Шок от падения - Натан Файлер

— Он был нормальным до тех пор, пока не пошел в старшую школу, где другие дети над ним издевались.

— И макали его головой в унитаз?

— Точно, — сказал Аарон. — И даже хуже.

— И из-за этого он стал психом? — спросил я.

— Нет, психом он стал из-за того, что они сделали с бабушкой.

Я почувствовал, как Саймон взял меня за руку.

— И что же они сделали?

— Если вы помолчите, я вам расскажу. Она училась в другой школе, для девочек. Но домой они возвращались вместе с дядей Эрнестом. А поскольку они жили в деревне, то ходили между полей, где растут всякие высокие растения, в них легко укрыться. И в тот день трое или четверо хулиганов вместе со своими старшими братьями спрятались в поле, поджидая бабушку и дядю Эрнеста. И потом неожиданно выскочили. Они держали дядю Эрнеста.

Аарон остановился для пущего эффекта.

— Расскажи им про топор, — взвизгнул Сэм.

Аарон не мог сказать, что случилось с бабушкой Ну, потому что он сам этого не понял. В разговоре взрослых, который он давным-давно подслушал, эти подробности были спрятаны за незнакомыми словами. Я пытаюсь представить, как тетя Мел рассказывала о семейной трагедии, сделав из нее забавную историю, которой можно поделиться с друзьями. Возможно, она тоже останавливалась, для драматического эффекта, или рассказ бы прерван появлением десерта. Я часто думаю о том, что со временем все события начинают казаться почти что вымышленными.

Аарон шпионил за ними со своего собственного наблюдательного пункта на лестнице, его клонило в сон, а потом услышал какие-то непонятные слова. Такие, как чувство вины, стыд и кошмары — кошмары, которые вырывают тебя из сна, и ты тянешься за чем-то, чего уже нет.

— Он отказывался выйти из комнаты. Так и сидел там целый год.

Аарон произнес слово «год» врастяжку, он был хороший рассказчик. Захваченные историей, мы не услышали шагов на лестнице.

— Когда к нему кто-то входил, он начинал кричать и кричал до тех пор, пока его не оставляли одного. Ночью из его комнаты доносились разговоры и смех, как будто он был там не один. Но как-то утром он вышел к столу в школьной форме, аккуратно причесанный, и спокойно позавтракал с прабабушкой, прадедушкой и бабушкой Ну, как будто ничего не случилось. Он сказал, что ему приснился ужасный сон и что он очень рад, что это неправда. Дядя Эрнест очистил свою тарелку и, поцеловав бабушку в щеку, сказал, что, как обычно, встретит ее по дороге домой из школы, но не сможет проводить ее, поскольку сначала ему нужно сделать одно важное дело. В то же утро прадедушка возился в саду и заметил, что дверь сарая распахнута и хлопает на ветру. И когда он услышал первые…

Аарон остановился, как будто он что-то услышал. Он нагнал на себя такого же страху, как и на нас. Саймон крепче сжал мою руку. Аарон искал нужные слова, чтобы закончить свою историю.

Он был хорошим рассказчиком. Теперь он работает в банке, и каждое Рождество я получаю от него и его невесты, которую зовут, кажется, Дженни или Джемма, открытку. Там всегда написано одно и то же: что неплохо было бы встретиться, и если мне случится быть в Лондоне, надо бы вместе сходить выпить пива. По доброте душевной они делают вид, что считают меня человеком, который может когда-нибудь оказаться в Лондоне. Но даже если бы я был таким человеком, я бы ни за что не стал напоминать Аарону, каким он был хорошим рассказчиком, поскольку, я полагаю, он предпочел бы об этом забыть.

Он медленно обвел нас взглядом, заставляя томиться ожиданием.

— Когда прадедушка услышал первые испуганные вопли, доносившиеся с поля, он заглянул в сарай и обнаружил, что его топор…

Крыша «логова» внезапно взвилась вверх, бабушка Ну стояла и смотрела на нас сверху вниз.

— Ты маленький… Маленький…

Теперь вы уже знаете бабушку Ну, даже если никогда с ней не встречались. Вы знаете, что она добрая, и щедрая, и заботливая, и терпеливая, и что никто никогда не слышал от нее плохого слова.

— Ты маленький засранец.

Аарон пытался извиниться, но бабушка уже тащила его через всю комнату. Он так испугался, что даже не кричал, когда она положила его себе на колени и сняла тапочек. В следующую минуту в дверях появились мама и тетя Мел с разинутыми от удивления ртами.

— Ты можешь мне помочь, — повторил я. — Я покажу тебе, как это должно работать, Ба. Вместе мы закончим быстрее.

