Стихи - Артюр Рембо

Не потому ли так происходит, что мы культивируем сумрак тумана? С водянистыми овощами мы едим лихорадку. А пьянство! А табак! А невежество! А безграничная преданность! Разве не далеко это все от мудрой мысли Востока, от первоначальной родины нашей? При чем же тогда современный мир, если выдуманы такие отравы?

Служители церкви скажут: "Это понятно. Но вы рассуждаете об Эдеме. Нет для нас ничего в истории восточных народов".-Верно! Именно об Эдеме я думал. Чистота древних рас, что для моей мечты она значит?

Философы скажут: "Мир не имеет возраста. Просто человечество перемещается с места на место. Вы -- на Западе, но свободно можете жить на вашем Востоке, настолько древнем, насколько вам это нужно, и при этом жить там вполне хорошо. Не считайте себя побежденным".-- Философы, на вас наложил отпечаток ваш Запад!

Мой разум, будь осторожен. Никаких необузданных, дерзких решений, ведущих к спасенью! Тренируйся! -- Для нас никогда наука не развивается достаточно быстро!

Но я замечаю, что спит мой разум.

Если бы, начиная с этой минуты, никогда б он не спал,-отыскали б мы вскоре истину, которая, может быть, нас окружает со всеми ангелами, льющими слезы...

Если бы, до наступления этой минуты, никогда б он не спал,-я не покорился бы, в незапамятную эпоху, смертоносным инстинктам...

Если бы никогда он не спал,-- я в глубины мудрости смог бы теперь погрузиться.

О чистота, чистота!

В эту минуту моего пробужденья твое виденье предо мною возникло.

Через разум и приходят к богу.

Отчаянное невезенье!

Вспышки зарницы

Человеческий труд! Это взрыв, который озаряет порой мою бездну.

"Нет суеты сует! За науку! Вперед!" -- восклицает сегодняшний Екклезиаст, то есть все восклицают. И однако трупы праздных и злых громоздятся на сердце живых... О, скорее, немного скорее! Туда, за пределы ночи! Разве мы уклонимся от грядущей вечной награды?

Как мне быть? Я ведь знаю, что значит работа, как медлительна поступь науки. Пусть молитва мчится галопом и вспышки света грохочут... Я хорошо это вижу! Слишком просто, и слишком жарко, и без меня обойдутся. У меня есть мой долг, и я буду им горд, наподобие многих, отложив его в сторону.

Моя жизнь истощилась. Ну что ж! Притворяться и бездельничать будем,-- о жалость! И будем жить, забавляясь, мечтая о монстрах любви, о фантастических, странных вселенных, и сетуя, и понося эти облики мира -- шарлатана, нищего, комедианта, бандита: священнослужителя! На больничной койке моей этот запах ладана, вдруг возвратясь, мне казался особенно сильным... О страж ароматов священных, мученик, духовник!

Узнаю в этом гнусность моего воспитания в детстве. Что дальше? Идти еще двадцать лет, если делают так и другие.

Нет-нет! Теперь я восстаю против смерти! В глазах моей гордости работа выглядит слишком уж легкой: моя измена миру была бы слишком короткою пыткой. В последнюю минуту я буду атаковать и справа и слева.

Тогда -- о бедная, о дорогая душа -- не будет ли для нас потеряна вечность?

Утро

Юность моя не была ли однажды ласковой, героической, сказочной,-- на золотых страницах о ней бы писать,-- о избыток удачи! Каким преступленьем, какою ошибкой заслужил я теперь эту слабость? Вы, утверждающие, что звери рыдают в печали, что больные предаются отчаянью, что мертвые видят недобрые сны,-- попробуйте рассказать о моем паденье, рассказать о моих сновиденьях! А сам я теперь изъясняюсь не лучше последнего нищего с его бесконечными Pater и Ave Maria. Разучился я говорить!

Однако сегодня мне верится, что завершилась повесть об аде. Это был настоящий ад, древний ад, тот, чьи двери отверз сын человеческий.

Все в той же пустыне, все в той же ночи, всегда просыпается взор мой усталый при свете серебристой звезды, появленье которой совсем не волнует Властителей жизни, трех древних волхвов,-- сердце, разум и душу. Когда же -- через горы и через пески -- мы пойдем приветствовать рождение мудрости новой, новый труд приветствовать, бегство тиранов и демонов злых, и конец суеверья: когда же -- впервые! -- мы будем праздновать Рождество на земле?

Шествие народов! Песня небес! Рабы, не будем проклинать жизнь!

Прощанье

Осень уже! -- Но к чему сожаленья о вечном солнце, если ждет нас открытие чудесного света,-- вдали от людей, умирающих в смене времен.

Осень. Наша лодка, всплывая в неподвижном тумане, направляется в порт нищеты, держит путь к огромному городу, чье небо испещрено огнями и грязью. О, сгнившие лохмотья, и хлеб, сырой от дождя, о опьяненье, о страсти, которые меня распинали! Неужели никогда не насытится этот вампир, повелитель несметного множества душ и безжизненных тел, ожидающих трубного гласа? Я снова вижу себя покрытым чумою и грязью, с червями на голове, и на теле, и в сердце; я вижу себя распростертым среди незнакомцев, не имеющих возраста и которым неведомы чувства... Я мог бы там умереть... Чудовищные воспоминания! Ненавистна мне нищета!

И меня устрашает зима, потому что зима -- это время комфорта.

-- Иногда я вижу на небе бесконечный берег, покрытый ликующими народами. Надо мною огромный корабль полощет в утреннем ветре свои многоцветные флаги. Все празднества, и триумфы, и драмы я создал. Пытался выдумать новую плоть, и цветы, и новые звезды, и новый язык. Я хотел добиться сверхъестественной власти. И что же? Воображенье свое и воспоминанья свои я должен предать погребенью! Развеяна слава художника и создателя сказок!

Я, который называл себя магом или ангелом, освобожденным от всякой морали,-- я возвратился на землю, где надо искать себе дело, соприкасаться с шершавой реальностью. Просто кестьянин!

Может быть, я обманут? И милосердие -- сестра смерти?

В конце концов я буду просить прощенья за то, что питался ложью. И в путь.

Но ни одной дружелюбной руки! Откуда помощи ждать?

X X X

Да! Новый час, во всяком случае, очень суров.

Я могу сказать, что добился победы; скрежет зубовный, свист пламени, зачумленные вздохи -- все дальше, все тише. Меркнут нечистые воспоминания. Уходят прочь мои последние сожаления,-- зависть к нищим, к разбойникам, к приятелям смерти, ко всем недоразвитым душам.-- Вы прокляты, если б я отомстил...

Надо быть абсолютно во всем современным.

Никаких псалмов: завоеванного не отдавать. Ночь сурова! На моем лице дымится засохшая кровь, позади меня -- ничего, только этот чудовищный куст. Духовная битва так же свирепа, как сражения армий; но созерцание справедливости -удовольствие, доступное одному только богу.

Однако это канун. Пусть достанутся нам все импульсы силы и настоящая нежность. А на заре, вооруженные пылким терпеньем, мы войдем в города, сверкающие великолепьем.

К чему говорить о дружелюбной руке? Мое преимущество в том, что я могу насмехаться над старой лживой любовью и покрыть позором эти лгущие пары,-- ад женщин я видел! -- и мне будет дозволено обладать истиной, сокрытой в душе и теле.

Апрель-август 1873