И принял кончину скорую.И отдал жизнь за своюПрекрасную Даму Историив неравном, но честном бою.
БОЕЦ
Жил да был боец один в чине рядового,нешутлив и нелюдим, роста небольшого.
Очи серой синевы, аккуратный, дельный.А с бойцами был на «вы», ночевал отдельно.
Автомат тяжелый нес, две гранаты, скатку,светлый крендель желтых кос убирал под каску.
А бойцы вослед глядят и гадают в грусти:скоро ль девушка-солдат волосы распустит?
Но ни скатки, ни гранат за нее не носяти, пока идет война, полюбить не просят.
Но бывает — вскинет бровь, всех людей взволнует,и ни слова про любовь, — здесь Любовь воюет!
ТВОРЧЕСТВО
Принесли к врачу солдата только что из боя,но уже в груди не бьется сердце молодое.
В нем застрял стальной осколок, обожженный, грубый.И глаза бойца мутнеют, и синеют губы.
Врач разрезал гимнастерку, разорвал рубашку,врач увидел злую рану — сердце нараспашку!
Сердце скользкое, живое, сине-кровяное,а ему мешает биться острие стальное…
Вынул врач живое сердце из груди солдатской,и глаза устлали слезы от печали братской.
Это было не поз можно, было — безнадежно…Врач держать его старался бесконечно нежно.
Вынул он стальной осколок нежною рукоюи зашил иглою рану, тонкою такою…
И в ответ на нежность эту под рукой забилось,заходило в ребрах сердце, оказало милость.
Посвежели губы брата, очи пояснели,и задвигались живые руки на шинели.
Но когда товарищ лекарь кончил это дело,у него глаза закрылись, сердце онемело.
И врача не оказалось рядом, по соседству,чтоб вернуть сердцебиенье и второму сердцу.
И когда рассказ об этом я услышал позже,и мое в груди забилось от великой дрожи.
Понял я, что нет на свете выше, чем такое,чем держать другое сердце нежною рукою.
И пускай мое от боли сердце разорвется —это в жизни, это в песне творчеством зовется.
ФРОНТОВОЙ ВАЛЬС
Долго не спит фронтовое село,небо черно, и тропу замело, зарево запада, школа не заперта,в валенках вальс танцевать тяжело.
На топчане замечтал баянисто перезвоне девичьих монист, водочка выпита, стеклышко выбито,ветер сорвал маскировочный лист.
Кружится девушка — старший сержанттрудно на холоде руки держать, «юнкерсы» в туче воют тягуче,за горизонтом пожары лежат.
Битые окна лицо леденят,девушку в танце ведет лейтенант, истосковался, хочется вальсав мраморном глянце лепных колоннад.
(В мраморном зале, у белых колонн,в звоне хрустальном за белым столом, в шелесте кружев кружит и кружит,голову кружит у школьницы он.
Десять учительниц смотрят на них,розовый бант, кружевной воротник…) Вдруг — не бывало школьного бала —парень с баяном замолк и поник.
Крепкие стены из крупных тесин,за маскировкой — рассветная синь, школа не топлена, пили не допьяна,в гильзе снарядной погас керосин.
Вот и расходимся темной тропой,дым фиолетовый встал над трубой; может, не сбудется то, что почудится, —но не забудется вальс фронтовой.
ЭДЕМ
