Резервный космодром - Андрей Ливадный

– Конечно. – Не колеблясь ответил Вадим. – Мы развиваемся, что ж здесь дурного?

– Да разве кто против прогресса? – Макрушин пристально взглянул на Рощина. – Но появление касты мнемоников не сломает нас? Не поделит еще раз, уже четко, как по линии терминатора – вот ты развился, а ты нет, значит остаешься за бортом? Не все ведь готовы к имплантациям, значит миллионам будет закрыт путь в дальний космос, к реализации своих надежд, мечтаний?

– Рано пока говорить о мнемониках, как об обособленной части человечества. – Ответил Вадим. – К тому же я уверен, человек с твердыми убеждениями, ясной целью в жизни всегда найдет и реализует себя, вне зависимости от количества имплантов.

– Относительно имплантов соглашусь. А что до остального – заблуждаетесь. У негодяя, подонка, то же твердые жизненные принципы. Он верит, в то, что творит, в свой образ жизни. Да и большинство из нас, считая свой жизненный путь правильным и обоснованным, однажды оглянется назад…

– Зачем?

– А думают там ангела увидеть. Хранителя своего. Образно, конечно. Но там за спиной бесы. Наши поступки, совершенные или напротив, не совершенные, мелкие, крупные, какая разница? Факт, что они есть, тянутся за нами, как шлейф, многие их видят, редкие смельчаки признают, но считают все.

– Странная философия. Идеальных людей нет, согласен, но так ли страшны ошибки?

– Не об ошибках говорю. О грехах, больших и маленьких. То, что сделано, и спрятано, закопано поглубже, в надежде, что не вылезет никогда…

Они замолчали. Каждый в эти секунды задумался о своем, сокровенном, словно слова Макрушина спровоцировали некий самоанализ.

– Напряжение какое-то чувствуется. – Внезапно признался Вадим. – Будто что-то обязательно должно случиться.

– Когда? – Поинтересовалась Инга, не придав должного значения словам Рощина.

– Скоро. Не знаю. Но чувство на душе тревожное.

– Тогда может быть, сменим тему? – Предложил Илья Степанович.

– Охотно. – Кивнул Вадим, заметив, как Инга вдруг поежилась, будто на нее повеяло порывом ледяного воздуха.

– Прохладно?

– Зябко. – Она встала, подошла к мангалу, угли в котором уже подернулись пеплом, и протянула руки, согревая ладони остатками тепла. На ее лицо легли гротескные тени, в прическе под волосами что-то блеснуло, и Вадим, скорее машинально, чем осознанно вдруг поймал себя на мгновенном сканировании.

Под коротко остриженными волосами девушки не пряталось дополнительных имплантов, и он успокоился.

– Илья Степанович, а вы обещали рассказать о раскопках.

Макрушин кивнул.

– Конечно. Вот только боюсь разочаровать вас, Вадим. Восемнадцать миллионов лет – огромный отрезок времени. А оно, как известно, беспощадно к большинству материальных свидетельств. Мы год за годом расчищаем руины строений, но они – лишь фрагменты когда-то существовавшего на материке огромного города.

– Мегаполис?

– Да, некоторые находки позволяют предположить, что руины под пустошами не разрозненные поселения, а фрагменты единой инфраструктуры. Что же касается прогресса в изысканиях – его нет. Мы не сумели отыскать ничего, кроме плохо сохранившихся участков застройки. Ни предметов обихода, ни фрагментов машин, словно город был пуст и постепенно разрушился под влиянием времени.

– Возможно, здесь на Алексии вы нашли несостоявшуюся колонию неизвестной нам цивилизации? Машины, что возвели город, выполнили свою задачу, и покинули планету, а настоящей колонизации, заселения возведенного ими мегаполиса так и не произошло?

– Может быть. Такая вероятность существует в теории. Есть и другое предположение – эвакуация. Хотя ни одна из версий не выдерживает серьезной критики. Даже если тут не появились колонисты, или по какой-то причине они покинули планету, куда подевалось техногенное наполнение существовавшего города? Пусть прошла бездна времени, но мы нашли бы хоть что-нибудь, понимаете? Пусть не фрагменты, но аномальные вкрапления металлов, сплавов, полимеров, наконец.

– Неужели совсем ничего?

– К сожалению. Только фрагменты стен, созданные из материала, схожего с нашим стеклобетоном.

Глава 3.

Планета Алексия… Полночь.

Ночь, такая теплая, ласковая, полная заливистого птичьего щебета, доносящегося из темноты, дразнящая, тревожащая душу незнакомыми запахами, звукам, и в то же время не враждебная, спокойная, обещающая что-то прекрасное, разлилась над землей.

Хотелось жить и дышать, разговаривать с умным, добрым Ильей Степановичем, даже непонятному, поначалу обидному и вызывающему поведению Инги, не хотелось искать сейчас объяснений, казалось, природа своей неповторимой магией все расставит на места, снимет ненужное моральное напряжение, даст отдых душе и выход глубоко спрятанным чувствам.

