Мясной рулет (Встречи с животными) - Джеральд Даррелл

Кенгуру, конечно, небрежно обращается со своим отпрыском, зато карликовая мартышка - образец материнской, точнее, отцовской любви. Карликовая мартышка, размером с крупную мышь, в своей пестренькой зеленой шерстке, с миниатюрным личиком и ясными карими глазами похожа на существо из волшебной сказки - на мохнатого гномика или домового. После свадьбы, когда самочка приносит потомство, ее крошка муж оказывается идеальным отцом. Он принимает появляющихся на свет младенцев - обычно их двое - и прямо после рождения носит их на бедрах, как пару перекидных седельных сумок. Он непрестанно вылизывает их до ослепительной чистоты, а ночью, согревая, прижимает к себе и уступает их своей довольно равнодушной супруге только на время кормления. Но ему так не терпится получить обратно своих дорогих чад, что, кажется, он бы и кормил их сам, если бы мог. Да, самец карликовой мартышки - идеальный муж и отец.

Как ни странно, обезьяньи младенцы туповаты и дольше других не могут научиться сосать из бутылочки. Обучив их с превеликим трудом сосать, вы в недалеком будущем снова претерпите неимоверные мучения, пытаясь научить подросших обезьянок пить из блюдечка. Видимо, они считают, что самый надежный способ пить из блюдца такой: надо как можно глубже окунать мордочку в молоко и не вынимать ее, пока не лопнешь или не утонешь в стакане молока. Один из самых очаровательных детенышей обезьян, каких я помню, - маленькая зеленая мартышка гвенона. Спинка и хвост у зверька были зеленые, как темный мох, а живот и усы - красивого цвета желтого лютика. На верхней губе широкая белая полоса в форме банана, роскошные усы - ни дать ни взять отставной бригадный генерал. Как у всех обезьяньих детенышей, голова казалась чересчур большой, а лапки - длинными и неуклюжими. Он с комфортом умещался в чайной чашке. Когда он попал в мои руки, то наотрез отказался пить из бутылочки, видимо считая это какой-то изобретенной мною адской пыткой. Однако со временем, разобрав, что к чему, он приходил в бешеный восторг при одном виде бутылки, впивался в соску, самозабвенно обнимал бутылку и перекатывался на спину. Бутылка же была раза в три больше его самого, и мне всегда хотелось сравнить ее с белым дирижаблем, за который судорожно цепляется единственный оставшийся в живых после катастрофы пилот.

Когда гвенончик, пуская пузыри и отфыркиваясь, как дельфин, овладел наконец искусством пить из блюдца, возникли новые затруднения. Я обычно сажал его на стол, а потом приносил блюдце с молоком. Едва завидев блюдце, он пронзительно вскрикивал и начинал дрожать, как в лихорадке или в пляске святого Витта, но это было всего лишь выражение восторга и ярости - восторга при виде блюдца, ярости от того, что оно слишком медленно снижается. Он так надрывался от крика и так трясся, что буквально подпрыгивал, как кузнечик. Если у меня хватало ума поставить блюдце на стол, не зацепив предварительно малыша за хвостик, он с победным, терзающим уши воплем нырял в блюдце вниз головой, а когда я протирал глаза и лицо, залитые молочным штормом, он восседал передо мной в самом центре блюдца и причитал, захлебываясь от ярости, - пить-то ему было уже нечего.

Одна из самых главных проблем в воспитании звериных детенышей необходимость держать их в тепле ночью, и, как ни странно, эта проблема существует даже в тропиках, где ночью температура заметно снижается. На свободе детеныши, конечно, прижимаются к теплой мохнатой матери, и им всегда тепло. Грелки как источник тепла никуда не годятся, в чем я убедился на собственном опыте. Грелки быстро остывают, и приходится то и дело вставать среди ночи и менять воду, а если у вас несколько малышей, не считая множества взрослых зверей, то за одну ночь вы измотаетесь вконец. Получается, что легче всего взять всех младенцев с собой в постель. Вы быстро научитесь спать, не переворачиваясь, а порой, когда захочется перевернуться, просыпаться, чтобы не передавить малышню.

У меня в постели за долгую жизнь перебывало множество разных детенышей, иногда по нескольку разных видов сразу. Помню, как на моей узкой походной раскладушке уместились три мангуста, пара маленьких мартышек, бельчонок и младенец шимпанзе. Мне самому почти не оставалось места. Кажется, после таких жертв и неудобств человек имеет право на капельку благодарности, но по большей части получается совсем наоборот. Одним из своих самых живописных шрамов я обязан маленькому мангусту, которому пришлось лишних пять минут дожидаться соски. Теперь, когда меня спрашивают, откуда этот страшный шрам, я вынужден отвечать, что на меня напал свирепый ягуар. Кто же поверит, что ногу мне располосовал сосунок-мангуст в постели, под одеялом?!

