Беседы с Vеликими - Игорь Свинаренко

В 1984 году закончил институт. Работал архитектором в «Уралгипротрансе» (Свердловск), принимал участие в проектировании свердловского метрополитена.

После успеха альбомов «Невидимка» (1985) и «Разлука» (1986) ушел в профессиональные музыканты. После Бутусов работал с разными людьми, записал много альбомов.

«Если ты желаешь возвестить людям какую-либо важную истину, облеки оную в одежды общего мнения» (Пифагор) – это эпиграф к книге, которую пишет Бутусов.

В свое время группу Бутусова «Наутилус» называли единственной по-настоящему суперпопулярной, а песни – хрестоматийными. Уверяли, что «многие композиции стали национальными гимнами и были раздерганы на цитаты». Фанаты любят рассказывать, что Бутусову подпевала сама Пугачева. «Группа чесала по стране, удовлетворяя ураганный спрос на свои ранние хиты и постепенно зверея от нескончаемого попугайского исполнения одного и того же».

Потом все прошло. Бутусов пытался покончить с собой. Не получилось. Он провел рейсталинг и вернулся к нам. Его новые песни – «Девушка по городу идет» и другие – тоже хороши, но по-другому.

«Наутилус Помпилиус» берет свое начало в 1978 году, когда три студента, будущих архитектора, В. Бутусов, Д. Умецкий (бас-гитара) и И. Гончаров (барабаны), объединились под названием «Али-Баба» для записи своего альбома «Али-Баба и 40 разбойников». Название «Наутилус» появилось в 1982 году. В 1983 году «НАУ» произвел сенсацию на I фестивале Свердловского рок-клуба, а летом 1986 года записал свой знаменитый альбом «Разлука». Состав пополнился саксофонистом А. Могилевским, а многие тексты были написаны поэтом И. Кормильцевым. В сезонах 1987–1988 годов группа много гастролировала, завоевывала первые призы на различных фестивалях, добилась массовой популярности, эксплуатируя в основном накопленное в «Разлуке». После распада «Наутилуса» Бутусов записывал сольные альбомы, работал с питерским электронным дуэтом «Deadушки» и другими, а потом собрал новую группу – «Ю-Питер».

Каждый вечер после работы мы, задрав штаны, бегали в студию. Записывались, пили портвейн, радовались – сплошное удовольствие было. Первый концерт «Наутилуса» состоялся, естественно, в институте. Мы тогда работали в жестком формате художественной самодеятельности. До нас дошли примеры записей из Питера и Москвы, и начались первые эксперименты.

В 90-е из песен «Наутилуса» исчезла социально-политическая подоплека. Она иссохла сама по себе. Мы же не политики – постоянно об этом талдычить. Наши интересы лежали в другой области. В 80-е мы тоже не были особо политизированной группой, просто молотили все подряд. Если это воспринималось как «голос поколения» – это говорит об общем уровне поколения. Мы же подходили ко всему довольно безответственно – обычное молодежное баловство.

Фильм «Брат-2» раскрутился благодаря моей музыке и песням, а цели заполучить актерские лавры я перед собой не ставил. К тому же, если помните, я там фигурирую в своем собственном образе. Я не виноват, что люди, которым нравится моя музыка, любят такой фильм, как «Брат».

Есть авторы, у которых я нахожу ответы на свои вопросы: это Борхес и Набоков. Меня устраивает в принципе атмосфера, царящая в произведениях этих людей. Они близки мне по духу.

Мне интересно знать, почему по писаным законам не все происходит, а происходит по неписаным.

Я еще не посадил дерево, не построил дом и не родил сына…

Я на Арбате купил майку совершенно потрясную – гадкого темно-синего цвета, трикотажную. На ней написано: «Наутилус Помпилиус», а ниже: «Я хочу быть с тобой». Если бы из такого трикотажа еще трусы сделать, это был бы потрясающий интернатский стиль…

– Слава! Я помню, как 20 лет назад тебя крутили везде, днем и ночью. Это было полномасштабное признание. «Я хочу быть с тобой!» – бывало, взрослые люди, напившись, врубали эту кассету и плакали. Ну чуть не плакали. И это мои товарищи журналисты!

– Была и другая интерпретация, ее некоторые наши товарищи в шутку исполняли: «Я хочу быть крутой, я хочу быть как Цой». А «Машина времени» в автобусе – мы вместе ездили с концертами, они во втором отделении, а мы в первом, публику разогревали – так стебалась над нами: «Я хочу быть крутой, я хочу быть Голдой». Это был их директор, Валера Голда – очень крутой человек, очень, по тем временам.

– Но если без шуток, тот успех был уникальный. Его просто не с чем сравнивать.

