Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова - Альфред Барков

Следует отметить, что аббревиатура «Цекубу», употреблявшаяся в обиходе с окончанием «а» в именительном падеже, была в те годы настолько известна, что автор цитируемой статьи даже не приводит объяснения ее смысла. Впрочем, иногда эта аббревиатура принимала вид «КУБУ», как например, в адресованном Вересаеву в Коктебель, где он отдыхал, письме Булгакова[112].

Поскольку в журнал «Наука и жизнь», в котором были опубликованы фрагменты данного исследования, поступили письма, в которых со ссылкой на римских классиков доказывалось существование такой марки вина, что в принципе должно опровергать весь тезис, приведу дополнительные соображения, изложенные в адресованном журналу письме-реплике В. Г. Редько:

«… Михаил Булгаков точен в деталях, а детали у него – не случайны.

Оба раза – у прокуратора и у Мастера – пьют красное вино. Правда, первый раз – „густое“, второй раз – такое, сквозь которое (через стакан) можно различать предметы. Это – разные сорта вина (думаю, Caecuba – в первом случае, фалернское – во втором).

Хотя в ХХ веке больше ценится белое фалернское вино (есть одноименные розовое и красное), по мнению историка виноделия Уорнера Аллена в классическую эпоху фалернское было, скорее всего, красным сухим вином, а Caecuba известнейший знаток виноделия Анри Симон описывает как „грубое, тяжелое“ вино, правда, довольно популярное в I веке н. э., в частности, во времена правления Нерона.

М. Булгаков точен и в том, что вино могло выдерживаться десятилетия. Так, Петроний в „Сатириконе“ упоминает о фалернском столетней выдержки, хотя это, вероятно, преувеличение (судя по контексту).

Однако, даже с наличием двух марок вин, от наблюдения А. Баркова о „цекубе“ и возможном намеке на М. Горького нельзя так просто отмахнуться по другой, филологической, причине.

Как свидетельствует „Словарь латинских крылатых слов“, „с“ в положении перед e, i имело среднеязычную артикуляцию, то есть звучало как русское „к“ в слове „Кемь“… В последующую эпоху (V–VI в.) эта артикуляция перешла в переднеязычную, представленную в различных романских языках (ts, s).

Булгаков и здесь точен. Он пишет не „цезарь“, „центурион“ (как дает, например, „Советский энциклопедический словарь“), а, учитывая время действия „романа в романе“, – „кесарь“, „кентурион“. И вдруг, в аналогичном случае – „цекуба“ вместо правильного „кекуба“.

Почему? Преднамеренное исключение?»

Полностью соглашаясь с замечаниями Вадима Григорьевича, должен отметить наличие еще одного, не менее убедительного доказательства. Сам В. Г. Редько отметил как-то парадоксальную особенность вложенной в уста Афрания булгаковской фразы: «Превосходная лоза, прокуратор, но это – не „Фалерно“?». Парадокс заключается в том, что Афраний проявил себя как тонкий знаток вин, умеющий не только отличать их по сортам, но и определять оттенки вкуса внутри конкретного сорта. Известно, что качество вин зависит не только от местности, в которой выращен виноград; знатоки могут различить, с какой лозы его сняли.

Так вот: первая часть приведенной фразы «Превосходная лоза, прокуратор…» должна бы свидетельствовать о том, что Афраний является именно таким тонким ценителем; с другой стороны, продолжение этой же фразы «…но это – не „Фалерно“?» может принадлежать только совершеннейшему профану, поскольку спутать фалернское с грубой «цекубой» невозможно. Фактически эта фраза содержит нелепость, очередной парадокс, сравнимый с приведенной выше фразой о Тверской.

Возникает вопрос: зачем Булгаков сконструировал такую «нелепую» фразу?

Причиной этого может быть намерение вызвать определенные ассоциации. В условиях, когда давно исчезнувшая марка вина существует только в произведениях классиков, ассоциация возникает в первую очередь с горьковской «Цекубу». То есть с самим Горьким.

Здесь важна еще одна отмеченная В. Г. Редько деталь: в I веке в долине, где выращивался виноград для «Цекубы», были проведены масштабные мелиоративные работы, одним из побочных эффектов которых явилось вырождение этого сорта винограда. Таким образом, вино Кекуба «не дожило» до того времени, когда его стали бы «легитимно» называть Цекубой. Такая норма произношения была канонизирована, когда о самом вине остались только воспоминания.

