Дефо - Дмитрий Урнов

Дом Д. Дефо в Ньюингтоне.

Рисунок Т. Крофорда. 1741 г.

Джонатан Свифт.

Из мемуаров современника. 1752 г.

Александр Поп.

Александр Селькирк на Мас-а-Тьерра.

Из прессы того времени.

Издательский знак Лонгмена, унаследовавшего фирму Тейлора.

Робинзон Крузо. Фронтиспис первого издания.

Рисунок Пайка. 1719 г.

Титул одного из первых изданий книги о Робинзоне Крузо.

Рукопись Д. Дефо. 1709 г.

Джек Шеппард бежит из тюрьмы.

Иллюстрация из книги Д. Дефо.

Остров Робинзона.

Иллюстрация из первого издания книги.

Старая плита на могиле Д. Дефо.

Новый памятник на могиле Д. Дефо.

Д. Дефо – витраж в здании Цеха мясников в Лондоне.

Правда, незаменимые в открытом море, они становились обузой для своих покровителей на суше. Так, сэр Уолтер Ралей, шекспировский современник, которого Дефо на каком-то, нам неизвестном, основании считал своим семейным и литературным предком, провел за решеткой столько же, сколько и на морском просторе. Впервые ушел в дальнее плаванье, имея при себе королевский патент «на захват любых варварских стран», в последний раз непосредственно из Тауэрской темницы. По возвращении Ралея тут же хотели приговорить к смертной казни, но потом поняли, что это лишнее. «Сокол» был уже осужден однажды на смертную казнь, за пятнадцать лет до этого, так что в исполнение просто был приведен старый приговор.

Сэр Уолтер, понятно, оскорбился бы, если бы его вздумали обозвать пиратом. У него лишь однажды, в трудную минуту, возникла мысль, не податься ли в разбойники, но план этот сразу отпал, поскольку команда взбунтовалась, желая поскорее идти домой, а не на поиски новых «удач». Нет, Ралей совсем не пират! Занимался он авантюрами, а не грабежом. Да и зачем нарушать закон, когда безнаказанными оставались и даже поощрялись нападения все на тех же испанцев, вражда с которыми из-за господства на море растянулась на сто лет, и то, что начинали победоносные «соколы», современники Шекспира, то заканчивали «быки», современники Дефо. (Джон Буль, то есть Бык, имя, ставшее для англичан нарицательным, привилось в эпоху Дефо. Смысл тут двойной: бычья стойкость, упрямство, выносливость, но также и бифштексы. Бифштексы, как и джин, тоже вошли в моду при Дефо. В ту пору пристрастились англичане к можжевеловой водке и к говядине, поджаренной с кровью.)

И не пиратом, а капером, чьи обязанности в основном совпадали с приватерскими, ушел в море легендарный Кидд. Капером ушел и не менее легендарный Эвери. Ушли каперами – вернулись пиратами. По ходу дела во вкус вошли, принявшись мародерствовать в море, нападая без разбору на своих и чужих.

Да и поди разберись, кто там капер, кто корсар?

Дефо понимал: если ловить пиратов, то где? Почему обязательно в море? А на бирже толпится кто, чем не пираты? И не пираты ли своего рода делают политику? Представлялась ему такая фантастическая картина: если бы те, кто так или иначе пиратствует, вдруг взяли бы да встретились, сколько было бы неожиданных знакомств! Смотрите, предупреждал, исходя из такой логики, Дефо, если изловим всех пиратов, то как бы не прекратилась тогда торговля…

Процветающая и на вид солидная Тихоокеанская компания была фактически гигантской грабиловкой, в сравнении с которой «приключения» какого-либо Синглтона просто мелочь. «Преступники с большой дороги часто не так жестоки, как дельцы», – читаем у Дефо слова, подкрепить которые он, как современник своей эпохи, имел множество случаев. Ведь тот же Кидд пользовался поддержкой кабинета министров и на виселицу попал не потому, что занялся пиратством вместо «честного» каперства, а потому, что награбил недостаточно для того, чтобы рассчитаться со своими влиятельными пайщиками. Купцами же был погублен и капитан Эвери, который, как гласит предание, обворованный (!) и всеми покинутый, умер от горя и гнева.

Капитана Кидда, помимо всего прочего, казнили еще и для примера. Попался Кидд – казнили Кидда. Дело вышло громким настолько, что слава Козла (так переводится это имя) отозвалось в столетиях. А современники знали, знал не хуже других и Дефо, что Козел – агнец божий по сравнению с теми, кто уж поистине умел поймать в паруса ветер удачи.

– Мне было понятно, что Кидд мерзавец, однако я не думал, что он еще и такое бревно, – добавил от себя к смертному приговору судья.

Похоже, капитана отправили на тот свет не за преступления, а за посредственность натуры. Все знали, что он чудовище, но считали – интересное чудовище. «Оказалось, – гласит судебная летопись, – что среди своих сотоварищей не отличался он ни храбростью, ни находчивостью».

«Такое бревно!» А что «приключенческого» можно было услышать от простодушного Кидда, который сначала, как положено, следил за порядком на водах, потом попался ему купец, и, от соблазна не удержавшись, он его ограбил, и поневоле пришлось стать «грозой морей», хотя после этого Козлу больше никакой «удачи» не выпадало. Всего одно-единственное судно захватил легендарный пират!

Вот поймать бы да послушать таких, как Эдвард Тич, он же Черная Борода, или Варфоломей Робертс, на счету которого было четыре сотни кораблей и больше ни одного смертного греха: не курил, в рот спиртного не брал и от каждого своего матроса требовал клятву, что за прелюбодеяние на борту, хотя бы и по согласию пострадавшей стороны, смерть!

А звезды пиратского моря Аннушка Бони и Мэри Рид, сумевшие овладеть не только древнейшей профессией, но и ремеслом сравнительно новым, пиратским!

Да только Тич, он же Черная Борода, живым в руки не дался, и Варфоломея взять не удалось, вот какого-то Кидда и сделали сначала козлом отпущения, а потом легендой.

«А доблестные римляне, которых почитаем мы за образец, они что, разве не были поначалу всего лишь ватагой разбойников?» – такова была позиция Дефо, мечтавшего не то чтобы о перевоспитании пиратов, но о легальном и более результативном использовании их дикой энергии.

«Случилось со мной такое приключение, когда наш корабль, державший курс на Роттердам, был захвачен алжирскими разбойниками, напавшими на нас чуть ли не при самом выходе из Темзы, прямо против Гарвича», – писал Дефо в специальном наставлении купечеству, вспоминая знаменательное событие своей молодости, которое биографы относят к 1683 году. Дефо повторял этот же рассказ неоднократно, в меру испытанных тогда чувств, подобно тому, как Гёте и Толстой на всю жизнь запомнили падения с лошади.