Судьба офицера. Книга 1 - Ярость - Иван Стариков

— Правильно, товарищ комиссар!

Потом комбат и Оленич пересекли дорогу — главный объект в обороне, и сразу же на пригорке увидели пулемет сержанта Тура, но не стали приближаться к нему, чтобы не демаскировать, а сигналом вызвали командира расчета к себе. Пулеметчик шел не торопясь, но приблизился быстро и не вызвал у Истомина неудовольствия: нерасторопность сержанта кажущаяся, просто у него такая мощная, сильная, уверенная походка. Сам он невысокий, широкоплечий, лицо волевое, упорный взгляд, подбородок крутой.

Сержант подошел к начальству, доложил по всей форме, что на огневой позиции все в полном порядке, пулемет готов к бою, водой заправлен, ленты с запасом набиты патронами, ведется непрерывное — днем и ночью — наблюдение за противоположным берегом реки и за сопками, между которыми пролегает шлях. Каждый из бойцов знает, что делать, если даже останется один.

Капитан Истомин несколько недоверчиво смотрел на сержанта: его, как командира, всегда беспокоили самоуверенные и сержанты, и молодые офицеры, ему казалось, что они играют в войну.

— Как будете отражать танки, если пехота окажется не в состоянии преградить им путь?

— Противотанковых мин у нас нет. Но есть несколько зажигательных бутылок и даже противотанковые гранаты.

— Сколько? Где взяли?

— Шесть. Они остались у нас после боя в Старобатовке. Нам тогда выдали противотанковые гранаты, а мы их не израсходовали. Так они и остались в нашем расчете.

— Молодцы! — Истомин был в хорошем настроении. Оленич подумал с восхищением: «Военный до мозга костей, даже лишняя граната приносит ему человеческое удовлетворение, а может, и радость». Между тем капитан говорил, обращаясь и к сержанту, и к нему, Оленичу: — Шесть гранат да несколько бутылок не гарантируют полный успех, но наша цена возрастает безмерно! Противнику придется считаться с нашей силой.

И тут же Истомин спросил у Полухина таким тоном, словно заметил какой-то изъян или ошибку в обороне:

— А где установлены противотанковые ружья? Как они будут поражать танки противника? Где огневые позиции гранатометчиков? Надеюсь, вы не собираетесь подпускать танки к самым окопам, чтобы отсюда забрасывать их бутылками да гранатами?

— Противотанковые ружья размещены по обе стороны дороги. Вражеский танк, приближающийся к мосту, будет обстреливаться с двух сторон. Гранатометчики в нужный момент тоже смогут выдвинуться вперед из окопов. Здесь будет стоять рота Савелия Дарченко. Хорошая рота.

— Майор, как ты думаешь, — спросил Истомин Полухина, — противник заметил наше присутствие?

— Думаю, что заметил. Иначе он не остановился бы на два дня за садом и за холмами, а пошел бы прямой дорожкой на Нальчик.

— Да, вероятно, так оно и есть.

— Вся соль в том, капитан, что фрицы не знают, кто перед ними. Какими силами мы располагаем, как сильна наша оборона. И это дает нам шанс.

Капитан Истомин долго и молча смотрел в сторону противника, потом подытожил весь разговор:

— Очень правильный ты сделал вывод, майор. Но это не означает, что враг долго будет бездействовать. Он попробует спровоцировать нас открыть огонь и выявить наши огневые точки. Значит, мой приказ — не стрелять. Когда же начнется наступление противника, стрелять только по живым целям на близком расстоянии. В остальном ты, майор, здесь полный хозяин, лейтенанту Оленичу поручаю центр обороны — прямо против сада. Я буду на правом фланге.

14

Когда Оленич возвратился на свой наблюдательный пункт, то увидел майора Дороша. Он сидел с бойцами-пулеметчиками и со стрелками и вел беседу. И невольно Андрей прислушался.

Комиссар говорил о солдатском долге и о двойном долге коммуниста, о том, что пулеметчики, вступая в ряды партии накануне боя, проявили высокое чувство патриотизма и преданности Отечеству, а в бою будут показывать пример самоотверженности и ответственности. С каждым днем этот мужик с какого-то киевского завода становился почему-то ближе Оленичу, нравился все больше своей открытостью и не нарочитой простотой. Да и мысли его, рассуждения, беседы с солдатами не были слишком мудреными, а солдаты его слушали очень даже внимательно. В его неторопливом голосе, в задумчивом взгляде, в добродушном лице они улавливали родное, близкое — отеческое.

Большинство бойцов — молодежь, а он, батальонный комиссар, годился им в отцы. Вопросы ему задавали совсем не военные, не какие-то там заковыристые, а самые что ни есть простые.

