Детский сад - Джефф Райман

Отец отстегнул от себя лоскуток бумаги-распечатки и изучающе поглядел на цифры.

— Да, — сказал он, видимо слегка теряя нить разговора. — Мы говорим о чисто юридических дефинициях. Вон моя дочь заявляет: «Я хочу творить краси-ивую му-узыку» (в голосе явно сквозил сарказм). — Она ошивается среди Сусликов и сама желает стать Сусликом. И вот наконец она уже полностью подпадает под определение Суслика. Но это неизбежно скажется на нашем системном укладе. Так неужели ты считаешь, что мы ей это позволим?

— Нет, — выговорила Милена чуть слышно.

— Правильно, черт возьми, — подытожил отец и, закончив читать распечатку, скомкал ее и бросил себе на тарелку.

Ролфа по-прежнему жевала — медленно, тщательно, не отрывая взгляда от тарелки. «Ролфа, Ролфа! — мысленно взывала Милена. — Ну неужели тебе нечего сказать? Ролфа, ведь я не могу их остановить. Если ты допустишь, чтобы они так с тобой обошлись, я не смогу им воспрепятствовать!»

— Для нас Антарктика — своего рода школа жизни, — сказала Анджела. — Каждый из нас через это проходит. Может, встретит там кого-нибудь достойного. — В голосе чувствовался наигранный оптимизм. Отец снова занялся своим арифмометром, из которого с жужжанием поползла бумага.

«Ролфа, ты просто тюфячка! — Милена почувствовала себя преданной. И никак не удавалось проглотить кусок тюленины. «И что это я все жую? — словно очнулась Милена. — Зачем мне вся эта еда?» — Непрожеванный кусок она сплюнула на тарелку. «Вот вам мое отношение, понятно?»

— Могу подать омлет, — предложила Зои.

«И разговаривать мне с вами не о чем». Милена упрямо мотнула головой. Она стала демонстративно пить. Вино было кисловатым и терпким на вкус — в самый раз, под настроение! «Чтоб вам всем в аду замерзнуть. Чего я здесь рассиживаюсь?»

Милена, некрасиво булькнув горлом, допила вино и встала. Ролфа наконец пришла в движение, повернувшись в ее сторону.

«Сиди уж! Раньше надо было шевелиться», — подумала Милена. Она обвела взглядом сидящих за столом.

— Всем приятного аппетита, — сказала она и направилась к выходу. По ступенькам она уже сбегала. Подлетев к двери, рывком сбросила с себя шаль. Ворсинки ковра поблескивали кристалликами льда. К черту эту зиму. Толкнув перед собой парадную дверь, она оставила ее открытой. Теплым одеялом Милену окутал летний воздух. Заношенные перчатки с отрезанными пальцами она снять забыла.

Она зашагала прочь — с яростью, прогнавшей все мысли. Беспросветность трагедии нависала вокруг — такая необъятная, что, казалось, именно она исходит и от чугунной ограды, и от классических кенсингтонских фасадов, и от пальцами торчащих в небо труб; исходит от прохожих, осмотрительно уступающих ей дорогу на ставшем вдруг узким тротуаре. Милена, не останавливаясь, нарезала круги по незнакомым улицам.

Пока наконец снова не оказалась перед домом Ролфы, представшим в ночном сумраке эдакой синеватой глыбой. Что-то в Милене прорвалось наружу.

— Ролфа! — выкрикнула она пронзительно. — Ролфа, Ролфа! — Схватив подвернувшийся под руку булыжник, она кинула его в сторону дома.

— Я здесь, — неожиданно послышалось в ответ. — Ч-ш-ш!

В проеме открытого окна на верхнем этаже стал смутно виден силуэт. Ролфа одиноко сидела одна в темноте.

