Колесо Фортуны - Николай Дубов

Ребята захохотали.

- Га-га... Ну шо, "га-га"?! - передразнил Семен хохочущих ребят. - В городе погуляю! - гордо сказал он и пошел к своим коровам.

Поездка в Чугуново была отдыхом от надоевшего стада, его праздником. Подтащить две корзины до базара - это "тьфу", остановка рядом. А потом он целый день свободный, ничего не надо делать. Можно сколько хочешь ходить по базару, все рассматривать и даже прицениваться. И по магазинам. А потом просто ходить по улицам и на все смотреть - на дома, на людей. Как они ходят, разговаривают и смеются. Он смотрел и примеривался, как будет ходить он, когда батько отвезет его в ремесленное.

- Так что же нам делать? - спросила Юка. - Объявление нельзя.

- Только хуже будет, - подтвердил Сашко.

- А если установить дежурства? С вечера спрятаться и следить.

- Побьют, - уверенно сказал Сашко. - Еще как побьют!

- Вот если бы с Боем - никто бы пальцем не тронул, - сказала Юка.

Ребята уставились на Антона, тот замялся.

- Навряд... - сказал он. - Без разрешения дяди Феди нельзя, а он навряд чтобы разрешил. Бой, в случае чего, может покусать... То есть обязательно покусает, если кто полезет в драку... Представляете, что тогда будет?

- Да, - сказал Сашко, - то не с Митькой Казенным...

Может нагореть.

Ребята огорченно замолчали, и тогда отозвался все время молчавший Толя.

- Есть одна мысль, - сказал он, и голос его опустился почти до папиных басовых низов.

Среди многих достоинств, которые Толя перенял у папы, была и благородная страсть к латыни. Нет, латыни папа не знал, и где бы он мог ее изучать? Но папа восхищался звучанием латинских слов, подобным звону бронзы, преклонялся перед силой и лаконизмом латинских изречений, разящих, подобно ударам короткого меча. Эти изречения папа собирал, любил повторять, любовь к ним привил и сыну. И сейчас Толя совершенно папиным голосом торжественно сказал:

- Римляне говорили: Similia similibus curantur.

- Толя! - вскипела Юка. - Ты не можешь без своих премудростей, объяснить просто, по-человечески?

Но Толя не позволил сбить.себя с нужного тона.

- Я ведь повторяю общеизвестное изречение: "Подобное лечится подобным!" А мысль состоит в следующем... По-моему, вера в клады - самое настоящее суеверие. А если человек суеверен в одном, так он и в другом суеверен. Его можно напугать так, что он не только перестанет искать клад, а за километр и место это будет обходить.

- Придумал тоже! - сказал Сашко. - Да кто нас испугается?

- Нас - нет. Но люди, которые верят в таинственные клады, верят и в тайные силы, которые эти клады охраняют, - в духов, привидения... У меня, кажется, сложился один замысел... Нет, я расскажу потом. Прежде мне необходимо съездить домой, и я сегодня же поговорю с родителями. А сначала пойдем посмотрим развалины, прикинем все на месте.

Над дверным проемом сохранились остатки лепнины.

Верхняя часть обрамления осыпалась, на уцелевшем щите выпуклое сердце пронзали накрест две сабли. Когдато все было раскрашено, но краска давно осыпалась, и теперь только въевшаяся пыль и грязь оттеняли барельеф.

Для ребят это была ничем не интересная грязная нашлепка, но Юка, узнавшая от Лукьянихи трагическую тайну ганыкинского рода, приостановилась.

- Красиво! - сказала она. - Сердце, пронзенное мечами...

- По-моему, не мечами, а саблями, - возразил Толя. - И что тут красивого - протыкать сердце саблями?

- А, ты не понимаешь!.. Узнать бы, что это значит...

- Ну, навряд чтобы такая стенка упала, - сказал Антон, упираясь руками в полуметровую стену.

- Что ты делаешь? - испугалась Юка и оттолкнула его.

- Да ее бульдозером не своротишь, - засмеялся Антон.

- А если подкопать? - сказал Сашко. - Дядько Иван лучше знает.

У самого основания капитальной стены в разных местах зияло несколько раскопов. Внутренние стены перегородок были тоньше и кое-где уже разрушались. В правом крыле, ближе к лесу, стены достигали почти метровой толщины, оконные проемы были узки, как бойницы, и даже перегородки устояли против огня и времени. С них осыпалась штукатурка, но кладка осталась целехонькой.

- Во! - сказал Сашко. - Как дот! Наши сельские пробовали кирпич выколупывать - ну, для всякого дела... - ничем его не возьмешь. Как железо. Батько говорил, тут раствор какой-то особый, старинный.

Юка догадалась, что именно в этом крыле и жил когда-то Старый барин. Она жадно шарила взглядом по стенам, углам и проемам, ища хоть какие-нибудь следы той, давно минувшей жизни, но она исчезла, не оставив после себя ничего, кроме несокрушимых стен и обломков кирпичей под ногами, давно присыпанных землей и поросших лебедой и крапивой. Только в одном простенке между окнами на уровне человеческого роста была как бы небольшая ниша - не то остаток тайника, не то место опоры для могучей балки. Юка на всякий случай засунула руку и все ощупала - оттуда посыпался мелкий сор, нанесенный ветром.

Толя никогда не лгал. Он говорил правду даже тогда, когда окружающим это казалось не только бессмысленным, но и просто вредным - для дела, скажем, не говоря уж о самом Толе. Папа про себя этим очень гордился, а мама, хотя и одобряла полную правдивость сына по отношению к ней самой, с тревогой думала о том, как Толя будет жить дальше, среди людей, где бескомпромиссная правдивость, случается, приносит правдолюбцу одни неприятности... Сам Толя считал, что лгать унизительно для человеческого достоинства, а так как к себе в глубине души он относился с немальГм уважением, то и достоинство свое строго оберегал. Ему даже казалось, что соврать он просто не сумеет, что это органически ему не свойственно и потому невозможно. Но сейчас он врал совершенно бесстыже, глядя невинными глазами на папу и маму, врал, не испытывая при этом никаких укоров совести или смущения и, может быть, лишь с некоторым удивлением перед той легкостью, с какой это вранье складывалось.

Ни поехать в Чугуново, ни привезти оттуда что-нибудь тайком было невозможно. Но совершенно невозможно было и посвятить родителей в свой замысел. Не только мама, у которой мог случиться шок от такого замысла, но даже всегда уравновешенный и терпимый папа мог утратить всю свою уравновешенность, возмутиться, запретить и просто не допустить его осуществления. А этого в свою очередь не мог допустить Толя. Он сам предложил, взял на себя, обещал, а обещания надо выполнять.

Любой ценой. Потому что не выполнить обещание - это уж совсем, как говорится, потерять лицо... Толя избегал об этом думать прямыми словами, но меньше всего хотел бы "потерять лицо" перед Юкой.

Тут же после обеда, когда мама уже покончила с посудой, а папа еще не успел заснуть и до автобуса оставалось достаточно времени, Толя небрежно заметил, что, кажется, Ганыши он для себя исчерпал и начинает подумывать, не заняться ли ему делом. Каким? Ну, например, немецким. Отметки у него хорошие, но ведь учат язык не для отметок. Поверхностные знания по учебнику, которые дает школа, - это же, в общем, ерунда, полузнания, которые без практики моментально улетучиваются.