Тайна Желтой комнаты - Гастон Леру

— Прекрасно, — одобрил он и вернул их мне.

— Они нам потребуются? — спросил я.

— Без сомнения, и этой же ночью, ибо нам предстоит провести здесь ночь. Кажется, вы этим недовольны?

— Напротив, — ответил я с таким выражением, что Рультабиль не выдержал и рассмеялся.

— Однако сейчас не до смеха, — сказал он. — Поговорим серьезно. Вы помните ту фразу, которая явилась ключом к этому таинственному замку?

— Конечно, прекрасно помню: «Дом не потерял своего очарования, а сад — своего блеска». Остаток этой фразы вы обнаружили позднее на обуглившемся листе бумаги в лабораторном тигле.

— Да, и пламя сохранило дату: «23 октября». Запомните ее, это чрезвычайно важно. Теперь объясню вам, что означает эта нелепая фраза. За два дня до преступления, то есть именно двадцать третьего октября, господин Станжерсон и его дочь отправились на прием в Елисейский дворец. И даже присутствовали там на обеде, я полагаю. Во всяком случае, на приеме они были, так как я их там видел. По заданию редакции я собирался взять интервью у одного из ученых Филадельфийской академии наук, которых чествовали в тот день. До этого вечера я Станжерсонов никогда не видел. Усталый от толкотни, я присел в гостиной, расположенной перед посольским залом, и погрузился в мечты, как вдруг явственно ощутил аромат Дамы в черном. Вы спросите меня — что это такое? Сейчас вам достаточно знать, что это аромат, который я очень люблю. В моих детских воспоминаниях он связан с духами одной дамы, всегда одетой в черное, которая проявляла ко мне материнскую нежность. Однако женщина, источавшая в тот вечер аромат Дамы в черном, была в белом платье. И поразительно красива!

Я поднялся и невольно последовал за ней и ее ароматом. Этой красавице подал руку какой-то старик. Все оборачивались при их приближении и шептали: «Вот идет профессор Станжерсон и его дочь!» Таким образом я узнал, за кем следовал. Они встретили Робера Дарзака, которого я уже знал в лицо. Профессор Станжерсон вместе с американским ученым Артуром Вильямом Рансом расположились в креслах большой галереи, а Дарзак и мадемуазель Станжерсон прошли в оранжерею. Погода в тот вечер была мягкой, и мадемуазель Станжерсон, накинув на плечи легкий шарф, предложила господину Дарзаку спуститься вместе с ней в опустевший сад. Я продолжал следовать за ним, заинтригованный необычайным волнением Робера Дарзака. Они немного прошли вдоль стены, прилегающей к улице Мариньи, и остановились в мерцающем свете газового фонаря. Я пересек лужайку и оказался совсем рядом с ними. Темнота ночи и густая трава, заглушавшая мои шаги, позволяли мне оставаться незамеченным. Впрочем, им было не до меня. Склонившись над листом белой бумаги, они углубились в чтение. Окруженный молчанием и тенью, я разобрал, как мадемуазель Станжерсон несколько раз повторила, складывая бумагу: «Дом не потерял своего очарования, а сад — своего блеска».

Фраза была произнесена таким одновременно насмешливым и полным отчаяния тоном, что ее голос никогда не изгладится из моей памяти. Но то, что ответил Робер Дарзак, было еще более странным. «Неужели мне придется совершить преступление, чтобы добиться вас!» — воскликнул он, чрезвычайно взволнованный, медленно поднося ее руку к губам. По движению его плеч мне показалось, что он плачет. Затем они удалились.

Когда я вернулся в большую галерею, Робера Дарзака уже не было, и я увидел его только в Гландье после покушения. Но я встретил вновь отца и дочь вместе с делегатами из Филадельфии. Мадемуазель Станжерсон стояла возле Артура Ранса, что-то увлеченно ей говорившего, причем глаза американца странно блестели. Она, казалось, вовсе его не слушала. Мистер Ранс — крупный полнокровный человек. Его лицо покрывают большие красные пятна, ясно говорящие о том, что он не прочь выпить при случае. Когда господин Станжерсон и его дочь ушли, Артур Ранс отправился в буфет с явным намерением окончить там вечер. Я пошел за ним и в толчее оказал несколько мелких услуг. Он поблагодарил меня и сообщил, что через три дня, то есть двадцать шестого — обратите внимание: на следующий день после преступления — возвращается в Америку. Мы разговорились о Филадельфии, и он рассказал, что живет в этом городе уже двадцать пять лет и что там же познакомился с именитым профессором и его дочерью. Затем Ранс принялся за шампанское, и, когда я уходил, он уже был здорово навеселе.

