Ярость и гордость - Ориана Фаллачи

Не так давно я слышала, как один из бесчисленных бывших премьер-министров, которыми кишела Италия в эти последние десятилетия, сказал по телевидению: «Мой дядя тоже был эмигрантом. Я хорошо помню моего дядю, который уехал в Америку с картонным чемоданом». Это здесь ни при чем, уважаемый неинформированный или неискренний экс-премьер-министр. Не говоря уже о том, что вы не могли иметь дядю, уехавшего в Америку с картонным чемоданом, поскольку дяди с картонными чемоданами уезжали в Америку в первой четверти 1900-х, когда вы еще не родились, в любом случае это здесь ни при чем. Вследствие причин, которые вы игнорируете или притворяетесь, что игнорируете. Вот они.

Во-первых, Америка-континент в 3 618 770 квадратных миль. На ее поверхности все еще существуют обширные, совсем незаселенные или едва заселенные области. Вы до сих пор можете ехать по Америке много месяцев и не встретить никого. А во второй половине 1800-х годов многие регионы были почти пусты или совсем пусты: ни городов, ни поселков, ни дорог, ни домов. Разве что – какой-нибудь небольшой форт или загон для смены лошадей. Основное население фактически была сосредоточено в Восточных Штатах. На Среднем Западе были какие-то смелые авантюристы и племена местных индейцев, так называемых краснокожих. А на Дальнем Западе – и того меньше: «золотая лихорадка» только начиналась. Так вот, Италия не континент. Это довольно маленькая страна, в 32 раза меньше, чем Америка. Эта страна перенаселена. Итальянцев – 58 миллионов (сравним: американцев – 282 миллиона). Следовательно, если три или четыре сотни тысяч сынов Аллаха вселяются в Италию каждый год, для нас это равнозначно как если бы три или четыре миллиона мексиканцев вселялись в Техас или в Аризону, или Калифорнию ежегодно.

Во-вторых, в течение целого века, то есть со времен войны за независимость до 1875 года, Америка была открыта. Ее границы и побережья не охранялись, чужестранцы могли приезжать как им заблагорассудится, а эмигранты были более чем желанны. Чтобы расти и процветать, новорожденной нации нужно было осваивать доступное ей пространство, ее потенциальное Богатство, и именно в связи с этим 20 мая 1862 года Авраам Линкольн подписал Гомстед-акт (закон о земельных наделах). Согласно этому документу в распределение поступало 270 миллионов акров федеральной земли. В Оклахоме, в Монтане, в Небраске, в Колорадо, в Канзасе, в обеих Дакотах… Этот акт давал землю не только американцам. Кто угодно, за исключением дискриминированных китайцев и индейцев, любой человек (мужчина или женщина) мог просить и получить 160 акров в подарок. Условия требовали, чтобы новый владелец был не моложе 21 года, селился не менее, чем на пять лет, и превратил необитаемое место в ферму с домом и хозяйством. Он должен был завести семью и (если он был не американец) подать прошение на гражданство. Многие просители были выходцами из Европы. Они хлынули в Америку в погоне за «американской мечтой» в таком количестве, что целые племена местных жителей (чероки, крики, семинолы, чикасо, чейенны) были жестоко выкинуты со своей земли и загнаны в резервации.

Так вот, в Италии никогда не существовало закона о земельных наделах для поселенцев, приглашающего чужестранцев селиться на нашей территории. «Приезжайте, чужестранцы, приезжайте. Если вы приедете, мы дадим вам прелестный кусок земли в Кьянти или на Паданской равнине, или на Ривьере. Ради вас мы вышвырнем местных жителей, всяких там тосканцев, ломбардцев и лигурийцев, мы поместим их в резервации». Как и в другие страны Европы, в Италию чужеземцы являются по собственной инициативе, на распроклятых лодках, на распроклятых резиновых плотах албанской мафии, несмотря на все усилия береговой охраны, которая пытается завернуть их обратно. У нас границы не открытые, господин экс-премьер-министр и самозванный племянник дяди с картонным чемоданом. У нас нет земли на раздачу. Нет пустых областей на заселение. Нет чероки, криков, семинолов, чикасо и чейеннов, чтобы их загнать в резервации.

В-третьих, даже и Америке-стране-возможностей постепенно все это надоело и по сравнению с временами, предшествующими президентству Линкольна, отношение к эмигрантам изменилось. В 1875 году американское правительство пришло к выводу, что необходимы ограничения, и конгресс издал закон об отказе во въезде бывшим заключенным и проституткам. В 1882 году вышел следующий закон – о запрещении въезда для душевнобольных и тех, кто предположительно мог бы стать бременем для общества. В 1903 году – третий закон, который отказывал эпилептикам, профессиональным нищим, инфекционным больным, анархистам. (Это определение применялось широко: и к сумасшедшим, которые убивали президентов, и к радикалам, которые способствовали беспорядкам и забастовкам). С того момента эмиграционная политика стала достаточно избирательной, а нелегальные эмигранты подлежали высылке из страны.

