Воин из Киригуа - Ростислав Кинжалов

Взяв опахало, Хун-Ахау поспешил с Цулем на большой двор, где уже начали собираться сопровождающие первых лиц Тикаля. Особняком стоял большой оркестр — музыкантов в нем было не меньше сотни. Управляющий царевны поставил юношу сзади носилок, которые держали двое крепких рабов. Цуль в сегодняшней процессии, к его большому огорчению, не участвовал. Он отошел в сторону и оттуда по временам ободряюще кивал головой Хун-Ахау; все, мол, будет хорошо. Появился небольшой отряд воинов; юноша с завистью посмотрел на их копья, мечи и палицы. С каким бы удовольствием он обменял свое дурацкое опахало на копье!

По рядам собравшихся прошел шепот, глаза всех поднялись вверх. Хун-Ахау оторвался от созерцания оружия, не дававшего ему покоя, и увидел появившуюся на террасе второго этажа свою повелительницу.

На царевне было надето длинное платье из тяжелой, почти не гнувшейся материи, расшитое эмблемами ее рода и унизанное бляшками из нефрита и перламутровыми дисками, сверкавшими на утреннем солнце. Шея и грудь были закрыты драгоценными ожерельями; в мочках ушей были закреплены длинные, почти до плеч, серьги. В пышных волосах не было ни одного украшения, кроме двух белых цветков каринимака*, приколотых у висков. Сильно нарумяненные щеки казались двумя кровавыми пятнами на бледном неподвижном лице, и только блестящие глаза, устремленные на стоящую внизу толпу, жили своей, особой жизнью.

Несколько минут Эк-Лоль стояла неподвижно, как бы давая возможность собравшимся полюбоваться на нее. Затем медленными шагами под разноголосый шум приветствий она стала осторожно спускаться по лестнице; за ней в строгом порядке двинулись знатные дамы, сопровождавшие дочь правителя. Царевна вышла во двор, стала около своих носилок, но не села в них, а обратилась лицом к дворцу, чего-то выжидая. Хун-Ахау почувствовал резкий запах благовоний, доносившийся до него; Эк-Лоль стояла прямо перед ним. Неожиданно он поймал взгляд выкатившихся от ужаса глаз Цуля и вспомнил свои обязанности: опахало в его руках мерно заколыхалось. Снова посмотрев уголком глаза на Цуля, он понял, что старик был испуган его промедлением; теперь его лицо снова стало спокойным.

На террасе левого крыла дворца появился молодой человек — почти ровесник Хун-Ахау. Хотя Хун-Ахау никогда не видел наследного принца Тикаля, он сразу понял, что это ахау-ах-камха* Кантуль. Невысокого роста, с постоянно подергивающимся лицом, брат совсем не походил на сестру; мелкие черты и узкие глаза он унаследовал от своей матери — второй жены повелителя. Несмотря на свою неопытность в сложных тонкостях придворной жизни, Хун-Ахау ясно почувствовал, что наследный царевич пользуется значительно меньшей популярностью и любовью, чем Эк-Лоль. Приветствия, обращенные к нему, носили отпечаток холодной официальности, да и хор голосов звучал нестройно и значительно слабее.

Когда общее внимание было обращено на появившегося Кантуля, Хун-Ахау вдруг услышал тихий голос царевны. Полуоборотив к нему лицо, она шепнула:

— Не робей, Хун! Только смелый возвратится в Ололтун!

Сердце юноши при этих неожиданных словах запрыгало. Уже не в первый раз он задавал себе один и тот же вопрос: почему царевна всегда так добра к нему? Чем он заслужил ее благосклонность? Почему из множества своих рабов она выделила именно его? Спросить об этом Цуля он не решался.

Царевич Кантуль спустился с террасы и занял место впереди своей многочисленной свиты; Хун-Ахау заметил, что у него было два опахалоносца. Царевич также смотрел на дворец, и только теперь юноша понял, что все ожидали торжественного выхода повелителя Тикаля. В молчании прошло несколько томительных минут.

Резкими голосами взвыли длинные трубы, пронзительно заверещали свистульки, заухали барабаны, застонали флейты. На верхней террасе появилась высокая мужская фигура, подошла к краю и застыла. Хун-Ахау впился глазами в повелителя великого города: в первый раз за свою жизнь он видел человека, от воли которого зависела жизнь и смерть многих тысяч людей.

