Заполье - Петр Краснов

– Некоторые отцы православия, аскеты, считают, что наличными своими силами человек осознанно любить другого человека – всего и во всяких ситуациях, проявлениях – не может. Разве что с вышней помощью: так он, человек, по словам же по вашим… неудоболюбим, что ли.

– Да? Впервые, знаешь, слышу такое… – сказал хозяин Мизгирю, тоже со вниманием слушавшему, смотревшему. – Трезвый взгляд, ничего не скажешь. И смысл – в рамках религиозного, конечно… Разумники. – И перевел все еще недоумевающие глаза на гостя, дрогнул щеточкой усов: – И… вы верите, вообще?

– Да нет, – спокойно сказал Базанов. – С Богом или без – все равно не управляется с любовью человек, не справляется… как и с ненавистью там, с эгоизмом. Ни полюбить толком, чаще всего, ни возненавидеть не может. Ни верить. Нет – я, увы, атеист.

– Вот! – выкинул к нему руку Мизгирь, точно уличил, с поличным поймал. – Не верю я этому «увы»… подозрительно оно и не в первый уже раз, между прочим! Чреваты эти «увы»!..

– А у тебя есть такое право – не верить, подозревать? – резонно и с неожиданным и твердым холодком возразил Воротынцев.

– Увы, нету, – засмеялся Мизгирь. – Это я к тому, что все мы в этаком межеумочном состоянии – жиронда, болотце… Менжуемся, знаете, ни богу свечка, ни черту кочерга. А определиться, – и посерьезнел, скрипнул отчего-то голосом, – желательно бы, императивы времени – они ж категоричны… Aut Caesar, aut nihil[1].

Тот с видом то ли пренебрежительным, то ли непонимающим – а зачем? – пожал плечами, придирчиво оглядел выставляемое секретарем с коляски-подноса на столик: «Наполеона» бутылку, красное вино, большое блюдо чего-то розового, нарезанного, где ветчина, где рыба – сразу не поймешь, бутерброды с икрой и прочую мелочь вроде тарталеток, лимонов и маслин. Появлялся из-за портьеры и работал этот малый бесшумно, с ловкостью едва ль не профессиональной, и Базанов усомнился: секретарь ли?

А хозяин налил коньяку Базанову и себе (бутылку красного без церемоний забрал в свое распоряжение Мизгирь) и, держа бокал чуть на отлете, негромко, но веско, куда и благодушество делось, заговорил:

– Мы встретились здесь по делу – и считайте дело это уже решенным: мое застарелое доверие к Владимиру Георгиевичу и моя вера в талант Ивана Егоровича – тому порукой. Сопутствующие мелочи решаемы, и у нас есть уже что предложить вам; но об этом чуть ниже. Я же хочу выпить за одно удивительное и, право, таинственное обстоятельство: как на наших неизмеримых пространствах, в нашем-то бардаке и всесмешеньи находят в решающее время друг друга талант – и энергия к нему, знание, как делать, – и воля делать это. За встречу их – здесь!..

Тост был хоть куда, не уступал ему и коньяк, никак уж не подделка шляхетская, и что за тяга у поляков, в самом деле, Наполеона всякий раз подводить… да и всех, кто с ними свяжется. Но интересно бы узнать, что за тостом? За симпатией обоюдной, успевшей, кажется, между ними возникнуть.

И Воротынцев не стал тянуть, не в его, видно, характере было это:

– Теперь частности – чтоб не возвращаться к ним, не портить посиделки нашей. Помещение – на углу Казачьей, – он усмехнулся, – и Урицкого, четыре комнаты пока… Устраивает? Там одна из фирм наших, потеснятся, как только скажете. – Он положил оливку в рот, прошел к столу своему и бумажку взял, глянул в нее. – Так… компьютер с принтером, пишмашинки две, факс, мебеля, само собой… Смета на обзаведенье, на канцелярщину всякую – за вами, хоть завтра, как и расписанье штатное. Ставки на ваше усмотрение, скупиться на кадры не будем, наш принцип: все для дела. Далее: «четверка» вазовская с шофером, пробег… э-э… три с половиной тысячи кэмэ – с завтрашнего, опять же, дня в полном вашем распоряжении. Регистрация, расходы побочные, юридические закавыки и прочее – все с Вячеславом, секретарем моим. Отдаю вам его… на известный срок, конечно, на обустройство – как юриста и нашего полномочного. Ведь вам, Иван Егорович, и уволиться надо, так? Проблем не будет?

– Не думаю, – только и мог сказать он. А вот они подумали – за него и, похоже, за всех и вся… другой вопрос, что и как подумали, с каким заглядом вперед. Ну, это видно станет, и довольно скоро; а все предложенное сейчас надо принимать как должное – да, именно так.

– И прекрасно. Что еще?

– Спасибо, Леонид Владленович; но тут момент есть один, который нельзя не обговорить…

– Да, слушаю.

