Зеркало души - Фелиция Флакс

Радмила покивала, с облегчением освобождаясь от господина Чижикова и незаметно вытирая пальцы. И как она была благодарна Виталию Викторовичу! Но зловредство ее не оставляло, пенилось и лезло наружу.

— Я вам ничего не обещала, — свирепо шепнула она, когда его рука по-хозяйски легла ей на поясницу и волнующе погладила.

— Разве? — Агатовый взор Виталия Викторовича был невинен, как взгляд раскаявшегося черта. Рука его продолжала гладить. — Ваши глаза мне сказали за вас. Мы с ними друг друга прекрасно поняли.

— Но вот мы с вами…

— Ах, оставьте, милая Радмила. — Ипатов-старший с непередаваемой интонацией, выдавшей замечательного актера, произнес книжную фразочку из дамских романов, и деловито добавил: — Давайте лучше танцевать.

— Ну, давайте попробуем.

Под словом «танцевать» у Виталия Викторовича подразумевалось нечто невообразимое. Он крутил и вертел свою даму, словно гуттаперчевую куклу, и у дамы стучали зубы и подгибались коленки от страха. Они вихрем летали по залу, и просто поразительно, что никто из окружающих не пострадал. Каждый раз, когда Радмила думала, что столкновение неизбежно, и леденела при мысли, что сейчас будет лежать с подолом на голове и переломом ноги, Ипатов-старший делал ловкий манер, избегая катастрофы.

При этом руки Виталия Викторовича умудрялись безнаказанно танцевать особый «танец», доводя даму до белого каления. Дама все чувствовала, все понимала, и ничего поделать не могла.

«И ведь мне никто не поможет, — тихо свирепела Радмила — ее собственные глаза, смотрящие со стен, вертелись перед ней в чертовой круговерти. — Ипатов-старший все рассчитал. Это его месть за то, что я посмела посягнуть на его драгоценного сыночка. Новый вид убийства — утанцевать даму до смерти. Элегантно и благопристойно. Чисто ипатовское убийство. У всех на виду, и никаких улик».

Краем глаза она заприметила сладкую парочку — Ипатов-младший и Медея. Те танцевали тихо, медленно, красиво. Радмила почувствовала, что сейчас заговорит.

Матом.

Вслух.

— Кстати, вы давно видели Феликса? — ничуть не утомившийся Виталий Викторович на мгновение снизил скорость.

— Сейчас на него смотрю, — процедила Радмила.

Виталий Викторович проследил за ее разъяренным взглядом. Зловеще улыбнулся и крутанул Радмилу так, что она пролетела далеко-далеко, как неоперившийся птенчик. И едва не сшибла ненавистную парочку Феликс-Медея. Сладкая женщина висела на мрачном гении, ворковала ему в ухо прописные истины в алфавитном порядке и едва не прикусила себе язык, когда «неоперившийся птенчик» внезапно разбил их идиллию. Медея поперхнулась, видимо, на букве «ф», ибо с ее губ-бутонов сорвалось прелестное слово «фак».

— Привет, — в ответ ей улыбнулась Радмила, в душе прокляв на веки вечные Ипатова-старшего-негодяя.

Непонятным образом она очутилась в руках Ипатова-младшего.

— Привет, — Феликс понимающе ухмыльнулся ей в лицо. — Не ушиблась? Обычно, когда падают с луны, ломают себе либо шею, либо ноги.

— Я не с луны, — оскалилась Радмила. — Я из преисподней. А главный бес — вон там.

Она кивнула в сторону Ипатова-старшего. Тот отсалютовал ей полным бокалом. К нему уже стремилась волнующей походкой Медея, которая при первых же звуках голоса Радмилы фыркнула и демонстративно исчезла, бросил на Феликса выразительный взгляд — дескать, извини, я на минутку.

— Главный бес — внутри тебя, драгоценная, — Ипатов прижал ее к себе, и, вдохнув его запах, Радмила почувствовала блаженство. Да она наркоманка, оказывается! — Этот бес называется — ревность.

— Я не ревную. — Радмила возмущенно дернулась, но Феликс ее не выпустил.

— Вот-вот, не ревнуешь, и почаще повторяй эти два волшебных слова. Говорят, помогает.

— Экзорцист выискался. — Радмила резко взмахнула ресницами.

— Аллилуйя. — Ипатов коснулся губами ее виска. — В качестве усмирения твоего разбушевавшегося беса скажу, что Медея мечтает выйти замуж за моего папочку. Я — против, папочка — тем более.

— Ха! — только и испустила Радмила.

— Но мы оба ей об этом не говорим, поэтому Медея считает, что у нее все получится.

— Какие вы все жестокие, Ипатовы. Бедная женщина.

— Да уж, все признаки бедности у Медеи на лицо.

Радмила невольно бросила взгляд на Медею, обнявшую Виталия Викторовича. На лебединой гладко-тонкой шейке «бедной женщины» радужно сияло многоярусное бриллиантовое колье. Радмила отвернулась. Даже, наверное, чересчур поспешно.

— Давай не будем о ней больше говорить.

— Давай, и пусть твой бес впадет в летаргический сон.

— Лучше в кому.

— В кому так в кому.

8

— Мне кажется, это называется порнографией.

— А мне кажется, искусством. Хотя почему кажется? Это и есть искусство! С большой буквы.

— Это порнография с большой буквы. Обнаженная Радмила Туманова, поедающая эскимо — это явная порнография.

Радмила слизывала языком сладкие капли тающего эскимо. Она взглянула на голого Ипатова с фотоаппаратом наперевес. Он смотрел на нее через объектив. Взорвалась очередная вспышка, и розовый язык, касавшийся шоколада, вошел навеки в историю.

— Девушка, у которой совсем недавно стоял диагноз «абсолютная невинность», не может разбираться в тонкостях порнографии. — Феликс отложил фотоаппарат и растянулся рядом на смятом покрывале.

— Зато я разбираюсь в искусстве.

— Если бы ты разбиралась в искусстве, то отметила бы интересную позу, в которой сидела, отметила бы свет, который столь изощренно падал на твою спину и лицо, обязательно бы восхитилась изящным наклоном шеи и волосами, столь живописно разметавшимися по плечам.

— Ну-у-у…

— Так что молчи, драгоценная.

— Не буду. Мне запрещено молчать природой. Кстати, звонил твой папочка, настойчиво приглашал меня в ресторан.

— М-м, как загадочно.

Феликс наморщил нос и блеснул глазами, в которых взвилось золотое пламя.

— Мне следует пойти?

— Обязательно.

— А ты?

— А меня он не приглашал. Он меня никогда в рестораны не приглашает. И сам не пойму почему.

— Отчего ты так спокоен?

— А есть повод волноваться?

Радмила ответила не сразу, прежде отправив в рот последний кусочек эскимо и облизав пальцы. Она встряхнула волосами, покосилась на себя в зеркало и лишь потом медленно произнесла:

— Твой расчудесный папа ставит девушкам точные диагнозы и дивно целует им ручки… в плечо.

— Мой папа вообще творит с девушками всякие «чудеса». Это его стиль жизни.

Радмила почувствовала, как тонкая игла вошла в сердце. Очень болезненный укол! Феликс задумчиво созерцал потолок и не собирался страдать. Ноль эмоций!