Правителю Тикаля было уже много лет; ни краски, ни фантастически пышный костюм, из-за которого он казался какой-то сказочной птицей, не могли скрыть тяжелых мешков под его глазами, спускавшихся на шею жирных дряблых щек и согнувшейся спины. Холодные глаза его безучастно смотрели куда-то поверх зданий, на синеватые отроги дальних гор. Снова и снова из глубины двора неслись к нему бурные волны приветствий, но он как будто не замечал собравшихся и не слышал ничего. Сзади него, образуя яркую красочную стену, выстроились самые знатные лица Тикаля и придворные. Все они, подражая правителю, застыли в неподвижных, каменных позах.

Взглянув на царевну, Хун-Ахау увидел, что все лицо ее, вплоть до лба, залито ярким румянцем, ноздри вздрагивают, широко открытые глаза искрятся. При каждом новом всплеске приветствий по ее стройному телу проходил легкий трепет и она едва заметно склоняла голову, как бы отвечая на них.

Неожиданно правитель простер вперед руки с жезлом, словно благословляя собравшихся. Крики перешли в рев. Еще мгновенье — и его фигура скрылась за красочной толпой приближенных; правитель начал спускаться по внутренней лестнице к своим носилкам, ожидавшим его по ту сторону дворца. За ним в строгом порядке, согласно званиям, двигались владыки знатных родов и придворные.

Оркестр поспешил вперед, чтобы встретить повелителя у выхода. За ним на дорогу двинулся царевич Кантуль со своей многочисленной свитой. Пока знатная молодежь, составлявшая ее, весело переговариваясь, проходила мимо, царевна обратилась к юноше:

— Как ты счастлив, Хун, что тебе довелось видеть это! — В ее голосе звучала твердая убежденность, что на свете не может быть ничего лучше, чем торжественный выход повелителя Тикаля.

Хун-Ахау промолчал и лишь почтительно наклонил голову. Эк-Лоль, улыбаясь, села в носилки, и ее кортеж тронулся вслед за наследным царевичем.

Процессия, растянувшаяся на огромное расстояние, двигалась медленно сквозь огромные толпы народа, собравшегося на центральных улицах, и только через полчаса носилки царевны достигли здания для игр в мяч. Собственно говоря, это было даже не здание, а целый комплекс сооружений: два огромных вала, расположенных параллельно, несли каждый на своих широких и плоских вершинах по большому храму. По наружным сторонам этих валов шли лестницы, а внутренние стороны были вертикальными, и в них были укреплены, высоко от земли, плоские каменные изображения гигантских голов попугаев и ягуаров. Длинное и узкое пространство между валами и было площадкой для игры — она была покрыта толстым слоем белой штукатурки, блестевшей на солнце; кое-где на ней виднелись вмурованные небольшие плиты, украшенные барельефами.

Царевич Кантуль со своей свитой и Эк-Лоль с сопровождавшими ее женщинами расположились у входа в храм на левом валу. Хун-Ахау, стоявшему непосредственно за царевной, было хорошо видно все поле стадиона, зато знатные госпожи, перешептываясь и пересмеиваясь, теснили друг друга, чтобы занять наиболее удобное место.

Снова зазвучал оркестр; повелитель Тикаля появился на вершине правого вала и вошел в храм; началось торжественное моление перед началом игры. Пока оно продолжалось, на поле стадиона появились с разных сторон команды игроков. В противоположность пышно разодетым зрителям участники игры имели только набедренные повязки и маленькие щитки на голенях; их обнаженные тела, густо расписанные красками и обильно смазанные маслами, лоснились на солнце. Впереди каждой команды шел предводитель; только у него голова была украшена пучком длинных перьев. Игроки остановились у вмурованных плит. Хун-Ахау отметил, что узоры на телах левой команды были сделаны синей краской, а у правой — ярко-красной. Воцарилось молчание, нарушавшееся только протяжным пением, доносившимся из правого храма.

Но вот пение, завершенное резким кличем, оборвалось, и из темной глубины храма медленно выступила процессия. Впереди ее шел высокий, до невероятности худой человек в широкой белой мантии, болтавшейся на нем, как на палке. На вытянутых вперед руках он нес большой серовато-черный шар. Рядом с ним семенил низкого роста толстый горбун, одетый только в набедренную повязку: он держал большую фигурную курильницу, из которой вырывались тяжелые черные клубы дыма. За ними шествовал правитель, за ним Ах-Меш-Кук и након, а далее торопливо выходили остальные сановники, стараясь занять место получше.

Все при том же торжественном молчании человек в белой мантии — это был верховный жрец Тикаля — дошел до края площадки и остановился. Игроки внизу подняли головы, внимательно наблюдая за его движениями. Горбун несколько раз торопливо помахал курильницей перед шаром, чтобы клубы дыма коснулись его. И тогда верховный жрец с заметным усилием — это показало Хун-Ахау, как тяжел шар — высоко подбросил его вверх.