Я учился жить... (СИ) - "Marbius"

Макар вздохнул и отложил недоеденный бутерброд.

- Она неплохая, правда, - пробурчал он. – Но как она меня с этими делами достала!

Глеб потянулся, поправил его челку и снова щелкнул по носу.

- Верю, верю. Ну что, желаю тебе удачи с твоим экзаменом, - успокаивающе сказал он.

Макар привычно отдернул голову и фыркнул.

- Ну вот ты опять! – огрызнулся он. Но в его голосе Глеб услышал не негодование, а удовлетворение. Он улыбнулся и выпил кофе.

- Где моя ссобойка? – поинтересовался он, вставая.

Макар закатил глаза и величественно простер руку в направлении разделочного стола. Глеб взял сверток, подошел к Макару, наклонился и коротко чмокнул его в щеку.

- До вечера, - сказал он, взъерошив Макару волосы.

- До вечера! – довольно отозвался Макар.

Глеб ехал в машине, в задумчивости перебирая бумаги, пытаясь в привычных действиях обрести равновесие, которое вдруг покачнулось от мысли, что ему предстоит предстать пред светлы Тополевские очи. Кажется, и бояться особенно нечего, и он получил подтверждение его поддержки, и все равно странное ощущение беспомощности накатывало на него волнами. Глеб не знал, чего от Тополева ждать, и надеялся, что если тот его удивит, то только чем-то не неприятным.

Тополев его удивил. Тем, что ни словом, ни духом, ни движением бровей не напомнил о вчерашнем разговоре. Он был традиционно энергичным, насмешливым, язвительным и говорил только о делах. И только после окончания их утреннего совещания он сказал: «Ты не забудь написать заявление на отпуск, Кедрин». На подозрительный взгляд Глеба Тополев по-юношески подмигнул. Глеб вышел из его кабинета, прошел приемную и только в коридоре решился перевести дыхание. Придя в свой кабинет и подойдя к окну, он посозерцал город, размышляя, как ему толковать реплику Тополева, и решил не париться. Он усмехнулся. Макар определенно заразил его своей жизнерадостностью.

Макар осторожно заглянул в аудиторию и облегченно выдохнул. Стасинька, который последний месяц пребывал в состоянии перманентной гормональной бури, в аудитории не наблюдался. Макар проскользнул в помещение и направился к своему месту. Времени у него было всего ничего, на работу нужно. И завтра предстоит выйти как можно раньше. Он задумчиво почесал затылок и еще раз пересмотрел конспекты. Вроде он все помнит. А вроде ничего не помнит. В любом случае, экзамен неотвратим, и с этим ничего не поделаешь. Он шумно вздохнул и откинулся на спинку скамьи.

Дверь распахнулась, и в аудиторию торжественно вошел Ясинский. Макар уставился на него подозрительно прищуренными глазами. А стервец хорош. И несет себя, как будто весь мир у его ног, а он делает одолжение, истаптывая его своими стопами. Макар осмотрел его с ног до головы, оценивая осанку, легкую, танцующую походку, роскошные плечи, роскошные шмотки на роскошном теле, и пообещал себе купить с третьей получки джинсы покруче, чтобы не выглядеть совсем уж гадким утенком. А волосы у него хороши. Сегодня Стасинька чуть ли не демонстративно убрал их в аскетичный хвост, а на некоторых парах, особенно тех, которые вели дамы, он не гнушался потрясать темными шелковистыми кудрями. Байрон, блин. И ногти ухоженные, на скульптурных пальцах, через которые он так эффектно кудри пропускал. Макар подумал, что если он попробует повторить этот жест, то скорей напомнит кикимору в салоне красоты, чем плейбоя на пляже. У него-то на голове рогожка скорей, или моток медной проволоки, а у этого – ренессансный шедевр.

- Макарушка! – издевательски протянул Ясинский, бросая сумку на стол рядом с ним. – Солнышко, уж не соскучился ли ты, что так взглядом обмусоливаешь?

Ясинский опустился на скамейку, обнял Макара и прижал его к себе со всей дури.

- А то, деточка, я смотрю, кто это меня так взглядом обшаривает, как будто портмоне украсть хочет, а это наш Гаврош бледнолицый. – Ясинский откинулся на спинку, не выпуская Макара. Тому это предсказуемо не понравилось, и он яростно высвободился из достаточно болезненных объятий.

