Апрель. Книга вторая - Сергей Петренко

Я вдруг испугался, что пропустил все важные церемонии, и дед будет недоволен.

Наверное, я изменился в лице и отступил в сторону — но мальчик внезапно обхватил меня крепко и прошептал — мне почудилось, будто он сказал сразу, одновременно две фразы:

«Ты придёшь ещё? Приходи!..»

«Не приходи сюда больше никогда!»

Я задрожал — такой он был горячий — а он отодвинулся и исчез, шагнув за кусты. Я озирался в страхе — мне показалось, небо наливалось алым, как будто его самой серединой окунули в закат. А прожилки листьев еле заметно светились — по ним струилась, искрясь, огненно-оранжевая кровь.

Со следующей ночи меня стали мучить сны. Начинались они всегда хорошо — я убегал из дома, думая, что наступило утро. Где-нибудь на окраинах Города, в древних развалинах или на дальних пустынных пляжах собиралась наша призрачная компания — трое мальчишек и девчонка. Проснувшись, я не мог вспомнить их имён. Возможно, я и сам назывался там как-то по-другому. Мы не занимались ничем особенным — то бродили, исследуя глухие уголки Острова, то строили домики из всякой всячины, выброшенной прибоем. К концу сна у нас завязывалась какая-нибудь игра, и радость от неё всегда смешивалась с предчувствием неотвратимого финала — над Островом принимался дуть тревожный холодный ветер. Один из мальчиков — он был Ветряным — что-то кричал и взмахивал руками — но ветер не слушался его. Надвигалась стена мрака — она была далеко, но все мы знали, какая неимоверная у неё высота. Девочка, которая, наверное, была алуски, пела Океану, и Океан волновался и жалобно ревел, говоря, что ничего не может поделать. И тогда между небом и Океаном начинали бить молнии, они составляли занавес, преграду неведомой и жуткой силе, однако мы, все четверо, знали, что и Огонь не остановит Тьму.

Я мучился от беспомощности, мучился не только потому, что вся земля и мои друзья, и сам я вот-вот буду уничтожен — но ещё я чувствовал, что они, мои спутники, уже сделали всё возможное, всё, что было в их силах — и с невысказанной надеждой ждали чего-то от меня. Я поворачивался к ним, но не успевал получить подсказку — полог Огня разрывался, и то, что обрушивалось на мир, каждый раз заставляло умирать от страха и просыпаться со сдавленным скулением.

Я не решался рассказать о снах деду, подозревая, что их тайна — слишком серьёзна, сны были одновременно и мукой, и даром. Однако дед скоро догадался — обо всём или о достаточно многом. Он прикоснулся ко мне — что делал редко — и тихо сказал:

— Значит, правда… Терпи ещё неделю, выдержишь?

Я кивнул. И с этого дня дед посвятил меня в грандиозный замысел, тайну, самое значительное событие на Островах, быть может, за последние несколько сотен лет.

Сны, неотличимые от яви. Явь, смешавшаяся со сном…

На рассвете, когда сознание начинает пробуждаться, образуются самые странные миры, сотканные из наплывающих друг на друга пространств — памяти и сна. Дирижирующий симфонией, не делает никаких устремлений к тому, чтобы смешение оказалось убедительным — оно всё равно будет таким — в мгновения пробуждения, растянутые во вселенные иной жизни, мы подобны детям, верящим всему сильному и яркому.

Я мог бы считать это путешествие сном. Чтобы найти причины, по которым оно должно быть чем-то большим или меньшим — нужны усилия. Я не вижу смысла.

На Островах не знали об экспедиции. Корабли поднимались в разное время и с разных стоянок. Мы, как это обычно делается, прибыли на «Ласточку» перед рассветом, а едва край солнца поднялся над Океаном, затрепетал ветер, и «Ласточка» неслышно скользнула в белизну.

«Ласточка» была большим кораблём, возможно, самым большим на Островах. Мне она представлялась отдельным островом, городом деревянных площадей-палуб, верёвочных арок и мостов, мачт-башен, в которых затаились облака-паруса.

«Ласточка» направлялась точно на восток. Восходящее солнце виделось огромным, и я не сомневался в том, что если мы сможем лететь быстро и успеем приблизиться к светилу раньше, чем оно превратится в обычное, доброе солнце Островов, мы будем поглощены вратами белого сияния, оказавшись перед ними ничтожными точками — и почему-то осознание этого вызывало во мне не ужас, а восторг.

Я, наконец, нашёл силы оторвать взгляд от солнца и повернулся назад, к Островам. Несколько секунд радужная тьма колыхала перед глазами свои занавесы, и я едва не закричал — а потом, почему-то внезапно, зрение вернулось.

Какой-то миг я думал, будто Острова тонут. Скалы поднимали распяленные вершины в немом крике, белое сияние волн создавало иллюзию дрожания — а затем откуда-то изнутри мира вывернулся глухой гром, будто лопнуло что-то в утробе. Картинка обрела чёткость, и гордые пики Островов прощально впечатались в небо.

Я решил, что звук мне почудился — он действительно был потусторонним. Но он повторился, и я повернулся и побрёл к нему, точно меня тянули.

Я видел, как матросы в страхе отступали куда-то, сливаясь с кораблём. На баке стоял как будто большой треножник с закопченным котлом. Кто-то невероятно гибкий и тонкий выметнул руку с «поварёшкой» — и снова по кораблю разошёлся гул и стон удара.

— Что это?.. — прошептал я, не рассчитывая услышать ответ — палубы были пусты.

— Молот Грома. Древний барабан… Его назвали так в честь другого древнего творения — корабля Тогородора… Или, возможно, наоборот…

Дед сжал мне плечо до боли — но мне нравилась эта боль — она помогала оставаться в этом мире — какую-то секунду я верил, что с очередным ударом Молота меня разорвало бы на части.

— Я давно желал услышать этот звук, — произнёс дед. — Но на Островах нельзя было и помыслить…

Дед умолк, как будто дыхание перехватило. Я беспокойно посмотрел на него, потом окинул взглядом «Ласточку». Огромный корабль, свободный и лёгкий, сейчас, в моём восприятии превратился в стрелу — ни ветер, никакая иная преграда не имели бы значения, воздушная душа корабля стала волей, собранной и неостановимой.

— А как же два других корабля?

— Они последуют за нами, с обычной скоростью.

Настал день, когда мы увидели землю.

Люди замирали на палубах — бесконечная твердь грозила замкнуть Океан. Океан больше не был основой вселенной.

Солнце падало в закат. «Ласточка» замедлила полёт, и два других корабля чёрными альбатросами повисли позади, справа и слева. На востоке, растекаясь по-над горизонтом тяжестью воспалённой памяти, висели над материком тучи. Их края были подсвечены солнцем, а глубь дымилась тьмой. Из корневищ материка вырастали горы — чужие, совершенно не такие, как на Островах, чудовищно тяжёлые, дремучие, неохватные. Они были впереди, они громоздились на Севере, они тянулись на юг. Иные золотились гаснущим закатом, иные уже были непроницаемо черны и скрывали у себя в глубинах какую-то недоступную жизнь.