И последнее. В своем письме В. Г. Редько отмечает, что написание Булгаковым слов «кесарь», «кентурион» соответствует принятой в I веке норме. Остается добавить, что Булгаков не сразу пришел к этому – в ранних редакциях романа подобные слова имели у него современное, не соответствующее эпохе написание[113]. Следовательно, можно утверждать, что исключение в отношении «Цекубы» сделано преднамеренно.

Таким образом, ответ на вопрос – «Фалерно» или «Цекуба», допустил ли Булгаков оплошность, скорее всего должен быть: в одном месте – «Фалерно», в другом – «Кекуба», сознательно именуемое Булгаковым «Цекубой».

Глава XIII. От Феси и Берлиоза до Мастера

М. О. Чудакова высказала предположение, что роль, аналогичную роли Мастера, в первой редакции мог играть ученый-энциклопедист Феся, которому была посвящена специальная глава. Проверить достоверность этой гипотезы сейчас также практически невозможно.

«…Практически невозможно» – с этим категорическим утверждением едва ли можно согласиться: у нас есть текст романа, теперь уже открыты тексты ранних редакций; создание любого произведения имеет свою логику и последовательность. Ведь если в ранних редакциях в сценах на шабаше Маргарита показана как законченная шлюха, то даже единогласным голосованием всех мэтров филологии этот «идеал вечной, непреходящей любви» в «славную плеяду русских женщин, изображенных Пушкиным, Тургеневым, Толстым» уже никак не втиснешь. Поэтому «невозможно» следует понимать с оговоркой – в рамках «официальной» версии, отождествляющей Мастера с создавшим этот образ автором.

Допустим, что гипотезу М. О. Чудаковой проверить действительно невозможно. Тогда зачем тому же Б. В. Соколову выдвигать встречную («Философские науки», декабрь 1987 года) – о том, что прототипом Феси явился Флоренский? Выходит, автор заранее уверен, что его собственная гипотеза тоже обречена на недоказуемость – ведь в противном случае решение по ней автоматически внесло бы ясность и в существо гипотезы М. О. Чудаковой? Но тогда зачем вообще выдвигать заведомо неподтверждаемые гипотезы? Снова «15 + 15 = 29»?..

Нет, уважаемый читатель, давайте все-таки примерим высказанную М. О. Чудаковой мысль к предлагаемой концепции прочтения романа. Ведь критерием достоверности любой концепции является объяснение с ее помощью необъясненных до этого фактов. А в булгаковедении с этим как раз негусто. Гипотез много, но ни «триады» Бориса Вадимовича, ни его же «монада» ничего нового к постижению замысла Булгакова не прибавили.

М. О. Чудаковой не только описана первая, в значительной части уничтоженная редакция, но и реконструирована часть уничтоженного текста, благодаря чему наши возможности не так уж безнадежны…

Вот как выглядит в ее описании этот персонаж: «…Биография вундеркинда Феси… Два года учился в Италии, после революции на 10 лет изгнан с кафедры. В этой 11-й главе есть важные указания на время действия романа – десять пореволюционных лет, прошедших до момента появления статьи в „боевой газете“»[115].

Понятно, что с биографией Булгакова это описание ничего общего не имеет. Но к приведенному М. О. Чудаковой описанию можно добавить, что в нем просматриваются вехи биографии Горького. Правда, Горький не «два года учился» в Италии, а два раза эмигрировал в эту страну. После революции он действительно был изгнан на десять лет, только не с кафедры, а из страны победившего пролетариата… Что же касается статьи в «боевой газете», то как раз ко времени написания Булгаковым этой первой редакции подоспел целый ряд «громовых» статей Горького, явившихся своеобразной визой для возвращения на «кафедру». Газеты, в которых они публиковались, действительно были «боевыми» – «Правда» и «Известия»[116].

Подтверждением этой версии служит и заявление Феси о том, что «русского мужика он ни разу не видел в глаза»[117]. Полагаю, что более четкое указание на личность Горького как прототип этого персонажа трудно даже представить – ведь именно это обстоятельство неоднократно отмечалось другими писателями, начиная, пожалуй, с И. А. Бунина.

Как видим, здесь тоже «Черный снег» вместо «Белой гвардии». Но на то и Булгаков… И не следует раньше времени хоронить плодотворную гипотезу – оказывается, ее можно не только доказать, но и в свою очередь использовать в качестве инструмента для раскрытия замысла Булгакова.

В развитие гипотезы, высказанной М. О. Чудаковой, и которая в случае принятия за основу концепции о Горьком как прототипе Мастера подтверждается, осмелюсь добавить, что можно говорить о Горьком как прообразе не только вундеркинда Феси, но и председателя МАССОЛИТа Берлиоза.