— У вас есть сыновья? — спросил кто-то из пулеметчиков.

— Был. Один. Вот примерно вашего возраста.

— На фронте?

— Да. Он погиб в октябре сорок первого под Москвой. Сегодня ровно год.

Оленич видел, как Дорош снял пилотку и опустил голову, глядя на свои большие, морщинистые руки, лежащие на коленях. Притихли солдаты, понимающе и уважительно глядя на пожилого человека, которого не обошла война, взимая страшную дань. Только Трущак, годами, наверное, старше Дороша, сочувственно проговорил:

— Как же остановить эту треклятую огненную колесницу? Трудно умом постигнуть, сколько забрала сыновей!

— Только один есть способ, старик: разбить вдребезги эту колесницу смерти. — Дорош поднялся. Воспоминание о сыне, видно, болью подступило к сердцу — было заметно, как осунулось его усталое лицо. — Мне надо еще к пэтээровцам, к минометчикам пройти.

Оленич проводил майора немного, думая, что надо бы как-то приглянуть за ним, чтобы не лез в огонь. Может, кого из опытных бойцов к нему приставить? Комиссар даже ординарца не имеет.

К Оленичу подошел Алимхан Хакупов. Он попросил командира поговорить с отцом: старик расположился за окопами второй линии обороны и не желает уходить. Андрей пообещал уговорить Шору Талибовича.

С первой встречи у Андрея к Алимхану возникло странное чувство — что-то вроде покровительства. Слишком уж юн парнишка, еще по-детски тосковал о своих горах, невольно вызывая сочувствие. Стройный, чернобровый горец выделялся среди бойцов необычайной подвижностью, легкой, неслышной походкой, подкупающей искренностью. Не было ни одного случая, чтобы Алимхан схитрил, сказал неправду, отказался выполнить просьбу или приказание. Но главное, что привлекало Оленича в Алимхане, — чувство дружбы. Если этот юноша уверовал в кого-то, значит, никогда не изменит…

Как-то вечером, когда во дворе возле казармы собрались бойцы пулеметного эскадрона и лейтенант Кубанов растянул гармошку, началось солдатское веселье: то пели песни, то танцевали барыню и яблочко. Вдруг кто-то попросил сыграть кабардинку. Райков попробовал пройтись по кругу, подражая и грузинам, и осетинам, но выходило так карикатурно, что все вокруг корчились от смеха. Сергей — парень сноровистый, но как ни старался он пройти на носках, как громко ни кричал «Ас-са!», вытягивая рука то в одну, то в другую сторону, хохот только усиливался. И тут Алимхан, который смеялся вместе со всеми, не выдержал: он, словно барс, выпрыгнул на середину круга, встал на носки, весь вытянулся как струпа, рукава гимнастерки натянул на самые кончики пальцев, гордо отклонил назад голову, выпятив грудь вперед, и пошел, пошел, пошел по кругу — легко, стремительно, плавно. Казалось, он и земли не касается ногами! И все удивились — что стало с молчаливым, бирюковатым пареньком? Это был совсем другой Алимхан! Сколько было молодечества, грации, страсти в его движениях! И невольно все, стоявшие широким кругом, в такт музыке били в ладоши, подбадривая танцора поощрительными выкриками. Но Алимхан вдруг остановился и вышел из круга, опустив голову. Оленич, оказавшийся рядом, похвалил:

— Молодец, Хакупов! Ты — джигит!

— Эх, командир! Если бы я так танцевал в своем ауле, меня бы засмеяли.

— Ты здорово танцевал.

— Плохо, командир. Совсем плохо! Нужны мои сапоги, нужен мой бешмет, моя папаха, мой кинжал. Нужна моя музыка!

— Вот разобьем врага, поедем к тебе в аул, и там ты нам станцуешь так, как умеешь. Обуешь свои сапоги, наденешь бешмет и папаху. Будет греметь твоя музыка, Алимхан!

Может быть, тогда в сердце юного кабардинца родилась искра доверия и дружбы к своему командиру: парень стал открытее и доверчивее. Он уже не сторонился ребят, не чувствовал себя отчужденно. Таким переменам радовался Оленич, чувствуя симпатию к гордому и самолюбивому горцу. Во всяком случае, с тех пор между ними установились хорошие отношения, какие можно только представлять между командиром и рядовым…

Появление старого Хакупова на переднем крае обороны для Оленича было досадным. Что касается капитана Истомина, которому доложили о чрезвычайном происшествии, то у него это вызвало резкое недовольство. От его имени в подразделения передали приказ: проникшее в боевые порядки гражданское лицо немедленно препроводить под конвоем в особый отдел полка.