Вайзер Давидек - Павел Хюлле

Тем временем мы продолжали сидеть на складных стульях, рейки которых впивались в зад, а сторож, не прикрыв за собой дверь, исчез в бездне кабинета. «Теперь вы должны подождать, – объявил он нам, вернувшись через минуту. – Если все будет в порядке, подпишете показания и пойдете по домам. Но разговаривать еще нельзя», – добавил он, грозно поглядев на Петра, который наклонился ко мне. Так что мы и не разговаривали, как и все то время, которое прошло с момента, когда нас привели сюда, и я слышал, что в желудке у Шимека, так же как у меня и у Петра, бурчит все сильнее, поскольку они, конечно, ничего не дали нам поесть. Сторож включил радио, и из деревянного ящичка зажурчала народная музыка. «Сейчас будут новости», – сказал он сам себе и принялся уплетать очередной бутерброд. Действительно, музыка прекратилась, и диктор объявил, что сейчас будут фрагменты из выступления Владислава Гомулки, лысина которого засияла в последнее время на портретах во всех классах. Смешной, немного писклявый голос говорил что-то о порядке в нашем общем доме, а я удивлялся, почему взрослые произносят имя этого человека с таким благоговением, если он говорит скучно, скучнее даже ксендза Дудака на воскресной обедне. Кто, однако, постигнет тайны политических меандров? Сегодня, когда я уже знаю, почему люди восхищались Владиславом Гомулкой (по крайней мере, могу это понять), я вспоминаю тех самых взрослых, которые восторгались словами его преемника, в частности тем, что он говорил на верфи, когда еще свежа была земля на могиле Петра, – он тоже говорил о порядке и общем доме. Да, сегодня я считаюсь взрослым и, хотя не интересуюсь политикой, никогда не впадаю в энтузиазм по отношению к вождю, который начинает с общего дома и порядка. Но хватит об этом, ведь не о том я хотел рассказать. Речь идет о Вайзере. Только о кем. И пока еще очень далеко до ясности. Игра не закончена. Игра? Не могу назвать это иначе. Допускаю, что так же, как тогда, когда мы сидели втроем, ожидая завершения следствия, так же точно теперь Вайзер играет со мной и наблюдает за моими действиями черными глазами. Но об этом рассказ впереди.

Что было после памятного матча с армейскими? Самым важным была погода. Солнце яростно жгло город и залив, листья на деревьях пожухли, как в начале осени, а птицы вообще уже почти не пели, замученные жаром, льющимся с неба. Как-то раз мы поехали в Елитково проверить состояние «рыбного супа», и то, что мы увидели, превосходило самые мрачные ожидания. Кроме колюшки, в стоящей без движения воде залегали сотни полудохлых камбал, угрей, сельдей и другой рыбы, названия которой не знаю до сих пор. Все это, полусгнившее и страшно вонючее, шевелилось в конвульсиях. Угри, самые сильные из рыб, умирали дольше всех, их извивающиеся тела сохранились в моей памяти как символ того лета. Рыбаки вылезали из своих хибар и целые дни просиживали перед ними на лавках, дымя сигаретами и проклиная свою судьбу. Один из них окликнул нас, когда мы шли между пустыми ящиками.

– Зачем вы сюда ходите, пацаны, – проговорил он меланхолично, – нечего вам тут делать. – И сразу же, никем не спрошенный, разговорился: – Это иприт, все из-за этого проклятого иприта, говорю вам, пацаны, чертово прусское свинство. – А когда понял, что мы не очень-то смекаем, о чем речь, объяснил: – Вы что, не слышали про иприт с немецкой подлодки? Она затонула в последние дни войны недалеко от Хеля и вся была начинена ипритом, как бочка сельдью, ну и вот, получили теперь, помойка, а не залив!

– Ну-ну, Игнац, не морочь ребятишкам голову, все знают, никакая тут не подлодка, а русские проводили маневры на святого Иоанна, ну и напустили в воду дряни какой-то, от нее и подохнем все, как рыба!

Рыбак разозлился не на шутку:

– Не мели ерунду, старуха, – рявкнул он на жену и, обращаясь к нам, повторил: – Подлодка, вот и все, проржавела, и из банок потекло это свинство, проклятые гитлерюги, мало нам бед натворили, так еще и это теперь!