Обхватив себя руками за плечи, Милена стала дожидаться. От нетерпения, а также затем, чтобы разогнать кровь в занемевших от холода ступнях, она начала пристукивать ногами. Вот негромко щелкнул замок, и Ролфа появилась на пороге, что-то неся в руках: как оказалось, одеяло. На ней самой были все те же трусы и кроссовки.

Она приблизилась как-то боком, медленно, словно на поломанных катушках. И словно побаиваясь — Милену, всех. Дождавшись, когда она подойдет, Милена ее ударила.

— Ты им позволяешь! Всем позволяешь! Чтобы они все делали на свой лад, а у тебя самой прав никаких нет. И собираешься кайлить глыбы — боже, какой глупый, какой позорный конец!

Ролфа лишь покинуто смотрела на нее; слышалось, как в верхушках деревьев шелестит ветер.

— Ну чего ты стоишь? — В ответ снова тишина, прерываемая лишь аплодисментами листвы. — Делай же что-нибудь! — Милена вскинула руки над головой, когтями растопырив пальцы.

Ролфа сжала ее в объятиях. Милена вдруг ощутила себя в кольце длинных, пушистых, теплых лап, прижатой лицом к животу Ролфы.

— Ч-ш-ш, малышка, — говорила та, — ч-ш-ш.

В уголках глаз у Милены полетели искорки. «Сейчас упаду в обморок», — подумала она. Как бы в шутку, чтобы за счет самой нелепости происходящего этого не случилось на самом деле. У нее подогнулись колени. «А ведь и в самом деле свалюсь», — мелькнуло в уме. Хотя настоящим людям не положено падать в обморок.

— Мне фе-е-ефть на-адо, — промямлила она. В смысле, что не может держаться на ногах. И тут внезапно почувствовала, как ее поднимают. Желудок отяжелел; показалось, что ее сейчас вырвет. Луна в небе мелькнула юркой ласточкой, и Милена почувствовала, что ее укладывают на траву. Устроившись там, она недвижимо застыла.

— Малышкам не надо было так перебирать, — послышался голос Ролфы.

Милене захотелось, чтобы с нее сняли одежду. Хотелось коснуться кончиками пальцев ладони Ролфы. Но найти ее никак не удавалось, вокруг была только трава. А затем наступила окончательная темнота.

Поцеловала ли Ролфа ее в макушку? Пробежала ли пальцами ей по волосам?

Глава пятая

Низкопробная комедия (Мы, Вампиры)

ПРОСНУЛАСЬ МИЛЕНА ИСЦЕЛЕННОЙ. Все, хватит.

Она очнулась в своей комнатке Раковины, у себя в постели. Как она добралась домой? Никак не вспомнить. Милена села в кровати. Спина занемела, голова тупо ныла в висках и вокруг глаз.

К Ролфе ее больше не тянуло. Сама мысль о ней — о ее запахе, зубах — вызывала легкое недомогание. Мысль о них ассоциировалась теперь с болью. Болевшая до сих пор любовью, сейчас Милена испытывала при упоминании о ней болезненную антипатию.

«Ничего, клин клином вышибают», — подумала она и резко, от души чихнула, шмыгнув носом. Интересно, сколько сейчас времени? Вирусы подсказали. «Маркс и Ленин, боже мой! — спохватилась Милена. — У меня же сегодня утром спектакль, “Бесплодные усилия любви”! А я проспала». Почему-то мысль об этом принесла облегчение: правильно сделала, что пропустила. Она со стоном раскинулась на кровати.

Тут отворилась дверь, и на пороге появилась какая-то незнакомка.

Наверное, ошиблась дверью: все комнаты в Раковине были похожи одна на другую. Милена вымучила подобие улыбки в надежде, что вошедшая поймет, что попала не туда. Та же вместо этого взяла ее, Милены, полотенце. Странноватая какая-то женщина: темноволосая, с томно поблескивающими агатовыми глазами и темной, хотя явно без оттенка родопсина кожей. А по габаритам так просто гора.