Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века - Рональд Боброфф

Грей предлагал поддержать «полную территориальную целостность Турции в отношении Константинополя и его окрестностей», в то время как над прочими своими европейскими землями Блистательная Порта сохраняла лишь номинальный суверенитет, что позволяло Великим державам контролировать внедрение и осуществление серьезных преобразований в данных регионах[173]. Не выказав по данному поводу особых волнений, Сазонов полностью – за исключением нескольких второстепенных моментов – одобрил предложение Грея[174].

Уже вскоре от его безмятежности не осталось и следа. К концу октября балканские союзные силы наносили туркам поражение за поражением, а болгарские соединения скорым маршем двигались через Фракию [Helmreich 1938:196–299; Rossos 1981: 82–86]. Теперь, как 29 октября Сазонов заметил Бьюкенену, в отличие от прежних надежд Софии на интервенцию Великих держав, «балканские государства примут посредничество лишь при условии пересмотра территориального статус-кво»[175]. Русского министра все более тревожил темп продвижения болгарских войск, уже вплотную подошедших к Чаталджинской линии – важнейшей фортификационной системе на пути к Константинополю. Стремясь четко отграничить и защитить то, что он понимал в качестве русских интересов, 31 октября он разослал русским послам в столицах Великих держав и противоборствующих сторон циркуляр, разъясняющий ключевые принципы внешней политики Российской империи. Так, в случае пересмотра территориального статус-кво Россия настаивала, «что территория от Константинополя по линию, идущую от устья реки Марицы через Адрианополь к Черному морю, должна оставаться под реальным суверенитетом султана в обеспечение безопасности Константинополя и связанных с нею европейских и русских первостепенных интересов». Означенное требование, отмечает Сазонов, не ново, а потому в нем «не может быть ничего неожиданного» ни для участников конфликта, ни для его наблюдателей. Он рассчитывал, что «Болгария не создаст положения, трудного для себя и для России», пренебрегая вышеизложенными фактами [то есть интересами России], «не позволяю[щими] двух толкований»[176].

Весьма показательно, что в своем циркуляре Сазонов также счел нужным упомянуть, что на его решения никоим образом не влияют публикации как отечественной, так и балканской прессы, нередко превратно истолковывающие политику России, а порой и имеющие целью оказать на нее давление. При этом он отметил, что подобного рода публикации порой и правда могут быть небесполезны, поскольку правительство «до известной степени могл[о бы] использовать представление о кажущемся разладе, чтобы склонить [европейские] кабинеты к мысли о необходимости считаться с трудностью нашего положения и бороться с натиском нашего общественного мнения»[177]. Словом, идею, что мнение общественности хоть сколь-нибудь может влиять на решения русского правительства, он отвергал совершенно. Кто-то, пожалуй, возразил бы, что подобными заявлениями Сазонов пытался скрыть, что в своих решениях как раз и следовал веяниям общественного мнения, однако же нигде – ни в документах, ни в письмах того времени – не найдется ни единого его доброго слова о шумных газетных пересудах – лишь досада и отвращение. Напротив, он считал, что понимает общественное мнение куда лучше газетчиков. 26 июня 1913 года в письме Извольскому Сазонов признавался, сколь непростой выдалась прошедшая зима, когда нападки на него сыпались буквально со всех сторон. Сазонов был признателен Николаю II за неизменную поддержку, считая, что и вся Россия должна быть за это благодарна. Более того, он счел необходимым отметить и «факт, весьма утешительный, что правительство, являемое в Балканском кризисе [им], куда вернее отражало общественное мнение страны, нежели то удавалось националистической печати с безнравственным Новым временем во главе»[178].

Чтобы вынудить болгар прекратить военное наступление на турецкую столицу, Сазонов применял двоякий подход. Во-первых, он настоятельно предупреждал Болгарию, что взятие Чаталджинских укреплений может спровоцировать беспорядки и мятежи в столице, в результате чего державы, имеющие там наибольшие интересы и вложения – Британия и Франция, – могут выступить против действий Болгарии, оставляя ту беззащитной перед угрозой австрийской и румынской интервенции, каковая прошла бы абсолютно безнаказанно, останься болгары без поддержки со стороны Запада[179]. Данный аргумент не сработал, да и не имел особых оснований в реальности: ни Лондон, ни Париж так легко, как на это намекал Сазонов, от Болгарии не отвернулись бы [Rossos 1981: 88]. Во-вторых, он указывал, что неудачная осада Адрианополя может серьезно ограничить территориальные приобретения балканских союзников. Хоть данный аргумент также граничил с самовнушением, возможно, он все же отражал скрытые опасения Сазонова, что турецкие войска разобьют болгарскую армию. И вне зависимости от мнения болгар Сазонов подчеркивал, что Россия настаивает на сохранении за султаном реального контроля над землями от устья Марицы, включая Адрианополь[180]: как он резко заявил Стефану Бобчеву, болгарскому посланнику в Петербурге, «довольствуйтесь сан-стефанской Болгарией и ни при каких обстоятельствах не входите в Константинополь, ибо в противном случае всерьез осложните свое положение» [Rossos 1981: 87–88]. От Болгарии требовалось наконец уяснить, что Россия не готова жертвовать собственными интересами.

Одновременно с этим русский министр искал поддержки и у партнеров по Антанте, 31 октября и 1 ноября призвав их также оказать давление на болгарское правительство, чтобы прекратить наступление в Чаталдже. Как он заметил Бьюкенену, границы, предусмотренные Сан-Стефанским миром, должны «лечь в основу будущего урегулирования», однако же в Адрианопольском вилайете София ничего более не получит. Сазонов надеялся, что и британцы с французами будут держаться с болгарами той же линии[181]. Так что русские послы в Лондоне и Париже 1 ноября попросили тамошние правительства хотя бы в рекомендательном порядке обратиться к Софии по поводу нежелательности оккупации Константинополя[182]. В тот же день Сазонов имел беседу с французским посланником Луи, которому – с нарочитым преуменьшением – заметил, что Россия столь печется о судьбе Адрианополя, поскольку вопрос Константинополя всегда был для нее весьма chatouilleux — чувствительным, щекотливым[183].

Великобритания и Франция согласились на предложенную Сазоновым демаркацию (Марица – Адрианополь – Черное море), но наотрез отказались давить на Болгарию так, как того желали бы в России. Грей получил сведения, указывавшие, что болгары вряд ли остановятся у Чаталджи, учитывая, сколь победоносным был их путь туда. Он полагал, что если они нынче отступятся, то Турция соберется с силами и нанесет ответный удар[184]. Из Парижа пришло возражение Пуанкаре, отмечавшего, что такого рода давление на болгар, за которое ратовал Сазонов, лишь «отдалит их от держав Тройственной Антанты», облегчая австрийцам «заключение собственного соглашения с Софией». Пока же, резюмировал он, с данным предложением [Сазонова] лучше повременить[185].

Тем не менее Сазонов упорно искал консенсуса в отношении остановки болгарского продвижения. Все отчетливее слышались речи о грядущем взятии болгарами Константинополя, и даже король Фердинанд уже грезил о триумфальном вхождении в