Непредвиденные встречи - Василий Головачев

– Гравистрелок! – закричал Молчанов и прыгнул к вогнутому зеркалу наводки антимата.

Он не успел на секунду, может быть, на полсекунды. На скалах зашипело, и Грехов кубарем покатился к противоположной стене кабины: по танку, вернее, по его защитному полю словно ударили гигантским молотком, и он отпрыгнул назад, загудел, завибрировал на амортизаторах. Грехов еще только поднимался, цепляясь за стенку, как ударило второй раз. Он очень «удачно» ткнулся носом во что-то твердое и на некоторое время потерял способность соображать.

Молчанов все же дотянулся до пускателя антимата. Грехов понял это по тому, что у него сначала заныли зубы, а потом внешние динамики донесли скрежещущий вопль потревоженной атмосферы. Пока он протирал заслезившиеся глаза, все было кончено. Верещал счетчик радиации, половину горста как языком слизнуло, а у его основания корчилась помятая, но уцелевшая (!) паутина, потерявшая весь свой режущий блеск.

– Удачное начало, – легкомысленно произнес Грехов, вытирая с разбитых губ кровь.

Молчанов сдавленно пробормотал что-то и, свирепо помассировав горло, указал в сторону. Грехов увидел далекие светляки фонарей, выписывающие при движении замысловатые траектории. Это возвращались ничего не подозревавшие разведчики. Неужели они не слышали вопля излучателя?! Вирт что-то тихо говорил, Сташевский молчал. Они медленно спустились по склону застывшей лавовой волны, разрезая мрак шпагами света, вышли на освещенное пространство, и тут Сташевский заметил исчезновение вершины горста, метавшуюся «в агонии» паутину, да и дым еще не рассеялся полностью, и радиация не спала. Он замер на миг, потом толкнул Диего, и они бросились к машине, сразу поняв, в чем дело.

В кабине Сташевский окинул рассеянным взглядом растерзанную физиономию Грехова и, будто ничего не произошло, сел в кресло. Вошел невозмутимый Диего Вирт, прищурился на «раненого» и, сказав: «Герой», – сел рядом с командиром.

– Гравистрелок, – произнес вдруг Молчанов таким извиняющимся тоном, что Грехов вытаращил глаза. – Простите меня, Святослав! Я обязан был предупредить, простите.

На него было жалко смотреть, и Грехов почувствовал к нему если не расположение, то, во всяком случае, уважение. Наверное, это действительно мужественный человек.

– А-а… – Сташевский безмятежно махнул рукой. – Сам виноват – обязан был помнить.

Он повернулся к аппаратуре связи и вызвал Станцию.

Долгое время, пока ориентаст прощупывал небо, виом связи лишь мерцал тусклой голубизной, потрескивали динамики приемного устройства да пощелкивал автомат помех, пробуя разные частоты. Наконец виом мигнул, разгорелся, и в нем постепенно проявилось такое знакомое Грехову усталое лицо с чуть вздернутым носиком и умоляющими глазами. Он замер.

«Полина! Полина… Любовь моя и жизнь моя… и боль моя… Я сильный человек и ко многому привык в этом щедром на сюрпризы мире, но я слабею, если тень отчуждения – иногда кажущегося – появляется в твоих глазах, былая уверенность покидает меня, как кровь израненное тело… Человек жив человеком, и пусть кто-нибудь докажет мне обратное. Я жив Сташевским, жив Виртом, всеми друзьями своими, но больше всего я жив тобой… Мы так и не поговорили на Станции, хотя Диего сделал все, чтобы мы встретились. Это, конечно же, он постарался, чтобы ты оказалась здесь, у Тартара. Не без ведома Сташевского, конечно. Хитрые и добрые друзья мои, вам не понять, наверное, что для Полины я только что воскрес. А до этого был год одиночества, год моей смерти, мнимой – для меня, настоящей – для нее…»

Диего покосился на окаменевшего Грехова и сказал:

– Привет связистам. Что нового, Полиночка?

Губы Полины зашевелились, но звука не было. Виом подернулся рябью помех, очистился, и вместо женского в него вплыло лицо Кротаса, с неправильными мелкими чертами, не слишком приветливое, с острым взглядом льдистых глаз.

– Новообразование, – сказал Сташевский в нос. – Через эпицентр нам не пройти, дайте кратчайший путь.

– Настолько нехорошо? – прохрипел динамик сквозь вой сопроводительной помехи.

– Не пройти даже с генератором поля, я смотрел. Укажите-ка поточнее, где мы застряли.

– Минуту… – Кротас скосил глаза в сторону и стал похож на камбалу с носом. – Вы сейчас… на северном склоне хребта, рядом с перевалом Серого Призрака. До корабля от вас всего восемьдесят два километра по прямой… Но если по этому перевалу не пройти, то кратчайший путь – через другой перевал.

– Другой – это Извилистый?

– Да.

– Благодарю… – задумался Сташевский. – До Извилистого около ста километров? Многовато… Ну, а если через Торо-Оро?

– Ты же знаешь, там стоит…

– Город, знаю. Зато мы сэкономим чуть ли не полсуток. Это не так уж плохо, как ты думаешь?

За экраном заговорили сразу несколько человек. Кротас, отвечая, покачал головой и сморщился. Говорить и убеждать ему было трудно, он прекрасно понимал Сташевского, риск был велик. Но и Сташевскому принимать решение было нелегко, Грехов слишком хорошо его знал, чтобы не видеть этого.

– А нового ничего? – спросил Молчанов.

Кротас посмотрел на него одним глазом из виома, качнул головой. Начальник сектора находился в худшем положении, чем они, – он мог только ждать.

– Придется идти через Город, – сказал Сташевский, подводя итог своим размышлениям, и добавил, как бы извиняясь: – Скоро утро, и, может быть, пробиться через помехи мы не сможем, так вы уж не слишком беспокойтесь… Сверху танк вам виден, вот и наблюдайте.

Кротас кивал при каждом слове, и лицо у него было какое-то несчастное, хорошо было видно, что он плохо отдыхал и едва ли ел, и Грехов подумал, что зря Сташевский упомянул о беспокойстве. Беспокойство – фундамент ожидания, а для людей на Станции оно стало основой существования. До тех пор, пока они не дойдут до корабля и не узнают, почему он молчит.

В виом втиснулись знаменитый нос Левады и рыжая его шевелюра.

– Мы тут подготовили еще два «панциря» с танками. Экипажи готовы стартовать по первому вашему сигналу…

– Не надо, – сказал Сташевский грубовато, а Молчанов красноречиво отвернулся. Ни у кого не было гарантий, что и эти десантные корабли не замолчат при посадке, как звездолет. К тому же в случае непредвиденных осложнений они могли и не успеть.

По виому заструились белые зигзаги и раскололи изображение.

– Что там еще? – недовольно обернулся Сташевский.

– Любопытники, – лаконично отозвался Диего Вирт, тыча пальцем в небо.

Грехов тоже заметил их. Один напоминал своим свечением медузу, двое других – немыслимые комбинации светящихся жил.

Сташевский выключил аппаратуру связи и покосился на пульт антимата. Связи все равно не будет, пока рядом барражируют эти фосфоресцирующие булыжники. Их излучение создает помехи в любом диапазоне волн, в этом спасатели убедились еще при посадке.