Дело Романовых, или Расстрел, которого не было - А. Саммерс

Белые генералы, включая Дитерихса, казалось, потеряли терпение. Если семья действительно умерла, было бы пустой тратой времени разбираться в тонкостях и противоречиях свидетельств. Для белогвардейского руководства все было ясно, в их интересах было признать, что вся семья была действительно убита в Доме Ипатьева.

Это был мотив для пропаганды, преследующей две Цели — представить большевиков как бессердечных убийц беспомощных женщин и детей, и в то же время сделать из Романовых мучеников. Глупые истории, рассказанные князем Львовом и генералом Жаненом, возможно, были первыми неуклюжими усилиями начать эту черную пропаганду против большевиков.

Но бездоказательные истории комикса ужасов никого не убедили бы надолго; было необходимо официальное расследование, начавшееся с твердого убеждения — все Романовы умерли в Екатеринбурге — которое доминировало в Омске.

В 1974-м наше расследование привело нас в Лос-Анджелес, к пожилому российскому эмигранту по имени Григорий Птицин. В 1918 году он был белогвардейским офицером, обязанности которого заставляли регулярно посещать штаб адмирала Колчака в Омске.

Птицин хорошо помнит отказ, который он получил, когда попытался сообщить о разведывательной информации, которая вызвала сомнения относительно расстрела в Доме Ипатьева: «Я сообщил о полученной информации адмиралу, который сказал, что мы все предполагаем, что царь убит, и надеемся, что это остановит все попытки найти его живым. Нам приказали говорить всем, что он был мертв, и это — то, что мы продолжали делать». Атмосфера для окончания белогвардейского расследования в Екатеринбурге была неблагоприятной.

Но 7 февраля 1919 года генерал Дитерихс объявил о назначении третьего и последнего официального следователя, который с этого времени должен был работать непосредственно с ним. Новым следователем был Николай Александрович Соколов. Более чем через шесть месяцев после Екатеринбургских событий ему поручили начать «предварительные расследования».

Часть III

СОКОЛОВ

СОКОЛОВ НАЧИНАЕТ СЛЕДСТВИЕ

Я здесь излагаю результаты предварительного судебного расследования. В основе его лежит закон, совесть судьи и требования науки права.

Николай Соколов был маленьким, энергичным человеком 36 лет, когда он начал свое расследование. У него были редкие темные волосы и высокий лоб. Его бледному, скорее утомленному лицу придавал неуверенность бросающийся в глаза контраст между одним глазом ярким и внимательным и другим, пустым и невыразительным.

В действительности это был искусственный стеклянный глаз, результат несчастного случая на охоте, и это выглядело еще более странным, потому что он к тому же был поврежден. У него были усы и привычка тянуть или кусать их. Он был очень возбужденным, и при разговоре приводил в смущение тех, с кем он разговаривал, расхаживая вдоль и поперек, постоянно потирая руки. Но на официальных встречах он говорил спокойно и уверенно, взвешивая каждое слово, сгорбившись на стуле почти вдвое. Соколов изучал право в Харькове, на Украине, и дослужился там до «следователя по особо важным делам».

После того, как большевики захватили власть на его родине, Соколов уехал из своего дома и от семьи, чтобы избежать работы с коммунистами, и отправился в Сибирь, переодевшись крестьянином. Рассказывают, что всю дорогу он прошел пешком, и гордился этим. Даже сфотографировался в крестьянской одежде на простеньком фоне в студии.

Соколов был, по выражению Керенского, «верный в высшей степени монархист». Он написал в предисловии своей книги: «Время настанет, когда национальный лидер вступится за честь императора. Тогда он будет нуждаться во всем материале, собранном во время следствия».

К работе Соколова присоединился и другой монархист капитан Павел Булыгин, молодой офицер, который появился в Екатеринбурге в том же месяце, когда исчез царь, — с целью спасти его. В своих воспоминаниях Булыгин рассказывал, что он был арестован большевиками в Екатеринбурге, но бежал из тюрьмы, а затем отправился в Крым, прибыв туда осенью 1918 года. Там он представился матери царя, императрице Марии Федоровне, и стал начальником ее личной охраны до декабря, когда императрица отослала его назад в Екатеринбург, «чтобы попытаться узнать, что же случилось с императорской семьей».