– Я о статуте газеты. Да и о своем, личном, статусе – согласитесь, это важно и, главное, нужно…

И остановился, ожидая подтверждения – важности и нужности. Пусть-ка скажет свое «да», тогда и продолжим; и скорее почувствовал, чем увидел, как напрягся и спрятал глаза Мизгирь… вмешаться изготовился?

– Несомненно, – сказал Воротынцев, чуть наклонив голову набок. Заминка если и была, то совсем небольшая.

– Вы пригласили меня, конечно, не в качестве сотрудника, пусть и ведущего, а как главного редактора газеты… какой пока нет еще, которую с нуля делать надо. Спасибо, я ценю доверие ваше. И известный риск Владимира Георгиевича тоже, я ведь понимаю. – Он улыбнулся им, поочередно. – И ваше доверие я здесь понимаю и принимаю как полномочную ответственность, не иначе. Которая напрямую связана с самостоятельностью моей как редактора – иначе кому за все дело отвечать? Некому. – И решил добавить, на определенность вызвать: – Или неправильно я понял?

– Нет, почему же…

– Тогда я готов, – не стал дожидаться другого он. – Если поверят нашей газете, то лишь как независимой от всяких там… лобби, как газете народного мнения. А партийный иль биржевой листок выпускать очередной, – он пожал плечами, – для кого? Биржи обещанной нету еще, шамовку на оптовом и тряпье на толкучем и без того продают-покупают. А вот народную заявить оппозицию, зрячей и говорящей сделать ее, пути-дороги в будущее поискать, в акционировании разобраться, в приватизации той же, да и в политике самой… Ведь беспредел моделируется, в реале раскручивается, а в нем никто не выиграет по-настоящему, зря надеются ворье с номенклатурой…

– Пожалуй, – раздумчиво согласился хозяин, встал опять, прошелся. – Здоровый противовес этому должен быть… Наглеют на глазах.

– Да в разнос все идет, как… телега с горы. И здесь, я полагаю, нужно достаточно жестким быть. С тем, что называют позицией.

– Правильно полагаете, Иван Егорович. – Он переглянулся с молчавшим до сих пор нахмуренным Мизгирем – теперь что-то собравшимся было сказать, упреждающе ладонь поднял. – И мы вам эти полномочия, с ответственностью вместе, дадим. Дело здесь с излишком сложное, тонкое, оно ведь еще и душу затрагивает, мировоззренческое… нет, без разночтений тут не обойтись. Но в главном-то мы совпадаем: народная самодеятельность во всех областях, да, инициатива, законность со справедливостью в ладах, сотрудничество межсословное. И, наконец, чувство хозяина в народе – как решимость его строить жизнь на собственных началах, на естественном праве всякого суверена!..

Говорил он довольно свободно, вышколенность чувствовалась не только в манерах, но и в этом ученом умении размышлять вслух, словами; и – опять – вертикаль некая угадалась в нем, струнка натянутая, к чему-то его самого и всех рядом с ним обязывающая. В том числе и Мизгиря, который хоть и усмехался вроде уголком чувственно-тяжелых губ, недовольный, что ему сказать не дали, но слушал – будто в первый раз, упорно глядя, будто запоминая… хотя что тут запоминать, что особенного хозяин сказал? Слова.

– А что позиции касается, – тонко улыбнулся вдруг Воротынцев, – так ее никто и не запрещал… Имейте. Отстаивайте – перед всеми, перед нами тоже, дело лишь за аргументами. И не знаю, что вы создадите для собственно журналистской работы, редсовет ли, редколлегию – вам, редактору главному, видней. Ну а для обеспечения жизнедеятельности, для решения некоторых вопросов… не стратегии газетной, нет, но возникающих иногда ситуаций важных, а таковые бывают, мы сформируем правление, скажем, из наших же вкладчиков в это дело… правомерно? – Возразить было нечем, и Базанов кивнул. – И вы тоже будете его членом, с голосом отнюдь не совещательным. Итак, три члена правления уже здесь…

– С председателем! – Доля яда была в этом восклицаньи поручителя явной, он почему-то переживал весь этот разговор довольно болезненно – без особых на то причин, казалось бы, удачный же разговор. – Во главе!

– Благодарю, – ухмыльнулся Воротынцев, – я и не отказываюсь. А посему на правах его предлагаю закрыть первое заседание и перейти к части неофициальной… Так она именуется у заклятых друзей наших, из номенклатуры? – Он лукаво глянул Ивану в глаза, наливая ему, себе затем; поднял бокал: – Что ж, за газету?

– Будет газета, – твердо и не отводя глаз, сказал Базанов, чокнулся с ним. – И подписчиков найдем, раскрутим. Знаю, где искать.

– Знает, – подтвердил и Мизгирь, оживляясь понемногу; но чем он недоволен, уж не второй ли здесь ролью? Совсем не исключено, самолюбия там хватает – помимо даже подведенной под это и растолкованной некогда ему, Базанову, самоделковой теоретической базы. Но при чем бы тут самолюбие, если сам в роли просителя пришел? Или сложней все у них? – Есть, найдутся у нас задумки…