Бабушка оглядела гостиную. Она сильно побледнела. Наверное, ей хотелось присесть, но все горизонтальные поверхности: пол, стулья, стол — были заставлены. Я наполнил сотни бутылок и банок землей, соединив их между собой пластиковыми трубками. Атомы водорода были уже в рабочей готовности, их легче всего собрать: один протон и один электрон. Я уже сделал десяток атомов, потому что мы на 10 % состоим из водорода. С кислородом сложнее: два электрона расположены на внутренней оболочке и шесть электронов — на внешней. Но мне надо было сцепить их между собой, столкнув электроны обоих атомов, чтобы создать ковалентную связь. От этого стекло постоянно билось, и большая часть муравьев разбежалась. Ковер просто кишел ими.

Бабушка прижала к губам платок.

— Тебе срочно нужна помощь.

— В каком смысле? Я совершенно здоров. Ты не понимаешь, ба. Я верну его.

— Мэтью, прошу тебя.

— Не говори со мною так.

— Как?

— Как мама, как все вы. Не надо учить меня жизни.

— Я не…

— Нет, учила. Не надо было тебя впускать. Я знал, что тебе нельзя верить. Ты такая же, как все.

— Пожалуйста, я же о тебе беспокоюсь.

— Тогда иди домой. Оставь меня в покое.

— Я так не могу. Постарайся это понять.

— Я опаздываю на работу.

— Мэтью, нельзя же…

— Прекрати. Не надо мне рассказывать, что можно, а что нельзя. Я должен это сделать. Ты просто не понимаешь. Я не хотел тебя огорчать. Извини. Мне не надо было тебя впускать.

Бабушка Ну приезжает ко мне раз в две недели по четвергам. А на следующий четверг она навещает Эрнеста. Иногда она рассказывает о нем. Он хорош собой и с возрастом стал выглядеть еще лучше. Он всегда бреется и причесывается перед ее визитами, и она помогает ему ухаживать за маленьким садиком в больнице для душевнобольных, где он прожил большую часть своей жизни. Иногда с ним бывает трудно, но это обычное дело в любой семье. Так говорит бабушка Ну.

Ей за него совсем не стыдно.

— Мне пора. Я должен идти на работу.

Я не знаю, как долго она еще пробыла. Одна в кухне, когда за окном совсем стемнело. Она убрала все, что могла, чистила грязь, пока не стерла пальцы и пока силы не оставили ее окончательно. Ее брат болен, и его недуг похож на длинную, шипящую змею. Она разлеглась на ветвях нашего семейного древа. Наверное, бабушке Ну было ужасно тяжело, когда она узнала, что я буду следующим.

ПОТОМ НОЧНАЯ СМЕНА. ОКОЛО 3 ЧАСОВ НОЧИ.

Когда я не спал, когда работал без перерыва, потому что работников не хватало, а перерывы не оплачивались, я получал лишние $7,40, чтобы заплатить за квартиру.

Я только что уложил в постель нового пациента: наткнулся на него, когда он неуверенной походкой ковылял по темному коридору и пижамные штаны сползали с его костлявых бедер. Мне захотелось узнать о нем побольше, чтобы при случае я мог сказать ему что-то ободряющее, например, когда придет его жена или дети. Я включил лампу на ночном столике, открыл ящик и достал папку. Во внутреннем кармашке лежала записка, прикрепленная клейкой лентой. Она выглядела не так, как остальные, почерк был другой. Это первое, что я заметил. Обычно эти записки пишет Барбара, старшая медсестра, и она даже гордится тем, как аккуратно у нее получается. Но эту записку нельзя было назвать аккуратной. Буквы, написанные тупым карандашом со слишком сильным нажимом, валились во все стороны. Я представил себе, как он это пишет, и его лицо, перекошенное от усилий. Я прочел:

ПРИВЕТ, меня зовут Саймон Хомс. Можешь звать меня своим братом. Я боюсь, ты меня забудешь. Такое тут случается почти со всеми. Нас забывают. Это очень грустно. Ты помнишь, что мы делали по утрам? Мы прятались за дверью и ждали папу, а когда он заходил, набрасывались на него и валили на пол. Было весело. Мы жили весело. Думаю, ты никогда не забудешь. В «Оушн Коув» я отнес тебя наверх, на вершину утеса. Было тяжело, но я справился, и ты мной гордился. Я не дам тебе забыть меня, Мэтью. Я никогда не дам тебе забыть меня. Приходи, поиграем.

У меня в голове мозаика, составленная из триллионов, и триллионов, и триллионов различных атомов. Поэтому мне нужно время. Старик крепко держал рукав моего белого халата, его ломкие ногти цеплялись за кнопки. Он подтянул меня так близко, что кончик моего носа терся о его щетину.

— Это ты, Саймон? — прошептал я. — Это ты там?

Он уставился на меня водянистыми глазами. Его голос звучал как бы издалека: так бывает, когда не люди владеют своими словами, а слова владеют ими.