Заводная обезьяна - Ярослав Голованов

– Убью, подлюка! Убью, как собаку!

Вдруг быстро метнулся назад, к винтовке. Навалились на обоих, тяжело, гроздьями. Руки назад и в разные стороны. Голубь матерился, деланно вырывался. Юрка стоял спокойно, но когда Ваня Кавуненко спросил его: "Ты что, сдурел?" – вдруг закричал не своим, пронзительным криком, так, что даже вахтенный в рубке услышал его.

– Бандит! Фашист! Зверь! Зверь! – кричал Юрка.

С ним приключилось что-то вроде припадка.

Девяносто седьмой день рейса

Теперь жизнь каюты № 64 стала совсем иной. Уже не было больше долгих бесед "за политику", редко кто брал в руки книжку, Юрка отговорил морские байки, и даже Фофочка поунялся и уже не рассказывал о своей любви. Сашка здорово похудел, ходил какой-то взвинченный, будто чуть-чуть пьяный. Витя Хват являлся с вахты злой, мокрый, следил сапогами, ругался, когда Зыбин выгонял его в коридор разуваться, потом, скинув мокрое, карабкался к себе наверх, с тихими, блаженными матюгами вытягивался на койке.

"Молнии" шли теперь косяком. Рекорды в "Молниях" и призывы "равняться на…" мало кого занимали, но у доски, где проставлялись цифры: "Общий улов… Заморожено… Упаковано… Мука…"- народ толпился каждое утро.

Рыба шла хорошо, просто удивительно, что совсем недавно здесь нельзя было поймать ни одной сардинки. За сутки морозили по 20-25 тонн, а 30 июня все запомнили: "Молния" была в тот день с простыню – заморозили 32 тонны.

Вахта за вахтой, один день цеплял другой, крутилась неделя за неделей, как колесики в будильнике. Забили носовой трюм и приканчивали средний. Когда поднимали богатый трал, уже не тревожились: "А ну, как последний" – и если вытаскивали иной раз мешок пустым, не расстраивались: дело случая. Ну пошла рыба на вскид, а может, разогнали косяк дельфины или макрели.

Потеплели радиограммы с базы Гослова, уверенность Арбузова в успехе рейса передалась сначала маленькому начальству, а от него большому – совнархозу, Киеву, Москве.

К середине июля забили наконец средний бездонный твиндек, и все сходились на том, что если и дальше так пойдут дела, то через неделю можно будет поворачивать на север, август встретить в Гибралтаре, а еще через неделю швартоваться к родной стенке. Уж сколько раз, словно наяву, ощущали они этот мягкий толчок о причальные кранцы – старые покрышки, вытертые до корда,- сколько раз их видели во сне…

Однако вдруг опять пошли перебои с рыбой, акустики потеряли косяки, находили маленькие, пуганые, зацепить их было трудно, и сардина попадалась сорная, перемешанная со скумбрией и ставридой. Морозили и скумбрию и ставриду, но все равно, по здешним понятиям, получалось мало: семь-восемь тонн в сутки.

Перебои с рыбой дали людям небольшой отдых. Два дня отсыпались напропалую, а потом опять потянулись к книжкам, шахматам, разумеется, забивали "козла", по вечерам в столовой снова начали крутить кино, а ночью на корме под прожектором удили королевскую макрель. И вот тут-то и вспомнил Витя Хват, что через три дня стукнет ему ровно двадцать пять – четверть века, дата серьезная, требующая к себе уважения.

Каюта № 64 заволновалась. Зыбин стал во главе оргкомитета по проведению торжеств. Он потребовал у Хвата список гостей.

Очень нелегко было Хвату составить этот список. Сначала он думал пригласить Ваню Кавуненко, своего бригадира, и Сережку Голубя – как-никак кореш. Но Сашка шепнул ему, что, если явится Голубь, Юрка уйдет обязательно и он, Сашка, тоже уйдет. Драка на баке обсуждалась два дня, и почти все были на стороне Зыбина. Гидроакустику Кадюкову, который дал Голубю ружье, сделали внушение, а с Голубем имел разговор Ваня Кавуненко. Что он ему сказал, никто не знает. Тралмейстер Губарев сообщил, что "беседа прошла в обстановке взаимопонимания", то есть Ваня Сережку не бил. Это точно. После "беседы" Сережка, выражаясь словами деда Резника, "весь ушел а ракушку и втянул рога". Так что и с Ваней Сережке навряд ли будет приятно снова встретиться. Прикинув все это, Хват понял, что Голубя, видно, лучше не звать, хотя и кореш.

– Я так думаю,- сказал он Зыбину,- значит, нас четверо и Ваня…

– И давай Анюту позовем,- предложил Юрка,- для женского общества, а? Все веселей, а?

– Правильно,- сказал Хват,- она жратвы притащит.

Юрка побежал на камбуз к Анюте.

– Значит, так,- сказал тихо, на ухо,- в 18.00. Каюта № 64. День рождения Витьки. Просим не опаздывать.

– Да как же я…- потупилась Анюта.

– Значит, точно в 18.00. Сашка ничего не знает.- Юрка сказал это так доверительно и дружески, что Анюта удивленно вскинула на него глаза.

Из камбуза Юрка прошел в столовую и увидел Фофочку. Наваливаясь животом на липкую клеенку, Фофочка трудился: рождалась очередная "Молния",

– Надо ввести в судовую роль всех БМРТ должность Зевса-громовержца,весело сказал Юрка и ткнул Фофочку в бок, – и вменить ему в обязанности метать "Молнии" в личный состав.

– Отстань, испорчу! – закричал Фофочка.

– Когда Шаляпин приходил к Репину, Репин вот так на "его не орал,наставительно сказал Юрка,- а рисовал, между прочим, не хуже тебя.- Он обнял Фофочку и взглянул через плечо на "Молнию". Это была не "Молния".

"Объявление,- прочел Юрка,- завтра, 1 августа, в 19.00 в столовой состоится общее собрание экипажа. На повестке дня:

1. Итоги промысла. Докладчик: капитан-директор БМРТ "Державин" П. С. Арбузов. 2. Принятие новых соцобязательств. 3. Разное".

– Красота! – сказал весело Зыбин.- Подумать только, лишь сутки отделяют нас от того часа, когда в столовой соберутся посланцы со всех концов нашего необъятного траулера. Как говорится, радостная весть облетела корабль… Ну, ладно, ты давай закругляйся с этой фреской – и айда в каюту. А то гости придут, а хозяев дома нету…

К 18.00 в каюте № 64 был полный ажур.

Все блестело, такая немыслимая была чистота. Барашки иллюминаторов были надраены так, что на них прямо смотреть было больно. На столе, покрытом белой бумагой, стояли шесть тарелок. Для закусок тарелок раздобыть не удалось, и закуски лежали прямо на бумаге, но не навалом, а аккуратно, этакими декоративными кучками: колбаса копченая (из чемодана Фофочки), сыр голландский, жареная макрель и порезанный дольками кусок холодной говядины (Хват принес от Казаева), две луковицы, тоже порезанные кружочками, как лимон, масло (Анюта), хлеб и даже коробка шпрот (Фофочка). Стаканы и вино Зыбин предусмотрительно держал пока в своем шкафчике: всякое могло случиться, набредет начальство, поднимет крик насчет пьянок и аморалок, несовместимых с высоким званием советского моряка. А кому это нужно?

На стенах каюты висели писанные Фофочкой плакаты: "Да здравствует славное 25-летие!", "Быть передовым- это значит быть, как Витя" – и цитата, слегка переиначенная Зыбиным, из Лермонтова: