Прежде чем я упаду - Лорен Оливер

Тогда я была настроена решительно, но думала, что со временем мама забудет. Однако с того дня она никогда не ступала в мою комнату. С одной стороны, это отстой, потому что она больше не застилает мне простыни, не оставляет на кровати стопку чистого белья или новый сарафан, как в промежуточной школе. Зато теперь я уверена, что она не роется в моих ящиках, пока меня нет дома, в поисках наркотиков, секс-игрушек и бог знает чего еще.

— Подойди к двери, я принесу термометр, — предлагает она.

— Вряд ли у меня температура.

В стене щербинка в форме насекомого, и я давлю ее большим пальцем. Я так и вижу, как мама упирает руки в боки.

— Вот что, Сэм. Уже второй семестр, и я знаю, ты думаешь, что это дает тебе право филонить…

— Мама, дело не в этом! — Я накрываю голову подушкой, едва сдерживая крик. — Я просто плохо себя чувствую.

Я и боюсь, что она снова повторит попытку выяснить правду, и надеюсь, что повторит.

— Ладно, — только и молвит она. — Передам Линдси, что, может, ты придешь позже. Вдруг тебе станет легче, если немного поспишь.

«Сомневаюсь».

— Хорошо, — соглашаюсь я.

Через секунду мать уходит, хлопнув дверью. Я закрываю глаза и перебираю последние мгновения, последние воспоминания: удивленное лицо Линдси, деревья в свете фар, напоминающие зубы, дикий рев мотора. Я ищу ключ, ниточку, которая соединит настоящее и прошлое, сошьет дни воедино, придаст происходящему смысл.

Но нахожу лишь черноту.

Больше не в силах сдерживаться, я начинаю рыдать и заливать слезами и соплями свои лучшие подушки «Итан Аллен». Чуть позже Пикуль скребется в дверь. Он всегда безошибочно чует мои слезы. В шестом классе, когда Роб Кокран заявил, что в жизни не станет встречаться с такой лохушкой — посреди столовой, у всех на виду, — Пикуль сидел у меня на кровати и слизывал слезинки, одну за другой.

Странно, что в памяти всплыл именно этот эпизод, но он вызывает новый прилив ярости и разочарования. Даже удивительно, что я так разгорячилась. Я ни разу не напоминала об этом дне Робу — сомневаюсь, что он вообще помнит, — но когда мы идем по коридору, переплетя пальцы, или тусуемся в подвале у Тары Флют и Роб оглядывает меня и подмигивает, мне нравится прокручивать в голове тот случай. Мне нравится думать, как забавна жизнь, как все меняется. Как меняются люди.

И теперь мне интересно, когда именно я стала достаточно крутой для Роба Кокрана.

Через некоторое время Пикуль перестает скрестись. Наконец он видит, что это бесполезно, и убегает, клацая когтями. В жизни не ощущала себя такой одинокой.

Я плачу, поражаясь, что во мне скопилось столько слез. Кажется, они текут даже из пальцев ног.

Затем я засыпаю без снов.

И просыпаюсь с мыслью об одном фильме. Главный герой умирает — уже не помню, каким образом, — но только наполовину. Одна его часть лежит в коме, а другая бродит по миру, своего рода чистилищу. Суть в том, что, пока он ни жив, ни мертв, часть его заключена в этом промежуточном месте, как в ловушке.

Впервые за два дня у меня появляется надежда. При мысли, что сейчас я лежу в коме, родные суетятся вокруг, а остальные беспокоятся и засыпают больничную палату цветами, мне становится легче.

Потому что если я не умерла — по крайней мере, еще не умерла, — этому можно положить конец.

Перед началом третьего урока мама высаживает меня на верхней парковке (плевать я хотела на двадцать две сотых мили; не хватало только, чтобы меня застукали выходящей из маминого бордового «аккорда» две тысячи третьего года, который она не желает продавать из-за его «экономичности»). Теперь мне не терпится в школу. Нутром чувствую, что найду там разгадку. Не представляю, как и почему я застряла в этой временной петле, но чем больше размышляю об этом, тем больше уверяюсь, что должна быть причина.

— Пока, — прощаюсь я и начинаю вылезать из машины.

Но что-то меня останавливает. Эта мысль тревожит меня уже двадцать четыре часа, я пыталась обсудить ее с подругами в Танке: мысль о том, что можно вообще не знать. Идешь себя по дороге в один прекрасный день, и… бах!

Чернота.

— На улице холодно, Сэм, — предупреждает мама, перегибаясь через пассажирское кресло и жестом веля закрыть дверь.

Я оборачиваюсь, наклоняюсь и смотрю на мать. Через мгновение мне удается пробормотать:

— Ялюблютебя.