– Откуда успех? Просто народ тогда опупел от этих догм надуманных, писанных непонятно какими чиновниками законов… Это все как будто специально было подготовлено – и вдруг произошел взрыв. А рок-музыка – это был такой язык, наподобие эсперанто, его все легко понимали: и медик, и архитектор, и журналист… Это была почва, это был островок, на котором можно было отдохнуть, поболтать, найти общность какую-то. А то ведь этот вирус разобщенности, который Лукавый посеял в человеке, нас довел вот до цугундера. Нас начали дробить просто. Настал такой момент, что человечество ничего уже не может вырабатывать глобально. К концу XIX века все было сделано и придумано. И Ленин сказал: грабь награбленное! Начали грабить, и все накопленное съели… (Так, у моей бабушки была глыба шоколада, от которой она в праздники отпиливала по чуть-чуть.) Когда съели – начался прорыв. По всем фронтам: в прессе, в музыке, в кино, в литературе, в театре… В чем еще? Не помню. Во всем культурном слое был рывок. Он произошел сам собой, как-то у всех продуло голову и что-то заставило рвануть, появился кураж.

– А политика?

– Нет, в ней тогда такой тяжеляк был… Там после случился прорыв.

– А вот это: «Good bye America, о-о, где я не буду никогда…» На мой простой взгляд, это самое пронзительное из всего, что у вас было.

– С этой песней интересная была история. Я сейчас могу говорить не кокетничая, потому что много времени прошло: мы ее сделали просто как добивку. Мы тогда записывали альбом, и он получался какой-то ну очень короткий. Он был какой-то недобитый, и мы его добили. Сделали добивку, и он стал полноценным… Знаешь, тогда же было сложно альбомы записывать. Ни у кого ничего не было. Да и негде. В таких условиях приходилось работать… Но раньше же все друг другу помогали. Нам знакомые уступили квартиру на неделю, они поехали на горных лыжах кататься, на Домбай, и мы у них неделю хозяйничали в этой однокомнатной квартире. Кто-то принес японский магнитофон Sony, который имел возможность переписывать с трека на трек. Нам помогали звукооператоры группы «Урфин Джюс». У другой группы берешь гитару, у третьей еще что-нибудь… С миру по нитке. Ближе к песне мы это все собрали в одной квартире… И надо было сделать добивку. У меня был набросок, который я хотел сделать в стиле raggae – это было модно тогда. Хотел, но не смог: времени не было. А тут я взял ПС-55-ю – была у нас такая клавишная, в ней были заложены уже ритмические эффекты, звуки всякие. Врубаешь, а там сразу все играет, и ты ничего поправить не можешь, ничё. Врубили мы эту румбу и думаем: во как круто – все играет как в шарманке. И я под эту румбу записал вокал. Про Америку.

– А ты тогда действительно так волновался насчет Америки? Вот я – да, мне, пока я в ней не был, казалось, что я не знаю чего-то самого главного в этом мире.

– Нет, у меня иначе было: я даже не понимал, о чем пишу. Я писал интуитивно. У меня было ощущение такого рода: по тем временам я воспринимал Америку как легенду, как миф какой-то. Миф, который мы сами себе и придумали, потому что реально мы не представляли себе, что там. У меня ассоциации с Америкой были такие: Гойко Митич как индеец, Фенимор Купер и так далее… А писал я от лица человека, который прощался с детством, уходил в самостоятельное плавание (я сам тогда уехал от родителей). Мне было 20 лет…

– Ты пел, пел про Америку: «Где я не буду никогда». А потом раз – и полетел туда!

– Да-да… Та поездка – это было вообще что-то нереальное. Вообще тогда было очень трудно улететь в Америку! Билетов не было. Мы каких-то людей поднимали по блату, на каких-то квартирах трое суток торчали, ждали, когда найдут билеты… А летели мы тогда на очень крупный ежегодный фестиваль, миллеровский, на который, наверное, нас уже никогда не пригласят.

– Почему – никогда?

– Потому что на тот момент была перестройка и этот интерес к нам сформировался на уровне политической сцены. А к музыке как таковой мало кто интерес проявлял. Я это понимал и особо не обольщался. И вот, представляешь, мы приезжаем в Нью-Йорк, живем в отеле Mariott на Бродвее. Там только что Горбачев, наш президент, поселился, на каждом этаже по 100 человек охраны – и вдруг и мы туда въезжаем!

– Действительно, странно. А вы как туда попали?

– Дело было не только в том, что мы представители андеграунда и деятели современного искусства, а и в том еще, что у нас был крутой спонсор – фирма «Уралмет». Она пароходами вывозила из СССР цветные металлы; тогда же лозунг был – «Грабь награбленное», да?