Центр Роста - Алексей Смирнов

Номера, в котором остановилась Анита, он так и не нашел: ибо свет был погашен во многих, точнее - везде. О'Шипки тщательно принюхивался близ каждой скважины, и однажды ему почудился слабый запах духов. Безуспешность поисков привела его в раздражение. Ситуация чуралась контроля; не радовало даже, что удалось обнаружить Аромата, который тоже спал, разметавшись в тревожных простынях; от его храпа дрожал балдахин. В изголовье сидел бессонный Ахилл, зажавший в пальцах белую пешку. Его ложе было рядом, и простыни так же смотрелись сбитыми, из чего О'Шипки заключил, что игроки спали поочередно, чередуя отрывочный сон с шахматными ходами. Он выпрямил спину, прогнулся и громко зевнул, не опасаясь потревожить Ахилла. Так он ничего не добьется. Враги хитры, но в Агентстве принято зрить в корень, а корень не здесь. О'Шипки помолился богам и повернул назад, намереваясь спуститься в бойлерную. Он не сомневался, что разгадка каким-то образом придет именно оттуда.

"Разгадывать, собственно говоря, нечего, - сказал себе агент, спускаясь по лестнице. - Мне понятен основной узор происходящего. Но эта бойлерная! Это место!... В нем спрятано что-то чарующее, способное заворожить даже меня".

Он остановился перед оцинкованной дверью, сдвинул шляпу набекрень и приложил ухо. Удовлетворившись, вынул отмычку и грубо надругался над замком, вспоминая о трепете, с которым относился к последнему Ядрошников. Грубость оказалась излишней, замок поддался с первой попытки. О'Шипки проник внутрь, держа наготове фонарь. Он быстро нашел выключатель и несколько раз пощелкал рычажком: тщетно, света не было. То ли директор вообще отключил генератор, то ли тот запускался каким-то хитрым способом и в данную секунду работал не в полную силу; в том, что он работал вообще, взломщик не сомневался, ибо помнил о многих здешних устройствах, которые требовали электрической пищи.

"Обойдусь", - деловито сказал себе О'Шипки. Он опустился на колени и пополз, намереваясь изучить каждый дюйм банно-прачечного пола. Теперь ему удавалось видеть многие вещи, которые в первый раз остались незамеченными: жизнь. Табу, о котором вскользь упоминал директор, распространялось на тараканов и крыс, но не касалось мокриц, каких-то странных маленьких гусениц, карликовых лягушек и вертких болотных змеек: все они, почуяв наступление ночи, осмелели и вылезли из дневных укрытий, чтобы попировать в свое темное удовольствие. Фонарь подолгу зависал, покуда О'Шипки, как околдованный, следил за перемещением подлинных хозяев бойлерной. Незнакомые насекомые и земноводные очаровали его, он впал в умиленное состояние, переживая непреодолимое влечение к каждой козявке. Чуть позже, в нескольких дюймах от пола, О'Шипки обнаружил грибы: они, зеленоватые и скользкие, похожие на древесные, оплетали основания теплых труб. Он и сам в своей шляпе был изрядно похож на гриб, который вдруг обрел счастливую способность к передвижению. О'Шипки выпростал наручные часы: прошел час. Дело не терпело проволочек, и он двинулся дальше. В котлах гудело и булькало, печь подсвечивала красным. Привстав, О'Шипки снял показания манометров: судя по цифрам, давление в Центре держалось хорошее и было как у богатырски здорового человека. Агент погладил вентиль и содрогнулся, охваченный секундным ознобом. Он отдернул руку, вернулся в прежнее положение и продолжил путь. Он полз, не пропуская ни единого закоулка, обнюхивал грибы и плесень, заглядывал в тайные углы, поросшие мхами и лишайниками, распугивал микроскопических насекомых, а тех, что были совсем невидимы, - давил. Наконец, его поиск прервался: рука наступила на что-то круглое и твердое; предмет выскользнул и, глухо звякнув, откатился. О'Шипки направил на него луч фонаря. На полу лежал опорожненный пузырек из-под яда; о былом содержимом уведомлял кладбищенский ярлычок.

О'Шипки вздохнул, подобрал пузырек и выпрямился во весь рост, придерживая поясницу. Кто-то вздумал шутить с ним шутки, кто-то намекал ему на полную осведомленность в его поисках и планах. Ему ли не знать своих вещей!

Глава четырнадцатая,

в которой Шаттен подает голос

- Где ты был? - спросила Анита.

Завтракали без аппетита. Директор был мрачен, хотя изо всех сил старался скрыть свое скверное настроение. Оно было столь натуральным, что танец, исполненный глухой ночью, казался сном. О'Шипки подумал даже, что видел не Ядрошникова, и доктором нарядился кто-то другой, неопознанный. О Трикстере не говорили; все было за то, что расследование, которое столь рьяно возглавил было директор, к утру заглохло. Скомканное питание продолжилось в конференц-зале, ибо кое-кто дожевывал там шпинат, пока директор возился с какими-то формами и анкетами.