В Италию и вообще в Европу, наоборот, они проникают по собственному желанию и удовольствию. Террористы, воры, насильники. Бывшие заключенные, проститутки, нищие, наркодилеры, инфекционные больные. Даже выдавая разрешение на работу, от них не требуют биографических справок. Высадившись на наших берегах, они претендуют на проживание, питание, лечение за наш счет. За счет итальянских налогоплательщиков. Они даже получают ежемесячные карманные деньги. А что до нелегалов… если случайно их высылают за совершение какого-то вопиющего преступления, они возвращаются совершать новые преступления. Их опять высылают, они опять возвращаются. Политики ничего не делают. Черт возьми! Я не забуду митинги, которыми в прошлом году нелегалы наводнили наши площади, безоглядно требуя вида на жительство, размахивая и своими национальными и красными флагами. Не забуду мерзкие, искаженные лица. Эти кулаки, занесенные над нами, местными жителями, чтобы швырнуть нас в резервации. Эти завывания, такие же, как в хомейнийском Иране и в бенладенских Индонезии, Малайзии, Пакистане, Ираке, Сенегале, Сомали, Нигерии и т.д. Я никогда не забуду, потому что вдобавок к личному оскорблению я была унижена враньем политиков, которые говорили: «Нам бы хотелось выгнать их, репатриировать их. Но мы не знаем, где они прячутся». Кто прячется?! Кто прячется, идиоты?! Да вон их тысячи и тысячи на площади, они совсем не прячутся. Чтобы их выгнать и репатриировать, достаточно было нескольких вооруженных полицейских и солдат. Погрузить в грузовики, привезти в аэропорт или порт и выслать обратно в их страны.

Что касается последней причины, господин экс-премьер-министр самозванный племянник дяди с картонным чемоданом, она настолько проста, что даже несмышленый ребенок мог бы ее понять. Америка – очень молодая страна. Ее рождение как нации имело место в конце 1700-х – то есть сегодня (год 2002-й) ей только два века. Америка – это нация эмигрантов. Со времен «Мэйфлауэра», корабля первых поселенцев (1620), с момента тринадцати колоний, каждый в Америке – эмигрант. Сын, внук, правнук эмигрантов, повсюду потомки эмигрантов. Будучи нацией эмигрантов, Америка представляет собой самую невероятную, мощную смесь рас, религий, языков, когда-либо существовавшую на этой планете. Как у очень молодой страны, у нее очень короткая история. Поэтому ее культурная индивидуальность пока еще не слишком хорошо определена.

Италия, напротив, страна очень старая. За исключением Греции, древнейшая страна на Западе. Ее письменная история датируется тремя тысячелетиями, с основания Рима. Даже с цивилизации этрусков. В эти три тысячелетия, несмотря на то, что Рим был империей, несмотря на то, что имели место многочисленные нашествия, которые ничего не прибавляли, а только разрушали замечательные достижения, несмотря на то, что имели место чужеземные оккупации, которые разъединяли нас на века, Италия никогда не была нацией эмигрантов. Она не была смешением рас, религий и языков. Она никогда не сливалась с завоевателями. Все иностранцы, которые оккупировали и разъединяли нас (немцы и скандинавы, и испанцы, и французы, и австрийцы), никогда не изменяли нашу сущность. Это мы их впитывали, как губка всасывает воду. Например, Габсбург-Лотарингские эрцгерцоги, которые с 1735 года управляли Тосканой и просуществовали во Флоренции до 1859 года, до объединения Италии. Они вскоре стали называть себя тосканцами, флорентийцами. Говорили, писали, вели себя как флорентийцы… Постепенно они забыли о том, что они австрийцы, и когда в Вене навещали родственников, жаловались: «Я скучаю по моей Тоскане, я скучаю по моей стране!» То же самое произошло с Бурбонами, управлявшими из Неаполя Королевством двух Сицилии. Они забыли, что они испанцы, они превратились в неаполитанцев.

Поэтому нашей стране свойственно выраженное культурное своеобразие. Есть чужеродные элементы, впитанные губкой (многочисленные диалекты, многочисленные привычки, разновидности пищи), но никаких элементов от мусульманского мира. Никакой связи. Две тысячи лет наша своеобычность основывалась на христианской религии, на католической церкви. Взять хотя бы меня. «Я атеист, я антиклерикал, у меня нет ничего общего с католической церковью», – всегда говорю я. И это правда. Но это и неправда. Потому что, как ни крути, во мне так много от католицизма… Да и как могло быть иначе? Я родилась в городе, где отовсюду виднеются купола, монастыри, Иисусы, мадонны, святые, кресты, колокола. Первой музыкой, которую я услышала, придя в этот мир, стала музыка колоколов. Колокола собора Санта Мария дель Фьоре, которые в период палаточного протеста голос муэдзина оскорбительно заглушал своими «Аллахакбарами». Я выросла в той музыке, в тех пейзажах, в тех соборах, перед которыми склонялись даже такие великие умы, как Данте Алигьери, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Галилео Галилей. Так я узнала, что такое скульптура и архитектура, и живопись, и поэзия, и литература, что такое красота, соединенная со знанием. Благодаря этому я начала задумываться, что такое Добро, что такое Зло и существует ли Бог. Создал ли он нас, или мы создали Его, или душа – это химическая формула, которую можно проанализировать в лабораториях, или что-то еще. Господи…