«Собеседник любителей российского слова» - Николай Добролюбов

В «Письме к Ломоносову» Козодавлев смеется над торжественными одами и говорит, что они уже выходят из моды. Здесь же высказывает он взгляд на тогдашнее положение стихотворцев в отношении к языку. Он говорит:[224]

Пусть выбирает всяк предмет себе по воле,Не наполняя стих пустым лишь звоном слов,С Олимпа не трудя без нужды к нам богов,Иной летит наверх и бредит по-славянски,Другой ползет внизу и шутит по-крестьянски,И думают они сравнитися с тобой,Забыв, что их стихи – лишь только звон пустой.

Кроме Козодавлева, к Мурзе писали еще несколько пиитов, которых стихи помещены в «Собеседнике». Так, какой-то Василий Жуков (69) написал Сонет к нему;[225] г-жа М. С.{47} прислала в «Собеседник» «Письмо Китайца к «Мурзе»;[226] Костров тоже написал к нему послание[227].

Во всех этих стихотворениях, не отличающихся особенным достоинством, хвалят Державина не столько за хорошие стихи, сколько за то, что он писал без лести. Затем речь обращается к самой Фелице, и большая половина стихотворения наполняется восторженными похвалами ее доблестям.

Еще более, нежели к Державину, обращались пииты с хвалебными песнями к княгине Дашковой, причем, разумеется, величали и «российскую Минерву». В первой же книжке Богданович поместил разговор Минервы с Аполлоном, где Дашкову вводят они в сонм муз[228]. В VI книжке находим стихи М. X. княгине Дашковой, оканчивающиеся так:

Пойте, росски музы, пойте,Есть наперсница у вас;Восхищайтесь, лиры стройте:Вверен Дашковой Парнас[229].

Г-жа М. С. напечатала стансы на учреждение Российской академии, в которых превозносит златой век Екатерины и называет Дашкову честью своего пола и красою муз[230]. Княжнин поместил здесь письмо к Дашковой, в котором, впрочем, по обычаю, хвалит более Екатерину, нежели саму Дашкову, и подсмеивается над одами, которые всегда уподобляли Екатерину райскому крину и в своем восторге, взятом взаймы, становили вселенную вверх дном[231]. Значит, и тогда уже видели приторность, неестественность и неискренность этих торжественных похвал.

Несколькими стихотворениями наградил «Собеседник» некто Р – Д – Н (70). Он поместил здесь «Цидулку», «Сонет»[232], «Эклогу»[233], потом вдруг прислал письмо, в котором говорит, что десять лет не писал стихов, а теперь сочинил подпись к монументу Петра Великого и потому просит поместить ее в «Собеседнике»[234]. После того прислал он еще стихи «К***» и «Эклогу», два стихотворения, сочиненные на одни и те же заданные рифмы[235]. Стишки пустенькие, за исключением сонета, в котором (если это только не перевод) тяжелым горем отзываются душевные сомнения. Вот мрачное окончание сонета:

Коль правосудным жить мы созданы творцом,То жизнодавец наш нам должен быть отцом;Но как мы здесь живем? Повсеминутно страждем,Наш дух отягощен, и смущены умы;Мы ищем помощи и только тщетно жаждем…Творец иль виноват, иль заблуждаем мы[236].

Кроме этих стихотворений, замечательно, по благородству и силе выражения, «Послание Катона к Юлию Цезарю» (ч. VIII, ст. V), подписанное буквами Др. (71). Вначале Катон с гордой грустью вспоминает минувшую славу Рима, его героев-граждан, его Брутов, Регулов, Камиллов, потом с желчью негодования нападает на Цезаря за то, что он коварно захватил власть —

Чтобы отечество себе поработитьИ на вселенную оковы наложить.

«Ты достиг этого, – говорит он, – но не в этом величие»:

Внимай, чем славится великий человек;Любя отечество, ему он служит век,Разит врагов его, пороки истребляет,Законы чтит его и вольность охраняет.

«А ты только хочешь быть всем страшным, ты окружаешь себя стражей»

И сонмище убийц друзьями почитаешь,Какие ж то друзья, в которых чести нет?Толпа разбойников тебя не сбережет.Когда б ты, Рим любя, служил ему, гонитель,Тогда бы целый Рим был страж твой и хранитель;А ты, в нем с вольностью законы истребя,Насильством, яростью мнишь сохранить себя,Но гнусным средством сим ты бед не отвращаешь,Сам больше на себя врагов вооружаешь.

Не менее любопытна ода «На злато»[237], в которой резко раскрыты все бедствия, происшедшие от золота. В начале мира, когда еще не знали золота, – говорит поэт!

Тогда еще не возвышалисьЧинами, славою пустой;Еще поля не орошалисьТой кровию, что льет герой.Довольствуясь своей судьбою,Не зрел владыки над собоюРожденный вольным человек.Он богу лишь повиновался,Которым мир сей основался.О, коль счастлив был оный век!