- Когда? - О'Шипки очень ловко изобразил непонимание.

Анита, сидевшая рядом, сердито толкнула его локтем.

- Будто не знаешь. Я пришла к тебе около двух, и в номере была тишина.

- Я тебя не ждал. После вчерашнего я решил, что это бессмысленно.

- Я отходчивая, - Анита задрала нос. - Вот если бы ты доказал, что это я взяла твою дурацкую склянку...

- Ты и взяла, - упрямо кивнул О'Шипки. - Если бы я доказал, то у тебя не возникло бы случая расстроиться из-за моей отлучки. Вообще, не твое дело, где я был. Это ты за мной следила? Ты отходчивая, и даже слишком. Или больная. То плачешь, то веселишься...

Анита посмотрела на него долгим взглядом, раздумывая, что сказать, но не успела ответить. Ядрошников, наконец, разобрался со своей канцелярией и постучал по графину вечной ручкой:

- Господа, господа, начинаем. Приятно, что все вы живы и здоровы, но мы начинаем.

При этом его "но" Ахилл оторвался от партии и мрачно посмотрел на Ядрошникова. Тот дружески улыбнулся в ответ:

- Вы совершенно правильно сделали, что пили за завтраком из личной посуды.

- Надо пронумеровать чашки, - посоветовала Мамми, яростно орудуя спицами.

- Господа, прошу вас, не возбуждайтесь, не повторяйте вчерашнего, директор держал раскрытой какую-то книгу и настороженными глазками зыркал поверх очков, обозревая поредевший круг и не задерживаясь на одиноком стуле Трикстера. - Лучше обратите внимание на труд, который я счастлив вам представить. Это монография госпожи Мелинды Мейгс. Вся книга, от первой и до последней строчки, посвящена работе с голосом. В условиях Центра Роста подобная работа представляется обязательной. Ее не чурался сам Абрахам Маслоу.

В ответ на эту речь Аромат Пирогов немедленно разразился рецензией хриплой и бессловесной: Ахилл забрал у него коня, который почти уже доковылял до черного короля.

- Обождите, Пирогов, - Ядрошников поправил очки, делая вид, будто принял исторгнутый звукоряд на счет объявленной темы. - Это делается иначе. Не с места, не из-за шахматной доски и не "промежду прочим". Так вы никогда не заговорите. Вообще, я вас оставлю на потом, ваш случай сложный... да вы меня слышите, Аромат?

Вопрос был праздный, Пирогов не слышал. Директор вздохнул, повернулся щеками к Аните и поманил ее пальцем:

- Анита, в ваших вокальных данных сомневаться не приходится. Выйдите, пожалуйста, на середину и возьмите какую-нибудь ноту.

Анита покорно встала.

- Подождите, - вмешался молчавший Шаттен. Лицо его исказилось в тревоге, кончик маленького языка нервно слизнул засохшее молочко. - Вы что же это - предлагаете нам петь?

- Ну, сразу уж и петь, - Ядрошников сочувственно подмигнул. - До пенья еще далеко... Орать, господин Шаттен-младший! Орать, захлебываться от крика, вопить, кричать, выть, голосить! Вот что от вас требуется.

- Стойте, стойте, - Шаттен бледнел все больше. Анита терпеливо ждала. Вы что же - полагаете, что я, например, выйду вот так, как она вышла, и перед всеми начну... - он смешался, не в силах выговорить глагол.

- Я не полагаю - я надеюсь, я верю в это, - проникновенно ответил директор. - Но почему это вас так возмущает?

- Вы забыли, где я служу, господин Ядрошников, - презрительно и чопорно молвил Шаттен. - Никакое совершенство не допустит глупого, беспричинного визга. Моя профессия и шутовской колпак - несовместимые вещи.

- У нас тут достаточно причин, чтобы визжать, - обронила Мамми, доканчивая рукав.

- Что? - Шаттен, для которого Мамми сделалась непререкаемым авторитетом, смутился. - Вы думаете, Мамми, что мне...

- Мамми знает, - сказал за нее директор. - Кому, как не мудрой Мамми, знать, что вам, милый Шаттен, нужно раскрепоститься. Вы зажаты, застегнуты на все пуговицы, вы боитесь допустить малейшую оплошность... в этом ли совершенство, коль скоро вы так к нему стремитесь? Мы уже касались этой темы, но я не имею ничего против совершенства, если оно для вас ценно, хотя, повторяю, это не то качество, которое всякому нужно... Но мы уважаем индивидуальные мотивы. Короче говоря, вам, Шаттен, если вы желаете достичь совершенства, придется поработать над собой, научиться быть нелепым, пускай смешным, но свободным. Когда ваш голос вырвется на волю, ничем не сдерживаемый, вы сразу почувствуете сказочное облегчение. И всем вам станет легче, - Ядрошников оставил Шаттена и обратился к общему кругу. - Крик разрывает оковы. Крик разбивает панцирь. Кричит сама душа...