Так прошел этот вечер, мой друг. Не знаю почему, но образы Робера Дарзака и мадемуазель Станжерсон не покидали меня всю ночь. Теперь можете себе представить, какое впечатление произвела на меня весть о покушении на мадемуазель Станжерсон. Как было не вспомнить слова ее спутника: «Неужели мне придется совершить преступление, чтобы добиться вас?» Но не эту фразу я прошептал Дарзаку при нашей первой встрече в Гландье. Слов о доме и саде, которые мадемуазель Станжерсон прочла в письме, оказалось достаточно, чтобы перед нами распахнулись ворота замка. Думал ли я тогда, что Робер Дарзак может оказаться преступником? Конечно нет! В этот момент я серьезно ни о чем не думал. Практически я еще ничего не знал и просто хотел убедиться, что Дарзак не ранен и его рука в полном порядке.

Когда мы остались вдвоем, я рассказал ему о случайно услышанном разговоре в саду Елисейского дворца и напомнил фразу о преступлении, которое ему придется совершить. Это его сильно смутило, но, странное дело, значительно меньше, чем слова о доме и саде. По-настоящему же он пришел в ужас, узнав, что я связываю все это с письмом, которое мадемуазель Станжерсон получила в сороковом почтовом отделении во второй половине того же дня. Мое предположение подтвердилось, когда в лабораторном тигле обнаружился клочок этого письма, датированного двадцать третьим октября. Вернувшись из Елисейского дворца, мадемуазель Станжерсон попыталась его сжечь.

Напрасно Робер Дарзак утверждал, что это письмо никак не связано с преступлением. Полный отчаяния тон мадемуазель Станжерсон, его собственные слезы и угроза совершить преступление, произнесенная после чтения письма, говорили о многом. Я посоветовал ему не скрывать эту историю от правосудия.

Робер Дарзак нервничал все больше и больше, и я решил использовать свое преимущество.

— Вы должны были жениться, господин Дарзак, — сказал я небрежным тоном, не глядя на своего собеседника, — и вдруг эта свадьба расстраивается из-за автора письма, причем вы сразу заявляете о необходимости совершить преступление, чтобы заполучить свою собственную невесту. Значит, кто-то стоит между вами и мадемуазель Станжерсон, сударь, и этот человек пытается даже убить ее, лишь бы она не вышла замуж. Вам остается только сообщить мне имя преступника, господин Дарзак, — закончил я свою обвинительную речь, не подозревая того, что сказал что-то ужасное. Подняв глаза, я увидел искаженное лицо Робера Дарзака, покрытый крупными каплями пота лоб и глаза, полные страха.

— Господин Рультабиль, — сказал он мне, — моя просьба, быть может, покажется вам безрассудной, но в обмен я готов отдать всю свою жизнь. Не надо говорить следователю о том, что вы видели и слышали в саду Елисейского дворца. Ни следователю, ни кому бы то ни было другому. Клянусь вам, что я невиновен, и я знаю, я чувствую, что вы мне верите. Но пусть уж лучше подозревают меня и не ищут смысла фразы о доме и саде. Правосудию незачем знать о ней. Разбирайтесь с Желтой комнатой сколько хотите, я вам не помешаю, только забудьте о вечере в Елисейском дворце. Больше того, я вам готов помочь. Вы найдете сотню других путей отыскать преступника. Хотите устроиться в замке? Распоряжайтесь здесь, как хозяин. Наблюдайте за моими действиями, за поведением всех остальных, но выбросьте из головы Елисейский дворец и тот вечер.

Здесь Рультабиль остановился, чтобы передохнуть. Я понимал теперь необъяснимое поведение Робера Дарзака по отношению к моему другу и легкость, с какой он проник на место преступления. Все, что я узнал, необычайно возбудило мое любопытство, и я попросил Рультабиля подробнее рассказать о событиях минувшей недели. Что означают его слова об уликах против Робера Дарзака, не менее веских, чем трость, найденная Ларсаном?

— Все обращается против него, — ответил мой друг, — и положение становится очень серьезным. Причем, самого Дарзака это, похоже, вовсе не беспокоит. Он не прав, но его интересовало только здоровье мадемуазель Станжерсон, которое со дня на день улучшалось, пока вдруг не произошло событие еще более таинственное, чем покушение в Желтой комнате.

— Это невозможно! — воскликнул я. — Что может быть более загадочным, чем это странное преступление?

— Вернемся сперва к Роберу Дарзаку. Я вам говорил, что все обращается против него. Следы модных туфель, открытые Фредериком Ларсаном, могут быть его отпечатками. След велосипеда — может быть отпечатком его велосипеда. Он всегда оставлял свой велосипед в замке. Почему вдруг он забирает его в Париж? Разве он не должен был возвращаться в замок? Разве расторжение помолвки должно привести к разрыву его отношений с профессором и его дочерью?