Мы сразу разделились на два лагеря, и, пока в ожидании трамвая возле круга кипел громкий спор между сторонниками подлодки и советских маневров, я смотрел в небо, раскаленное добела, смотрел на шар солнца и знал, что не подлодка и не советские маневры в заливе всему этому причина. Если бы, однако, кто-нибудь спросил меня тогда или теперь, что было причиной «рыбного супа», я не смог бы и не смогу дать ясный ответ. Наверно, не грехи человеческие и не гнев Божий, как считал ксендз Дудак, а за ним многие жильцы нашего дома. Они собирались по вечерам во дворе и разговаривали, понизив голос, будто боялись накликать более страшные беды. И странные вещи можно было от них услышать: и что над водами залива видели рыбаки из Хеля оранжевый шар, похожий на шаровую молнию, и что Матерь Божия из Матемблева явилась одной женщине, когда та шла лесом в Брентово, и что моряки видели собственными глазами парусник без матросов, плывущий ночью между пароходами на рейде. Были и такие, что видели комету в форме лошадиной головы, как она кружила над городом, и те, кто ее видел, клялись, что комета вернется, облетев Землю, и обрушится на нас со страшной силой.

Тем временем каждый следующий день казался жарче предыдущего, и мы не играли даже в футбол у прусских казарм из-за жары и облаков едкой пыли, которые вздымались от сгоревшей травы. Что было делать? Несмотря на угрозы М-ского, мы ходили на брентовское кладбище. В тени старых буков было прохладней. Только у нас уже не было каски и ржавого «шмайсера», а Желтокрылого и след простыл. Мы предполагали, что его поймали где-то поблизости и наше оружие было конфисковано. Игра в немцев и партизан без этих атрибутов казалась нам скучной, и тоска все прочнее поселялась в наших сердцах. Если бы Вайзер захотел прийти сюда как тогда, думали мы, может, принес бы с собой что-то интересное, что-нибудь, что позволило бы нам возобновить свои войны с еще большим запалом. Но Вайзер и не думал приходить. Его выступление в матче было последним знаком, который он нам дал, и теперь ждал, что мы придем к нему. Постепенно мы дозревали до этой мысли, но не слишком быстро. Как-то раз Петр, лежа в тени орешника, сказал: «Пляж закрыт, стадион на хрен годится, чего нам тут делать?» Неизвестно, что он имел в виду – кладбище или вообще город, задыхающийся под раскаленным шаром солнца, но именно с этой фразы, которая не была адресована ни одному из нас и которая повисла в воздухе, – с этой именно фразы началось наше приключение с Вайзером. С минуту помолчав, как обычно, Шимек выплюнул пережеванную травинку и сказал: «Вайзер бы что-нибудь придумал». И все мы поддакнули: о да, Вайзер наверняка что-нибудь придумал бы, Вайзер – это не кто-нибудь, в этом были мы уже уверены, вот только как бы к нему подкатиться, чтобы не показаться дурачками, которые сами уже ничего не способны придумать. С другой стороны, Вайзер придумщик и мог бы с нами чем-нибудь поделиться, ясно, что не игрой в чижика или лапту, то были вещи обычные и будничные, а жара усилила нашу естественную неприязнь к вещам обычным и будничным. Да, мы жаждали перемен, и кто знает, не было ли то подсознательным стремлением бросить вызов судьбе, которое часто возникает у мальчишек, разглядывающих карту или читающих «Графа Монте-Кристо». Тяга к переменам жгла наши души, удрученные смертельной скукой. Вдруг мы поняли, что перемены может принести нам только Вайзер. «Нужно пару раз пойти за ними», – предложил Шимек. А Петр сообщил, что Элька с Вайзером ходят теперь не на аэродром, а куда-то за Брентово и там исчезают, часто на полдня. В общем, порешили на том, что завтра мы с самого утра затаимся за углом нашего дома и выследим, чем они занимаются, куда ходят, а также почему избегают нашей компании.

Но оказалось это не так просто, как мы думали. Уже с самого начала трудности множились, точно грибы после дождя. Во-первых, Шимек забыл свой французский бинокль и вынужден был вернуться за ним в тот момент, когда Вайзер уже выходил с Элькой из подъезда. Во-вторых, они словно специально изменили в тот день свои планы и вместо того, чтобы пойти – как мы думали – по улице прямо в направлении Буковой горки, свернули на дорожку между изгородями и пошли в сторону аэродрома. В-третьих, следить сразу большой группой неудобно, а в тот день нас было пятеро или шестеро. Каждую минуту приходилось останавливаться и кого-то утихомиривать, и тогда мы теряли их из виду. Около трамвайного круга нас догнал Шимек. «Я говорил! Они идут на аэродром!» И никто почему-то не сказал ему, что ведь ничего такого он не говорил. С минуту я дрожал в надежде увидеть еще раз игру с самолетом, но только с минуту, потому что Элька с Вайзером спустились по лестнице вниз, на станцию электрички, которая тогда называлась Гданьск-Аэродром. И прежде чем мы успели сориентироваться, уехали в желто-голубом вагоне в сторону Сопота, и в тот день это было, собственно, все. «Одурачили нас как маленьких, – подытожил Петр, – можно идти домой». Мы стояли на мосту, поджидая, чтоб нас осенила какая-нибудь идея, но идеи не было. Вместо нее мы увидели в небе биплан, который поднимался ввысь с натужным хрипом мотора.