- Придурок, - в бешенстве огрызнулся Макар и стукнул его по плечу. – Руки убрал! И не распускай, троглодит хренов!

Он подхватил свой конспект и сумку и пересел на другое место.

- Ну куда же ты, крысеночек, куда же ты от меня? – вслед ему бросил Ясинский, раскидывая руки на спинке скамьи. Макару не нужно было поворачиваться, чтобы убедиться в том, что на лице этого жлоба царит такая издевательская, высокомерная ухмылка, за которую его в кипящую лаву вбросить мало. – Я ночей не сплю, тоскую, стремлюсь к тебе, а ты бросаешь меня наедине с моей тоской-печалью. Не радуешь меня новыми заплатами на джинсах, новыми прыщами на носу, что же ты так меня разочаровываешь?

Макар вскинулся было, чтобы огрызнуться, но почему-то подумал, что Глеб ни за что не опустился бы до перебранки.

- Тебе своих прыщей мало, ты хочешь, чтобы я своими поделился? – ухмыльнулся он. – Стасинька, да мы же ослепнем от твоей восхитительности.

И Макар послал ему воздушный поцелуй.

На счастье Макара в аудиторию вошел преподаватель, иначе быть ему битым начавшим угрожающе подниматься Ясинским.

Консультации имеют обыкновение заканчиваться, закончилась и эта. Преподаватель ушел, в аудитории воцарился гул студентов, которые пытались определиться с очередностью: преподаватель настоял на устном «традиционном» экзамене, объяснив все, что думает о современной реформе образования. Макар четко просек одно: если он идет хотя бы в первой пятерке, он успевает прискакать «Под липы» к полудню, как раз как Наталья Владимировна хотела. И он яростно затребовал себе места в самом начале. Почему-то на первые пять мест оказалось как минимум восемь кандидатов, и одним из них оказался Ясинский. Причем он забронировал себе место во главе именно после того, как Макар заорал, что ему кровь из носу надо как можно быстрей сдать экзамен.

- Стасинька, лапочка, да ты явно ко мне неравнодушен! – взорвался Макар. – Ты же как маньяк какой мне жить мешаешь. Что ты приколебываешься все время?

- У тебя мания величия, Макарушка, - в бешенстве процедил Ясинский. – Ты себе льстишь, крысеныш, ой как льстишь! Но помечтай, помечтай, что на тебя внимание обращают не только для того, чтобы пятачок в кепку бросить от жалости.

Макар осекся, замер, часто моргая, уставился на него. Он дернул ноздрями, сглотнул.

- Не всех родители на батистовых простынках на свет Божий производят, Ясинский, - глухо отозвался он. – И какого хера ты этим гордишься, если твоей заслуги в этом нет?

Макар опустил голову и угрюмо уставился в стол. «Придурок мажорный», - буркнул он. В тишине, которая установилась в аудитории, это было слышно всем.

- Не всем же на паперти побираться, - не смог не огрызнуться Ясинский. Макар вскинулся и обжег его яростным взглядом.

- В общем так. – Он решительно встал и взял сумку. – Я прихожу завтра к девяти и иду первым. Кого это не устраивает, претензии в письменном виде в пяти экземплярах на магическом пергаменте с печатью Деда Мороза. А я пошел. Счастливо оставаться.

Макар не смог отказать себе в удовольствии как следует хлопнуть дверью напоследок, и у него даже хватило сил дойти до туалета, но зайдя в него, Макар бессильно прислонился к двери. Постояв так, успокоившись, он подошел к раковине. Ладони были подозрительно влажными, да и лицо пылало.

Холодная вода приятно охлаждала лицо. Руки почти не подрагивали, за что Макар себя отчаянно похвалил. Он чуть повернул запястье, проверил время, отряхнулся и полез за платком, чтобы обтереть лицо и руки. Дверь в туалет открылась, и в нее, как в дурацком триллере, ввалился Ясинский.

- Это тебе так на работу надо, Самсонов? То ты орешь больше всех, чего-то требуешь, то водные процедуры принимаешь, – говорил Ясинский, насмешливо прищурившись, и приближался к нему. – Что, в твоем клоповнике даже воды нет?

Макар смотрел на него исподлобья, плотно сжав губы и держа руки в кулаках. Накинуться на него – бесполезно, Ясинский лось тот еще, заломает, как медведь малину. Выбраться из туалета – так он путь к выходу загораживает.