Зенитные залпы - Михаил Вербинский

Но спустя час-полтора на батарее вновь стало светло как днем: фашистский самолет повесил осветительную бомбу — «люстру», — как называли их наши бойцы. Расчет у противника был простой: зенитки начнут стрельбу — и легко будет засечь батарею. Но Егупов не поддался на эту удочку: батарея себя не выдала.

Когда рассвело, бойцы увидели на подступах к огневой позиции немало трупов гитлеровцев.

Утром фашисты снова повели атаки на огневую третьей батареи. А в это время сюда пробилась группа бойцов, присланных командиром полка.

Сюда же, к западу от Спартановки, подходили наши танки, пехота, занимали рубеж обороны. Это радовало уставших, изнуренных непрерывными боями зенитчиков. Егупову передали приказ оставить огневую. У Егупова и его бойцов совесть была чиста. Они стояли до последней возможности. Вместе с другими зенитными батареями не пустили вражеские танки в Спартановку.

8. Латошинка

На протяжении всего воскресного дня 23 августа внимание командующего корпусным районом ПВО было приковано к правому флангу боевого порядка. Две фашистские дивизии — танковая и моторизованная — двести танков и до трехсот машин с мотопехотой прорвались к северо-западным подступам Сталинграда. Противник рассчитывал с ходу ворваться в город. Но на его пути непреодолимым огненным барьером встали артиллеристы-зенитчики.

К Сталинграду подходили маршевые части и соединения. Рабочие коллективы тракторного, «Красного Октября», «Баррикад» и других заводов спешно снаряжали отряды народного ополчения, которые выходили на боевые рубежи для защиты города. Но с середины дня и до позднего вечера основной удар танков и пехоты противника приняли на себя зенитные батареи. Зенитчики стояли насмерть.

В штаб противовоздушной обороны вечером поступали донесения об итогах дневного боя. Райнин взвешивал, оценивал обстановку, принимал новые решения. Из первого сектора подполковник Герман докладывал:

— В секторе зенитчиками уничтожено сорок пять танков, тридцать самолетов, две минометные батареи, несколько сот автоматчиков противника.

— Быть начеку! — требовал Райнин. Из своего резерва он выделил Герману несколько орудий для пополнения батарей. Дал указание перебросить в первый сектор три взвода истребителей танков и зенитно-пулеметный батальон.

О напряженных боях докладывал Райнину командир полка малокалиберных зенитных пушек подполковник Ершов. Фашистские самолеты, висевшие над городом, атаковали с пикирования. И по ним-то посылали смертоносные очереди малокалиберные орудия. Немало пикировщиков вогнали в землю расчеты орудий МЗА 23 августа.

Но Ершов сообщил и тяжелую весть: танки врага прорвались к Латошинской переправе, к Волге. Оборонявшая паромную переправу батарея малокалиберных зенитных орудий лейтенанта Баскакова, как видно, погибла.

Два донесения Михаила Баскакова лежали перед командиром полка. В первом комбат двенадцатой сообщал: «Заняли противотанковую оборону. Танки находятся пятьсот метров западнее, в лощине. Ваш приказ — не допустить немцев к Волге — выполню». Спустя два часа Баскаков передал: «Вражеские танки в трехстах метрах. Что бы ни случилось, батарея будет сражаться до последней капли крови… Больше донесений не поступало. Связь прервалась.

В тяжелом положении оказалась двенадцатая батарея. Это понимали на командном пункте. Но как ей помочь?

Боец Аркадий Бондаренко, узнав о донесениях Баскакова, тут же обратился к командиру полка.

— Товарищ командир, разрешите мне сходить на двенадцатую батарею. Очень вас прошу, — просил он подполковника Ершова.

Почему же так рвался в Латошинку красноармеец Бондаренко, что так тянуло его на двенадцатую батарею?

…В жаркий июльский полдень в штаб полка МЗА прибыла группа бойцов. Они уже побывали в пороховом дыму, прошли «капитальный ремонт» в госпиталях и теперь возвращались в строй. Среди них был русоволосый боец со светло-серыми, словно выцветшими глазами, — Аркадий Бондаренко.

Ночевали новички во взводе управления. Утром, когда они подошли к умывальникам, Бондаренко по привычке сбросил гимнастерку и майку, чтобы в свое удовольствие окатить спину холодной водой. Спина была сплошь в больших и маленьких коричневых пятнах. Кто-то тут же выпалил:

— Ну и спина! Настоящий рыжик!