Так странно. Получилось что-то вроде «ялюлютя». Даже не уверена, что она поняла. Я быстро захлопываю дверцу, пока мама не успела отреагировать. Минули годы с тех пор, как я говорила «я люблю тебя» родителям, не считая Рождества, дней рождения или когда они произносили это первыми и явно ждали того же. В животе возникает странное ощущение, отчасти облегчение, отчасти смущение и отчасти разочарование.

По дороге к школе я клянусь: сегодня никаких аварий.

И что бы это ни было — пузырь или сбой во времени, — я выхожу из игры.

Вот еще зарубка на память: люди живут надеждой. Даже после смерти надежда — единственное, что не дает окончательно умереть.

Звонок на третий урок уже прозвучал, и я направляюсь на химию. Появляюсь я как раз вовремя, чтобы сесть — ну кто бы мог подумать — рядом с Лорен Лорнет. Начинается контрольная, такая же, как вчера и позавчеpa, не считая того, что на этот раз я способна ответить на первый вопрос самостоятельно.

Ручка. Чернила. Пишет? Мистер Тирни. Учебник. Хлопает. Все подскакивают.

— Оставь себе, — шепчет Лорен, хлопая ресницами. — Тебе понадобится ручка.

Я начинаю пихать ее обратно, как обычно, но что-то в выражении лица Лорен кажется до боли знакомым. Я вспоминаю, как в седьмом классе вернулась домой после вечеринки у бассейна Тары Флют и увидела в зеркале свое озаренное изнутри лицо, как будто мне протянули выигрышный лотерейный билет и пообещали, что теперь моя жизнь изменится.

— Спасибо, — благодарю я, засовывая ручку в сумку.

Лорен продолжает благоговейно на меня таращиться. Я замечаю это краем глаза и через минуту вихрем разворачиваюсь и добавляю:

— Ты слишком добра ко мне.

— Что?

Теперь ее лицо выражает полное изумление. Определенно, так лучше.

Мне приходится шептать, потому что Тирни снова начал урок. Химические реакции, бла-бла-бла. Преобразование. Смешайте две жидкости — и получите твердое вещество. Два плюс два не равно четыре.

— Добра ко мне. Напрасно.

— Почему напрасно?

Она морщит лоб, отчего глаза почти исчезают.

— Потому что я не добра к тебе.

Признание далось на удивление сложно.

— Добра, — неискренне возражает Лорен, уставившись себе на руки. Она поднимает глаза и пытается снова. — Ты не…

Затем умолкает, но мне ясно, что она собиралась сказать. «Ты не обязана быть доброй ко мне».

— Именно, — подтверждаю я.

— Девочки! — рявкает мистер Тирни и стучит кулаком по столу с реактивами.

Честное слово, он прямо раскалился от ярости.

Мы с Лорен не общаемся до конца урока, но я выхожу в коридор с легким сердцем, как будто поступила правильно.

— Знаете, что мне нравится? — Мистер Даймлер барабанит пальцами по моей парте, когда в конце урока собирает по классу домашние работы. — Широкие улыбки. Сегодня прекрасный день…

— Вечером обещали дождь, — перебивает Майк Хеффнер, и все хохочут.

Он безнадежный идиот. Однако мистера Даймлера так легко не смутишь.

— …и это День Купидона. Воздух пропитан любовью. — Он смотрит прямо на меня, и мое сердце пропускает удар. — Все должны улыбаться.

— Только ради вас, мистер Даймлер, — с патокой в голосе щебечу я.

Опять смешки; кто-то громко фыркает в глубине класса. Я оборачиваюсь и вижу Кента. Опустив голову, он лихорадочно рисует на обложке тетради.

Мистер Даймлер весело произносит:

— А я-то надеялся, что заинтересовал вас дифференциальными уравнениями.

— Вы заинтересовали ее, это точно, — вставляет Майк.

Класс смеется. Не уверена, что мистер Даймлер слышит. Не похоже. Однако кончики его ушей краснеют.

И так весь урок. У меня прекрасное настроение. Все будет хорошо. Я во всем разберусь. Получу второй шанс. К тому же мистер Даймлер уделяет мне особое внимание. После визита купидонов он взглянул на мои четыре розы, поднял брови и предположил, что у меня полно тайных поклонников.

— Не таких уж тайных, — заметила я, и он подмигнул мне.

После урока я собираю вещи и направляюсь в коридор, остановившись всего на секунду, чтобы взглянуть через плечо. Разумеется, Кент скачет за мной; рубашка не заправлена, сумка наполовину расстегнута и хлопает по бедру. Вот неряха! Я иду в сторону столовой. Сегодня я внимательно изучила его записку: дерево нарисовано черными чернилами, каждая жилка и тень на коре идеально прочерчены. Крошечные листья в форме ромбов. Наверное, на рисунок ушло несколько часов. Я засунула его между страницами учебника по математике, опасаясь случайно испортить.