Когда же открылось золото и некоторые хитростью завладели им, тогда другие также захотели его, и – несчастные – «подло предались своим врагам». Неужели вы так безумны? – восклицает поэт:

Тираны вам готовят муки,А вы лобзаете их рукиИ их венчаете главы.Меж тем как всяк из них трудитсяОт вас себя обогащать,Печаль на ваших лицах зрится,Должны вы с глада умирать,Вы стонете и слезы льетеИ ваших варваров клянете,Что, к злату лишь питая страстьИ не смягчаясь вашим роком,Презрительным взирают окомНа злополучну вашу часть.

Ода оканчивается обращением к добродетели:

Коснися к нам лучом твоим,Да паки будем жить в равенстве,В покое сладком, в благоденствеИ век златой возобновим…

Стихи здесь несколько шероховаты, но все-таки видно, что это не подбор фраз, как всегда было в торжественных одах, а что, напротив того, стихотворение сильно прочувствовано автором, скрывшим, к сожалению, свое имя.

После этих стихотворений можно обратить внимание в «Собеседнике» разве на шутливую оду «К бессмертию» (ч. X), принадлежащую, кажется, А. С. Хвостову (72), и «Дружескую песню» (в четвертой части), тоже, может быть, им написанную. Вот начало оды:

Хочу к бессмертью приютиться,Нанять у славы уголок;Сквозь кучу рифмачей пробиться,Связать из мыслей узелок;Хочу сварганить кой-как одуИ выкинуть такую моду,Чтоб был не надобен Пегас,Ни Аполлон, детина строгий.Хочу проселочной дорогой,На долгих ехать на Парнас.

В таком же тоне написана вся ода, выражающая глубокое презрение ко всем правилам ложноклассической пиитики.

Здесь —

…Сципион, явяся к бою,На Аннибала наплевал;Помпея Цезарь в ухо хлопнул,От Александра Дарий лопнул,Ахилл туза Гектору дал…

И обо всех выражения таковы: спуску нет никому.

В «Дружеской песне» поется:

Пускай, кто хочет, тот трудитсяУзнать, сколь крепок Гибралтар,И отчего мог приключитьсяВ Константинополе пожар.Мы ум свой тем не отягчаем,

мы будем пить и веселиться с друзьями да прославлять дела нашей монархини. До остального нам дела нет.

Таковы же пьесы «Старое и новое время»[238] и «Народный обед»[239], поэма в семидесяти стихах, «Н. М. с товарищи». Это как будто подражание «Елисею» Майкова{48}. Вся острота состоит в том, что высокие слова эпических поэм применяются здесь к кулачному бою мужиков из-за окорока и вина, которое было выставлено для народа по случаю какого-то торжества.

К этому же роду нужно отнести «Баталию» Плавильщикова[240].

Заметим еще «Эпитафию жене от ее мужа»:[241]

На месте сем моя покойная жена Моим старанием была положена.Ах, как ей хорошо под мраморной доскою,Для вечного ее и моего покою.

Затем остаются еще в «Собеседнике» исторические надписи А. Мейера, вроде следующей – к Андрею Боголюбскому:

Сей во Владимир скиптр принес от града Кия.Пресекли жизнь его Кучковичи презлые.

Или – Симеон Гордый:

Взяв Новгород, он вел с литовцами войну,Но язвой в пагубе зрел русскую страну.

Остаются еще стихотворения Муравьева, М. X., торжественные оды П. Икосова (73); остаются притчи Д. Хвостова, стихи Прохора Соловьева и других писателей, благоразумно скрывших имена свои от потомства. Перечисление всех их относится к библиографическим заметкам (74). Читатель не потребует от нас разбора этих произведений. Довольно и того, что они раз были напечатаны. Зачем тревожить гроба мертвых? Скажем только, что многие из них – в том официально восторженном роде, который обличал в пиитах этих короткое знакомство не с парнасским сонмом богов и полубогов, а с обычными обитателями лакейских.

Но и за исключением этих стихотворений в «Собеседнике», как видели читатели, найдется много замечательного в литературном отношении. Если в наше время можно еще перечитывать журналы прошедшего века, то, конечно, только для того, чтобы видеть, как отразилась в них общественная и домашняя жизнь того времени, чтобы проследить в них тогдашние понятия о важнейших вопросах жизни, науки и литературы. И в этом отношении едва ли какой-нибудь из тогдашних журналов может удовлетворить нашему любопытству в такой степени, как «Собеседник». В нем сосредоточивалось все, что составляло цвет тогдашней литературы; его издатели были люди, стоявшие по образованию далеко выше большей части своих соотечественников; стремления их клонились именно к тому, чтобы изобразить нравы современного им русского общества, выставив напоказ и дурное и хорошее. Правда, что и здесь встречаем мы резонерство и торжественные оды, стансы, сонеты и пр., воспевающие нещадно своих милостивцев и прославляющие златой век тогдашний; но эти произведения все-таки относительно занимают немного места в «Собеседнике». Притом же в самом резонерстве издателей нельзя не видеть, что это – резонерство умного человека. Да оно объясняется и оправдывается и самым состоянием русского общества в то время. В письмах к издателям мы видим одинаковые похвалы и истинно поэтическим произведениям и сочинениям дидактическим. Видно, что общество не довольствовалось одним изображением порока, а требовало еще указания на то, что в нем именно дурно и почему, – требовало поддержки и возбуждения для себя в прямом поучении, которое можно бы было просто принять, не трудясь над размышлением и обсуживанием предмета.