Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой - Елена Обоймина

Если бы я, я человеческая, осмелилась, я бы издала 2-ю книжку, чтобы взять к ней эпиграфом: «Каждый душу разбил пополам и поставил двойные замки». [4]

Е. К.-К.

Пошлю письмо и буду каждый час считать, ожидая Вашего ответа, что Вы его получили.

Видно, что послание это, несмотря на его путаность, выношено поэтессой, она очень долго писала его мысленно, не решаясь обратиться к любимому на бумаге. И вот наконец письмо написано и отправлено, пути назад нет…

Отца Гаяны она называет «простым человеком», очевидно, подчеркивая этим: она совершила все то, что предначертал ей Блок сразу после их первой встречи в 1908 году:

…я хотел бы,

Чтобы вы влюбились в простого человека,

Который любит землю и небо

Больше, чем рифмованные и нерифмованные

Речи о земле и о небе.

Лиза настроена вполне решительно не только в личном: наступил новый, очередной этап ее жизни, когда бездействовать было нельзя. Она порывает с прошлым.

Елизавета Юрьевна признавалась в воспоминаниях:

Осенью 13-го года по всяким семейным соображениям надо ехать на север, но в Петербург не хочу. Если уж это неизбежно, буду жить зимой в Москве, а ранней весной назад, к земле…

Молодой женщине хотелось ускользнуть от многого, что окружало ее в Петербурге. Ей казалось, что в Москве получится прожить какое-то время в относительной тишине, чтобы забыть шум пестрых и зачастую безалаберных столичных встреч. Природа и уединение все чаще привлекали Лизу. Сердечные разочарования, развод, рождение Гаяны и запутанные взаимоотношения с А. Блоком – обо всем этом хотелось поразмышлять в тишине. Однако спокойной жизни в Москве не получилось…

Месяца через полтора после приезда сюда Лиза случайно повстречала на улице свою петербургскую знакомую – художницу Софью Дымшиц. Надо же случиться такому совпадению: они с мужем тоже переехали в Москву, да и поселились близко от Лизы, на Зубовском бульваре. Софья пригласила Лизу в гости. Оказалось, Вячеслав Иванов тоже здесь, в Москве, и тоже желает встретиться. Он пытается воссоздать у себя некое подобие петербургских собраний на «Башне». Так друзья, оставленные Лизой в столице, настигли ее в Москве. И – понеслось… Но сейчас меньше всего Лизе были нужны пустопорожние разговоры о спасении России. И она храбро ринулась в бой…

В первый же вечер все петербургское, отвергнутое, сразу нахлынуло. Правда, в каком-то ином, московском виде. Я сначала стойко держусь за свой принципиальный провинциализм, потом медленно начинаю сдавать.

Вот и первая общая поездка к Вячеславу Иванову. Еду в боевом настроении. В конце концов все скажу, объявлю, что я враг, и все тут.

У него на Смоленском все тише и мельче, чем было на башне, он сам изменился. Лунное не так заметно, а немецкий профессор стал виднее. Уж не так сияющ ореол волос, а медвежьи глазки будто острее. Народу как всегда много. Толкуют о Григории Нисском, о Пикассо, еще о чем-то. Я чувствую потребность борьбы.

Иванов любопытен почти по-женски. Он заинтересован, отчего я пропадала, отчего и сейчас я настороже. Ведет к себе в кабинет. БОЙ НАЧИНАЕТСЯ!

Я не скрываю, наоборот, сама первая начинаю. О пустословии, о предании самого главного, о пустой жизни. О том, что я с землей, с простыми русскими людьми, с русским народом, что я отвергаю ИХ ПАДШУЮ КУЛЬТУРУ, что ОНИ ОТОРВАНЫ ОТ НАРОДА, что народу нет дела до их изысканных и неживых душ, даже о том, что они ответят за ГИБЕЛЬ БЛОКА.

Вячеслав Иванов очень внимательно меня слушает. Он все понимает, он со всем соглашается. Более того, я чувствую в его тоне попытку отпустить меня и благословить на этот путь. Но я ведь ни отпуска не прошу, ни благословения не хочу. Разговор обрывается.

В декабре Лиза получила скупой ответ от Блока.

1 декабря 1913.

Елизавета Юрьевна, я хотел бы написать Вам не только то, что получил Ваше письмо. Я верю ему, благодарю и целую Ваши руки. Других слов у меня нет, может быть, не будет долго. Силы мои уходят на то, чтобы протянуть эту самую трудную часть жизни – середину ее.

До свидания, мы встретимся когда-нибудь, я перед Вами не лгу. Прошу Вас, думайте обо мне, как я буду вспоминать о Вас.

Александр Блок

P.S. «Скифские черепки» мне мало нравятся – это самое точное выражение; я знаю, что все меняются, а Вы – молоды очень. Но все-таки, не знаю почему, мне кажется, что Ваши стихи – не для печати. Вероятно, «Скифские черепки» звучали бы иначе, если бы они не были напечатаны.

Этот суровый отзыв, конечно, не мог не оставить горечь в душе поэтессы. Но, думается, она и сама уже в полной мере видела просчеты своей первой книги и сделала соответствующие выводы. Спустя годы она уже под именем матери Марии предупреждала: «Добродетельность намерений не делает бездарное произведение чем-то творческим и положительным».

Впрочем, первая проба пера была для молодой поэтессы уже позади: Лиза активно работала над стихами и подумывала о втором сборнике.

Что касается ее необыкновенного чувства, то Блоку, к сожалению, опять было не до него…

В начале октября 1913 года в петербургском театре Музыкальной драмы состоялась премьера – давали оперу «Кармен». В главной партии – Любовь Дельмас, мало известная столичной публике оперная певица (меццо-сопрано). Ее Кармен, яркая, неудержимая, полная огня и страсти, сразу же очаровала искушенных зрителей. Не стал исключением и Александр Блок.

Поэт писал актрисе:

Я – не мальчик, я много любил и много влюблялся. Не знаю, какой заколдованный цветок Вы бросили мне, не Вы бросили, но я поймал. Когда я увидел Вас без грима и совершенно не похожей на ту, на Вашу Кармен, я потерял голову больше, чем когда я видел Вас на сцене…

Владимир Орлов, биограф поэта, в своей книге об Александре Блоке задается вопросом:

Была ли она хороша собой? Бог знает, теперь установить это трудно. Сохранившиеся фотографии довольно плотной дамы… признаться, не позволяют догадываться о бушевавшей в ней «буре цыганских страстей»… У Блока было свое представление о женской привлекательности, бесконечно далекое от стандарта писаной красавицы. Все его женщины были не красивы, но прекрасны, – вернее сказать, такими он сотворил их – и заставил нас поверить в его творение. Однако вот впечатление стороннего наблюдателя (март 1914 года): «…рыженькая, некрасивая». Но какое все это имеет значение, если живет и будет жить только дивный женский образ, созданный воображением поэта!

А сам Александр Блок так писал (в своем цикле «Кармен»):