Рассказы - Влас Дорошевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глубоко тронутый, старик Жако даже прослезился, слушая проповедь, и по окончании подковылял к кюре на своей деревяшке:
— Вы отлично говорили! Даже меня прошибла слеза, а я видал виды, — согласитесь! Вот вам, кроме условленного за венчание, ещё сто франков. Украшайте церковь. Благодарю вас за то, что вы внушаете добрые мысли молодёжи!
Свадебный стол отличался изобилием, и когда молодая взялась за ложку, старик Жако встал и торжественным голосом, при общих одобрениях, сказал:
— Эге! Возьми-ка ложку в левую руку, моя милая Жанна! В левую! Семья крепка преданиями! А в семье, куда ты входишь, дитя моё, все едят левой рукой — за неимением правой!
Гости закричали «ура», а старуха Жако со слезами обняла Жанну и, прижимая её левой рукой к сердцу, сказала:
— Привыкай есть левой рукой, дитя моё! Это твой первый опыт!
У Жанны, похолодело сердце.
Жанне жилось великолепно.
Она отлично ела, прекрасно работала, и единственное — что на неё покрикивали:
— Жанна, не работай правой рукой! Правая тебе ни к чему! Приучайся всё делать левой!
И на неё смотрели с любовью.
— Ты бы подвязала Жанне правую руку, — говорил жене старик Жако, — скоро время.
Старуха Жако ласково прибинтовывала Жанне правую руку:
— Зачем тебе она? Ты посмотри, как без неё удобно! Легко! Ничего лишнего! Дай я тебе подвяжу, чтоб эта дрянь не болталась!
И она целовала Жанну.
— Готовься, готовься, дитя моё! Ты скоро принесёшь приданое своему мужу! двенадцать тысяч франков!
Жанна вздыхала:
— Маменька, разбинтуйте! Я чувствую какую-то неловкость в правой руке. Разбинтуйте!
И вся семья с радостью восклицала:
— Не долго уж, не долго потерпеть, Жанночка! Вот ты уж и сама чувствуешь, что она тебе мешает!
Настала весна, и старик Жако сказал однажды, с любовью глядя на руки и ноги Жанны:
— Пора уж у Жанночки обстричь купончик!
Жанна зарыдала и кинулась в ноги старикам:
— Я буду работать, сколько угодно! Я буду работать за двоих, за всех! Не трогайте меня!
Но старик нахмурился:
— Вот ещё глупости! Что мы за миллионеры такие, чтоб иметь по две руки и по две ноги?! Прихоть не по карману! Мы люди бедные, — впору иметь необходимое. А роскоши заводить не к чему!
— Будем благоразумны, — сказал ей муж, лаская Жанну левой рукой, — будем благоразумны, моя жизнь, моё счастье! Ведь должна же ты принести мне приданое? Не так ли? Ну, что за охота, чтобы вся деревня говорила про тебя, что ты бесприданница? Я не хочу, чтобы о моей жене говорили дурно!
— Да и, наконец, это безобразие! — протестовали младшие братья. — Вся семья обходится деревяшками, — с какой же стати она одна будет отпускать себе руки и ноги?! Если так, мы тоже женимся и тоже не позволим трогать наших жён! Хороша будет семья! Рукастая! Ногастая! Куда ни плюнь, везде торчит рука или нога! Тьфу!
— Даже неприятно смотреть! Висят лишние вещи! — поддакивал отец.
А мать, обнимая Жанну, уговаривала:
— Ты себе представить не можешь, Жанночка, какая это прелесть без руки, без ноги! Какое облегчение! Ложишься в постель — словно бесплотный дух! Ничего не чувствуешь! Один воздух! Ах, как хорошо!
Жанна плакала, и на семейном совете было решено:
— Пусть лето с рукой проведёт! Пусть пощеголяет! Женщина молоденькая! Пусть пофрантит! Кстати не рабочее время. Но осенью…
Сентябрь забрызгал мелким дождём, и однажды, когда все сели за обед и Жанна взялась за ложку, свекровь остановила её с нежностью:
— Для тебя, Жанночка, приготовлено особо! Получше!
И поставила на стол жареную баранью ногу.
— Теперь тебе надо кушать получше! Эти две недели!
У Жанны затряслись руки и ноги.
Никогда Жанне не снилось, чтобы в людях было столько нежности.
Вся семья ходила поутру на цыпочках:
— Тс! Жанна спит! Жанне нужно теперь набираться сил!
Обед Жанне вызывал горячие споры.
— Баранины ей! Баранины! — говорил старик Жако. — Что за беда! Прирезать ещё барана!
— Суп из бычачьих хвостов — очень-очень питательная вещь!
— Гусь хорошо помогает женщинам!
— Дайте ей гуся! Молока! Яиц! Масла!
Оставаясь одна, Жанна целовала свою правую руку.
Как нарочно, без работы, рука стала такой белой, нежной и красивой. Сквозь тонкую кожу просвечивали голубенькие жилки. Жанна припадала к ней со слезами и целовала, целовала, целовала свою руку.
Голова у неё шла кругом, и иногда у Жанны являлась безумная мысль:
«Взять нож и самой отрезать себе руку. Самой! И бросить её старикам!»
В одну из таких минут её застала старуха Жако. Лицо у Жанны было такое страшное, что старуха поняла её мысль. Затряслась и побледнела.
— Что ты думаешь сделать? Не смей, не смей и думать об этом! Ты нас разоришь!
Жанна разрыдалась.
— Маменька, да ведь как больно-то будет!
Но старуха с ласковой улыбкой обняла её:
— Глупенькая моя! А как же рожают-то?
За ужином старик Жако с любовью глядел на расписание поездов, которое, как святыня, в рамке висело на стене, и говорил, указывая на поезд, подчёркнутый красным карандашом:
— Вот наш поезд!
И однажды, после ужина, старик поднялся и сказал, взглянув на часы:
— Половина девятого. Жанна, идём!
Жанна кинулась на пол, она хватала всех Жако за уцелевшие ноги, за деревяшки, целовала ноги, целовала деревяшки:
— Ну, подождём хоть до пассажирского поезда! Ещё полчаса!
Старик Жако отрицательно покачал головой:
— У всех есть своё самолюбие, дитя моё! Нас всегда давил курьерский поезд, — зачем же ложиться под какой-то пассажирский, когда есть курьерский! Из вагонов первого класса, — ты только подумай! Да курьерский и лучше. Курьерский пролетает по руке стрелой, а пассажирский, — жди там, пока протащится! Курьерский — одна прелесть! Коротко и скоро. Ты не успеешь опомниться, — чик, и готово! Как ноготь обстричь. Идём, Жанна, идём!
— Ой-ой-ой! — вопила Жанна. — Хоть пьяною меня напойте!
Но старики расхохотались:
— Ах, молодость, молодость! Да ведь если от тебя будет пахнуть абсентом, это уж будет собственная неосторожность!
И старик Жако прибавил строго:
— И к тому же, что скажут люди? Молодая Жако так напивается, что попала под поезд! Мы живём среди людей и должны считаться с общественным мнением! Ну, идём! Довольно глупостей!
И вся семья повела Жанну, похолодевшую, трясущуюся, едва державшуюся на ногах.
— Так помни, дитя моё, — говорила мать, обнимая её за талью, — там есть такая гайка на внутренней стороне рельса, схватись за неё и держись крепче, чтоб не отнять руку в нужную минуту! Только держись за гайку, — остальное всё само собой!
— Вот наше место, — с гордостью сказал старик Жако, светя фонарём, — вот и гайка. Жанна, ложись, дитя моё.
Старуха слегка подтолкнула еле державшуюся на ногах Жанну; та упала.
— Вот так, вот так, дитя моё! Дай руку! Вот гайка! Схвати пальцами! Держись!
Старуха заботливо оправила и подоткнула платье Жанны, чтоб его не втянуло в колёса.
— Слышишь, как рельсы загудели. Теперь уж близко! Близко! Лежи с Богом!
Старуха поцеловала Жанну и отошла в сторону от полотна.
— Полминуты каких-нибудь! Держись, Жанна! — донеслось из темноты.
— За гайку держись!
Поднялся дьявольский шум. Из-за поворота, словно чёрт с огненными глазами, сверкая огромными фонарями, вылетел паровоз.
Грохот, треск, свист, вопль.
— Человека задавили! Человека задавили! — закричал Жозеф Жако, кидаясь в деревню за фельдшером.
Семья Жако бросилась к рельсам, светя фонарём, отыскивая, где Жанна.
Жанна лежала около рельсов, белая как мел, с вытаращенными глазами, с оскаленными стиснутыми зубами.
— Будьте вы прокляты!.. Прокляты!.. Прокляты!.. — со стоном крикнула она.
Старуха Жако нагнулась и воскликнула:
— Поздравляю вас! Как нельзя быть лучше! Немного ниже плеча!
А из деревни с фонарями бежали уж люди.
— У Жако опять несчастье!
— Жанна?
— Она!
— Руку или ногу?
Кровь хлестала из Жанны, и она стонала, впадая в забытьё:
— Будьте прокляты… прокляты… прокляты…
— Это она железную дорогу! — пояснил старик. — Конечно, будь они прокляты! Калечат людей, даже свистка не дают!
Жанна лежала в соседней комнате на отличной хирургической койке, давно уже заведённой в доме Жако. Около неё хлопотали доктор и фельдшер.
А семья Жако, собравшись в столовой, чокалась красным вином.
На Жозефа сыпались поздравления.
— Теперь ты можешь позволять себе всё! — говорил со слезами Жако-отец. — Я тебе разрешаю! Безумствуйте, дети мои! Наслаждайтесь жизнью! Теперь Жанна может быть в интересном положении!
Через два с половиной года над железнодорожной семьёй разразилось несчастье.