Вадима завораживал огонь.

Электричества Илья Степанович не включал, наверное, нарочно, Иван, опять неслышно появившись из темноты, подбросил в мангал смолянистых сучьев, и мятущиеся отсветы пламени озарили двор, заиграли тенями, заставили попятиться тьму…

Инга украдкой смотрела на Вадима, на его бронзовое от космического загара лицо, и чувствовала, что все они, может за исключением дедушки, который привык к подобному образу жизни, вдруг попали в прошлое, как будто провалились на полтора тысячелетия назад, когда их далекие предки осваивали первые колонии.

А может быть она, на подсознательном уровне воспринимала Алексию, как Землю.

– Не обращай внимания, дед у меня ворчун и консерватор. – Негромко произнесла Инга, пододвинув ближе к Вадиму чашу с незнакомыми, диковинными для него фруктами. – А вообще-то он прав.

– В чем же? – Так же негромко спросил Рощин.

– А ты бывал к примеру на Дионе[39]? 

– Не довелось.

– Ну, что такое золотые пляжи Коллио надеюсь слышал?

– Конечно. Их часто показывают.

– Я отдыхала там. – Во взгляде Инги мелькнула грусть. – Днем все очень красиво: море, парки, растительность собранная с десятков различных планет, песок пляжей действительно похож на крупинки золота, но, – она машинально поправила широкий браслет на запястье правой руки, – однажды ночью мне плохо спалось и я решила выйти на берег перед рассветом.

– И что? – Вадим осторожно надкусил спиралевидный плод, оказавшийся приторно-сладким, тающим во рту.

– Мне стало жутко. – Призналась Инга. – Представляешь, песок под ногами шевелился, – это десятки тысяч, если не миллионы микроскопических механизмов собирали мусор по всему побережью. Такой ощущение, будто я стала свидетелем миграции сонмища механических насекомых, они сновали повсюду, разделяли оставленные на берегу упаковки, пластиковые бутылки, и прочий хлам на мельчайшие частицы, перерабатывали их в небольшие гранулы, которые складывали коническими горками.

Вадим лишь пожал плечами в ответ.

– Ничего странного. Обычная утилизация отходов.

– Просто ты не понимаешь… Такое неприятное чувство, когда твоих ног касаются маленькие, холодные лапки… Механизмы живут своей жизнью и им нет никакого дела до людей. А мне подумалось: что станет, если они вдруг исчезнут, не придут в предназначенный час? За несколько дней золотые пляжи тогда превратятся в свалку? Или вдруг у них дадут сбой программы, и они примут за мусор припозднившегося туриста?

– Ты впадаешь в крайности. Нет ничего страшного или необычно в окружающих нас кибернетических механизмах. И «жизнь» – слишком громко сказано. Они всего лишь выполняют свою функцию. Почему ты страшишься окружающей техносферы?

– Мне неприятно, когда ко мне прикасаются машины. И не по себе от мысли, что большинство людей находятся в полной зависимости от множества кибернетических комплексов.

– Они полезны. – Возразил Вадим. – А ты просто не прочла предупреждение о техническом часе. Вот и все.

– Может быть. Только порой мне кажется, что они все-таки живут, отдельно от нас, в своем, параллельном мире, а мы не замечаем, как усложняется, самоорганизуется техносфера. Я пересилила тогда внезапную неприязнь и задержалась на пляже. Закончив процесс утилизации, маленькие сервомеханизмы принялись изготавливать детали для подобных себе, из тех гранул, что складывали аккуратными горками. Перед самым рассветом они завершили работу и зарылись глубоко в песок.

Вадим не стал возражать, продолжая спор. У каждого свой взгляд на техносферу.

Некоторое время они молчали.

– Тебе понравиться у нас. – Нарушая тишину, произнесла Инга, подняв взгляд. – Сначала мне казалось, что без суеты мегаполиса я сойду с ума от скуки, мне так не хватало города с его пульсом жизни, а вот теперь не хочется назад…

– А что придется возвращаться?

– Пока не решила. – Пожала плечами Инга. – Я же закончила институт. Вот отработаю положенную практику, а там видно будет.

– А я тут, похоже, теперь надолго. – В тон ей ответил Рощин. Его внезапно потянуло на размышления. – Нам стало так много доступно, что мы не замечаем той малости, что многие уже потеряли навек. Темноты, тишины, пения птиц, закатов и восходов, без дымки городского смога, этого воздуха, разлившегося вокруг, не нагнетаемого в отсек корабля и не вдыхаемого через патрубок гермошлема. Я видел космос в его величии, бывал в таких уголках Галактики, где все замирает, иногда от восторга, а бывало и от страха, непостижимого величия рождения звезд, но я не Эволг[40] и даже не Энтрифаг[41], – я человек. Простой человек, которому нужно хотя бы однажды посидеть вот так у огня, в тишине…