"Бандиты"

Мое первое знакомство с удивительными зверюшками, которых называют кузиманзе, произошло в Лондонском зоопарке. Я зашел в экспозицию грызунов поближе рассмотреть прелестных белочек из Западной Африки. Мне предстояла первая в жизни экспедиция для отлова животных, и я понимал, что задача значительно облегчится, если я заблаговременно познакомлюсь с животными, обитающими в тропических лесах.

Поглазев на белок, я пошел вокруг домика, заглядывая в другие клетки. Мне бросилась в глаза висевшая на одной клетке дощечка, где значилось, что здесь обитает животное, называемое кузиманзе (Grossarchus obscurus), и что родом оно из Западной Африки. Я же видел только кучку соломы на полу, которая ритмически и еле заметно приподымалась в такт доносившемуся до меня тихому похрапыванию. Убежденный, что мне вскоре предстоит встреча с этим животным, я счел себя вправе нарушить его покой.

В любом зоопарке существует строгое правило, которое я сам неукоснительно соблюдаю и советую соблюдать всем: никогда не тревожить спящих животных, тыкая в них палками или бросая орешки. У них и без того нелегкая жизнь - весь день на виду. Тем не менее на этот раз я нарушил правило: провел ногтем большого пальца по решетке туда-сюда. Вообще-то я не ожидал, что это подействует. Но треск еще не затих, а в недрах соломенной кучи что-то словно взорвалось, и тут же высунулся длинный, подвижный, вздернутый нос, а следом за ним показалась мордочка, напоминающая крысиную, пара аккуратных ушек и блестящие любопытные глазки. Зверек с минуту рассматривал меня, но, приметив кусок сахара, который я тактично держал у самой решетки, негромко вскрикнул, как восторженная старая дева, и принялся с бешеной скоростью выпутываться из своего соломенного кокона.

Пока была видна только голова, я думал, что зверек маленький, не больше хорька, но когда он наконец выкарабкался на пол и вразвалочку пошел ко мне, я поразился: тело было не просто большое, а почти шарообразное. И этот толстяк, шаркая короткими лапками, бросился к решетке и вцепился в кусок сахару с такой жадностью, как будто уже много лет не видел ничего вкусненького.

Насколько я понял, это был один из видов мангуст, только совершенно непохожий на других - ни у каких мангуст я не встречал такого вздернутого, шмыгающего носа, таких прямо-таки фанатически горящих глаз. Конечно, это круглое пузо у зверька было не от матери-природы, а от обжорства. Ножки у него были коротенькие, с довольно изящными лапками и двигались с такой скоростью, что, когда он бегал по клетке, они, как спицы в колесе, сливались в облачко, неся увесистое тело. Каждый кусочек лакомства он выхватывал из моих пальцев с негромким, жеманным аханьем, словно укорял за то, что я соблазнил его нарушить диету.

Зверек настолько меня очаровал, что я опомнился только после того, как скормил ему сахар весь, до последнего кусочка. Убедившись, что лакомства иссякли, зверек глубоко, страдальчески вздохнул и трусцой вернулся в свою кучу соломы. Секунды через две он уже снова крепко спал. Я не сходя с места решил, что если в тех местах, куда еду, водятся кузиманзе, то в лепешку разобьюсь, но хотя бы одного раздобуду.

Три месяца спустя я был уже в самом сердце камерунских джунглей, и мне предоставилась полная возможность познакомиться с кузиманзе. Оказалось, что этот вид - один из самых обычных видов мангуст, и мне частенько приходилось наблюдать за ними, поджидая в лесной засаде совсем других животных. Первый дикий мангуст внезапно вынырнул из кустарника на берегу лесного ручейка. Он долго потешал меня, демонстрируя оригинальный способ охоты на крабов: он шел вброд по мелкому руслу, переворачивая своим вздернутым носом (должно быть, дыхание он при этом задерживал) все попадавшиеся на пути камни, пока не выковырнул большого черного пресноводного краба. Без малейшего промедления он схватил его в зубы и молниеносным движением головы отшвырнул на берег. Потом догнал свою жертву и принялся плясать вокруг, взвизгивая от восторга и не забывая при этом пускать в ход зубы. Молниеносными укусами он наконец прикончил добычу. Но когда особенно крупный краб ухитрился цапнуть врага за вздернутый носик, я чуть не задохся от смеха и боюсь, звуки моего сдавленного хохота заставили кузиманзе поспешно нырнуть в чащу.