Так с тех пор и стали Аркадия звать Рыжиком. Ему шел двадцать первый год. Родился в Киеве. Малышом остался без отца и матери. Направили в детский дом. Очутился в Татарии. Затем потянуло его на Украину. Приехал в родной город, поступил в ФЗУ. Приобрел специальность. Стал работать на стройках Киева. Так прошла юность…

А в сороковом году Аркадий уже воевал на Карельском перешейке. Пошел в армию добровольцем. Ранило его там. Вылечился и подался киевлянин на Кавказ. Водил там грузовик по горным дорогам. Но не успел обжиться, как грянула Великая Отечественная. Аркадий снова в армии. Возил боеприпасы, продовольствие. На Дону настиг его осколок вражеской мины. Лечился в Котельникове. И вот он среди зенитчиков.

Когда батарейцы узнали биографию своего однополчанина, добавили к его прозвищу «стреляный воробей». Аркадий не обижался. «Хоть горшком назови, только в печь не сади», — шутливо отвечал он.

Новички разошлись по батареям, а Бондаренко оставили во взводе управления в качестве связного с третьим дивизионом.

— Желаем успехов, стреляный воробей! — прощались товарищи, одни хлопали Аркадия по плечу, другие жали руку.

И вот Бондаренко стал ходить по своим быстро заученным маршрутам — к батареям третьего дивизиона. Не раз доводилось ему бывать на двенадцатой батарее, где у него появилось немало друзей. Понравился ему и комбат Михаил Баскаков, с открытым лицом, приятным, спокойным голосом. Он увлекательно рассказывал о своих родных местах, об Иртыше, где рос, учился и впервые услышал песню о Ермаке…

Когда 23 августа разыгрался бой с танками и начались атаки «юнкерсов», Аркадий с тревогой вслушивался в канонаду. Так хотелось ему бежать на батарею, где сражались зенитчики. Но с КП он не мог отлучиться. Не раз вспоминался ему холм у паромной переправы с расставленными полукольцом 37-миллиметровыми пушками. «Как-то там воюют баскаковцы?» — думал Бондаренко.

Да и возле полкового КП чувствовалось дыхание боя. И бойцы, которые находились здесь, были заняты по горло. Бондаренко выполнял отдельные задания, тушил пожар, возникший в» рядом стоявшем здании, спасал людей, придавленных потолочиной землянки, в которую угодила бомба. И так весь этот горячий день.

А перед вечером Аркадий услышал от бойцов, что двенадцатая разбита. Тогда он и пошел к командиру.

— Неужели баскаковцы погибли? Разрешите пойти проверить. Я ведь связной! Разрешите, товарищ командир, сбегать в Латошинку!

— Не горячись, — спокойно говорил Ершов. — Сбегать туда не так просто. Там — немцы.

— Доберусь. Обязательно доберусь!

— Ну, ступай! — сказал командир. — Только зря голову под пули не подставляй.

Бондаренко тронулся в опасный путь вечером. Он выбирал лощинки, промоины, укрывался в кустарнике.

Впереди, в окопах — наши пехотинцы. Они хорошо замаскировались, и Аркадий заметил их, когда приблизился почти вплотную. Пехотный командир, низенький плотный капитан в выгоревшей добела гимнастерке, увидев незнакомого бойца, заставил его подойти. Бондаренко рассказал, кто он и куда идет, но капитан был неумолим.

— Нечего зря мишенью торчать!

Отсюда вся местность просматривалась вплоть до Латошинки. Видно было, как на высотке близ переправы зло стреляли пушки. Бондаренко догадывался, что это бьют скорострельные зенитки. «Значит, батарея жива! — обрадованно говорил он. — Доберусь до нее, все равно доберусь».

— Не задерживайте, товарищ капитан. Доберусь!… Капитан махнул рукой:

— Ползи. Но если подстрелят, пеняй на себя… Бондаренко устремился вперед. Еще немного — и он будет у цели. Но вот в воронке увидел фашистов. Они его не заметили. Прижался к земле, щетинившейся полынью, Ждал. Говорил же ему командир: «Зря голову под пули не подставляй». Уметь выждать, перехитрить врага, как он считал, — это искусство бойца. Тут припомнилось ему, как однажды вдвоем с товарищем ходили за «языком». Приблизились незаметно к переднему краю. Влезли в старый окоп. Вблизи появился гитлеровец. Походил взад-вперед и скрылся. Второй прошмыгнул и исчез. И время идет. Весь день просидели в засаде. И только перед сумерками вновь увидели немца. Неужели и этот не попадет в наши руки? Тот отошел от траншей в кустарник. Присел на корточки, смотрит в землю. Набросились на него. Выжидали не напрасно! И сейчас терпеливо ждал случая, чтобы сразить фашистов. Те поднимаются. «Вот и хорошо», — тихо шепчет Аркадий, правый глаз ловит на мушку фрица. Три выстрела — и три фашиста в бурьяне. «Теперь дорога свободна», — оценивает он и ползет дальше. Сердце застучало сильнее. Сейчас он увидит знакомые лица зенитчиков. Но когда до холма оставалось совсем немного, в него начали стрелять. «Убьют, чего доброго, свои», — подумал Аркадий и закричал: