Вверх тормашками - Сьюзен Андерсон

В считанные секунды она заполнила коробку из-под джема — и наконец показался свет в конце тоннеля. Столик для кофе и диван с двумя приставными тумбочками теперь были свободны. Вероника взглянула на Купа, подпиравшего широким плечом витую лепнину арки. Он чувствовал себя прямо как дома.

— Конечно, я зарезервировала для себя и для Лиззи самые сливки. Но вы не стесняйтесь, пожалуйста. Отберите из этого урожая что-то и себе тоже. — Вероника одарила его самым невинным взглядом. — Судя по вашему облику, вы из тех, кто получает наслаждение от хорошего боя быков. Или, во всяком случае, в значительной мере разделяет эту глупость. Так что, возможно, вам понравится та бархатная картина с матадором? У нее такая очаровательная рама в стиле рококо.

Куп едва мог скрыть свое отвращение, взглянув на упомянутую вещь. Но когда он перевел взгляд обратно на Веронику, губы его растянулись в кривой ухмылке.

— Вы очень добры. Но я не смею даже думать о том, чтобы лишить вас такой редкой драгоценности. — Он поднял бровь. — И потом это не бык.

Вероника засмеялась, совершенно искренне. Но потом взгляд ее упал на фото, которое она подобрала, чтобы положить в коробку. В мозгу пронеслась тысяча воспоминаний, и второй раз за этот день она ощутила нехватку воздуха. Куп наблюдал, как ее лицо, только что светившееся юмором, внезапно погасло. Хотел бы он знать, что случилось. Но он тут же сказал себе, что не хочет ничего знать. Черт побери, ему вовсе не улыбалось вновь очутиться втянутым в ее орбиту. Однако дело всегда заканчивалось этим, когда он оказывался поблизости от этой женщины. Вероника Дэвис притягивала его словно магнит. Умный мужчина в таком случае должен был повернуться и немедленно уйти прочь. Но вместо этого Куп наклонил голову, чтобы взглянуть на фотографию, которую Вероника держала в руке.

— Это ваш отец?

— Да. — Вероника удрученно погладила большим пальцем снимок, запечатлевший темноволосого смеющегося мужчину. — Он умер два года назад.

— О, мне очень жаль, — сказал Куп. — Терять родителей всегда тяжело. Мой отец умер, когда мне было пятнадцать, а матери — около сорока. — Он хотел прогнать печаль с лица Вероники. Поэтому, чтобы отвлечь ее, он показал пальцем на женщину в кадре на заднем плане. На фотографии у нее был очень изнуренный вид. — А это кто? Прежняя официантка?

— О Боже! Почти. — Вероника издала нервный смешок. — Это моя мать.

— О, извините. Я просто подумал, что…

— То же, что подумал бы любой другой, — сухо сказала Вероника. — Так что не волнуйтесь по этому поводу. — В голосе у нее звучало своего рода презрение. Но когда она посмотрела на фото в рамке, брови ее сдвинулись над тонкой переносицей, и весь ее вид, казалось, выражал сплошное страдание. — Мама своей работой свела себя в могилу раньше времени, а папа это допустил. Нет — хуже, он это поощрял. Он считал, что долг женщины — делать все, чтобы ее мужу жилось легче. Папа, естественно, принимал клиентов и занимался напитками, а мама протирала пальцы до кости, едва успевая справляться со всем остальным. — Вероника втиснула рамку с фотографией в крошечное пространство в углу коробки, которую еще раньше поставила на диван, и просто смотрела на переполненный контейнер.

Пока она стояла так несколько секунд, наклонив голову, Куп был вынужден засунуть руки в карманы брюк, чтобы преодолеть искушение притронуться к ее обнаженной шее.

— И вас, конечно, возмущало его поведение? — сказал он слегка запальчиво. — В какой-то степени. Но главным образом меня приводило в негодование, что мама это позволяет. За все те годы она могла занять твердую позицию, но никогда этого не делала. — Вероника пожала плечами. — Я только знаю, — сказала она, повернувшись к Купу, — что со мной этого никогда не будет. Я не собираюсь подставлять хребет мужчине. Если я когда-нибудь полюблю, то такого человека, который не станет взваливать на меня свою ношу, а будет видеть во мне равного партнера.

— Могу себе представить, как ваш отец, вероятно, растерялся после смерти жены, — сказал Куп, удивляясь себе. Какого черта, что здесь происходит? Ему ничего не известно ни о ее отце, ни о том, что чувствовал тот человек. Но он был убежден, что, как бы то ни было, нужно ее утешить. Откуда у него этот безумный порыв? Качнувшись на пятках назад, он бесцеремонно добавил: — Должно быть, он ощутил, как ему ее не хватает, после того как вся работа застопорилась, если не сказать больше.

Вероника издала пессимистический звук.

— Несомненно, ему не хватало мамы, ее навыков. Она была управляющим, официанткой, уборщицей. Но папа считал, что мы с Кристл пойдем по ее стопам и возьмем на себя все ее обязанности. Он был уверен, что мы заинтересованы в «Тонке».

Куп фыркнул:

— Ха, могу вообразить вашу реакцию! Держу пари, вы послали его куда подальше. Да?

— Не совсем так, — сказала Вероника. — Я работала в «Тонке», пока не окончила колледж.

— Вы, наверное, шутите?

— Нет, — возразила она. — Мое отношение к папе было неоднозначным. Я и любила его, и возмущалась им. Пожалуй, вы правы — после смерти мамы он в каком-то смысле действительно пребывал в растерянности. Но вероятно, по ряду причин, а не только из-за работы. Я имею в виду, что он любил маму. Я знаю, он любил ее. Похоже, он просто не понимал, что ее попытки в угоду ему везти на себе весь воз убивают ее. — Вероника подобрала маленькую аляповатую пастушку из фарфора и, задержав руку над коробкой, посмотрела на Купа. — Он не был плохим человеком. Я не хочу, чтобы у вас сложилось о нем превратное мнение. Да, в своем пренебрежении к женщинам он был худший из шовинистов. Но в то же время он был забавный и добрый. И потом, он ведь… мой отец. Только он никогда и знать не желал, что я думаю и чего хочу.

— А вашу сестру он понимал? — спросил Куп, придвигаясь ближе.

Вероника затряслась от смеха.

— О да. Они — два сапога пара. Кристл тоже любила «Тонк». В этом отношении она вся в отца.

— То есть?

— Она так же, как папа, любила находиться среди клиентов. И у нее был такой же талант — по возможности отлынивать от работы.

— А как насчет вас? — спросил Куп. — Вы…

Его слова заглохли в какофонии звуков. В это время дверь с грохотом распахнулась, и в комнату влетела Лиззи, а за ней кудрявая белокурая девочка примерно того же возраста и долговязый мальчик несколькими годами старше. Из-за шума Купу потребовалась секунда или две, чтобы разобраться, кто есть кто в этой маленькой компании. Наконец он понял, что весь этот тарарам исходит от двух незнакомых детей. Лиззи, как обычно, чинная, с улыбкой слушала своих друзей и гладила пушистого котенка, которого она держала у себя под подбородком, прижимая к гороховому жакету.