Булыгин пробирался в Сибирь окольным путем, чуть ли не через весь мир — единственный безопасный маршрут тогда из Южной России. В Омске он явился к адмиралу Колчаку и Дитерихсу — вероятно в соответствии с договоренностью, — потому что Булыгин в своих воспоминаниях отметил, что его ждали. Его тут же назначили помощником и телохранителем Соколова, и он находился вместе с ним до конца расследования. Как и Булыгин, сам Соколов не верил в возможность спасения царя. Эти два человека, преданных бывшему царю, сотрудничали в деле Романовых.

Через некоторое время к Соколову также присоединился англичанин. Это был Роберт Вильтон, журналист из «Times». В 1917 году, работая корреспондентом в Санкт-Петербурге, он поссорился с местными и иностранными журналистами. Его обвинили в сочувствии самодержавию и в связи с царскими чиновниками.

Перед самой большевистской революцией он возвратился в Англию, но вернулся в Россию в конце 1918 года с группой русских, направляющихся в Сибирь.

Первоначально его роль не была ясной, он просто работал в качестве корреспондента «Times», но, все было, конечно, намного сложнее. Послужной список Вильтона, все еще хранящийся в «Times», показывает, что он находился в Сибири по заданию британской военной разведки и с одобрения американского госсекретаря. Бригадный генерал Кокерилл, в военном министерстве, написал редактору «Times», что «цель его поездки — политическая», а из документов министерства иностранных дел следует, что пока Вильтон был в Сибири, ему послали через правительственные каналы £1100.

Один из самых известных британских агентов в России, Джордж Хилл, позже рассказывал, что Вильтон действительно был британским агентом. Сейчас известно, что один из корреспондентов «Times», был связан с разведкой. Однако Вильтон неожиданно ввязался в конфликт с руководителями британской военной миссии в России, причем так, что разозлил двух генералов, которые потребовали, что бы Лондон отозвал его. Генерал Кнокс, британский представитель в Союзническом штабе в Сибири, был настолько разозлен вмешательством Вильтона в политические и военные дела, что в июне 1919 года он телеграфировал в Лондон: «Я категорически настаиваю, что бы г. Вильтон был отозван». Информаторы министерства иностранных дел характеризовали Вильтона как «неточно описывающего факты», a «Times» даже охарактеризовал своего собственного сотрудника как «не совсем соответствующего стандарту «Times», как с точки зрения политических взглядов, так и по стилю изложения».

Вильтон был тесно связан с контрреволюционными российскими политиками, и написал перед отъездом в Сибирь: «Я связан с определенной российской организацией… и благодаря этому я обладаю исключительными источниками информации».

Испортив отношения с британской командой, Вильтон открыто примкнул к российской контрреволюции, которая в то время побеждала, став фактически сторонником генерала Дитерихса.

Эти двое разделяли взаимную ненависть к большевизму и Германии, но, прежде всего, к евреям, ненависть, отраженную в одной фразе из книги Вильтона, которая рассказывала о судьбе Романовых: «Убийство царя, преднамеренно запланировано евреем Свердловым (приехавшим в Россию в качестве платного агента Германии) и выполнено евреями Голощекиным, Сыромолотовым, Сафаровым, Войковым и Юровским, является актом не русских людей, а этого враждебного захватчика».

Вильтон быстро стал сторонником версии расстрела в Доме Ипатьева, не дожидаясь окончания следствия. Об его журналистской объективности лучше всего можно судить по опубликованному разговору, который у него состоялся с офицером Джозефом Ласье, представителем французского парламента, который приехал в Сибирь с французской военной миссией. Он также проводил расследования судьбы Романовых и сильно сомневался относительно версии расстрела в подвале.

18 мая 1919 года, между ними был горячий спор на Екатеринбургском вокзале, во время которого Ласье выражал скептицизм, в связи с отсутствием каких-либо трупов.

Вильтон проявил замешательство, ушел на некоторое время и затем возвратился, и объяснил, что все тела действительно были уничтожены — огнем и кислотой.

Убедить Ласье не удалось. Тогда Вильтон, еще более разозлившись, прямо-таки поразил своего слушателя, воскликнув: «Командир Ласье, даже если царь и императорская семья живы, необходимо говорить, что они мертвы!» Спорщики разошлись, разозленные друг на друга. Вильтон заявил, что он, во всяком случае, собирается убедить весь мир в расстреле Романовых, публикуя статьи об этом в своей газете, «Times».