Дело дАртеза - Ганс Носсак

Эдит сильно рассердилась, когда протоколист изложил ей свои соображения. Она оборвала разговор, возразив, что, во всяком случае, эта девушка не ее мать, мать ее в жизни не посещала театральных студий и родилась в Киле. Она, однако, упустила из виду, что роман с ученицей театральной студии, если таковой имел место, приходится на более раннее время; д'Артез познакомился с матерью Эдит, только проходя службу в Киле.

Но тут протоколисту на память приходит еще одна сцена, которую можно считать типичной для д'Артеза. Она, правда, разыграна была куда позже, всего год-другой назад. Когда говоришь о д'Артезе, попытка вести рассказ в хронологической последовательности ни к чему не приводит. Только искажаешь картину - все представляется слишком простым, и невольно спохватываешься: нет, так быть не могло. Где-то упущено главное. Сцена, о которой идет речь, не известна была даже Ламберу; он наверняка порадовался бы ей, но смерть унесла его, прежде чем протоколист успел передать ему ее содержание. Случилось так, что телеграмма с извещением о смерти Ламбера пришла спустя часа два после того, как протоколист узнал кое-что об этой сценке. Удивительно, как все совпало. Эдит и протоколист вынуждены были в тот же вечер вылететь во Франкфурт, хотя собирались пробыть в Берлине еще несколько дней. Д'Артез, о чем уже, кажется, говорилось, был в это время за границей. Эдит ночевала в его комнате, и для протоколиста в квартире нашлась каморка, так что берлинская поездка им недорого обошлась.

Телеграмма была адресована на имя протоколиста, а не на имя Эдит, как можно было ожидать. Ламберу стало худо в университетской библиотеке. День, видимо, выдался очень жаркий, как бывает порой во Франкфурте. Ламбер медленно соскользнул с помоста в читальном зале, где стоял его письменный стол, ничего себе не повредив. Его тотчас отвезли в больницу, и там он пролежал еще два дня. Написав на листке последний адрес протоколиста, он вручил его сестре или врачу - на всякий случай. Нашлось также своего рода завещание, хотя его законность и можно оспаривать. Оно содержало всего две-три фразы, написанные от руки и снабженные подписью Ламбера. Текст дословно гласил следующее:

"Дорогой протоколист, всем добром, какое у меня обнаружится, распорядись по своему усмотрению. Родственников, хвала создателю, у меня нет. Твой Луи Ламбер".

Кстати говоря, в этом случае Ламбер впервые обратился к протоколисту на "ты". Наследство его не представляло никакой ценности - только-только покрыть расходы на похороны и на перевоз тела в Висбаден. Все счета сохраняет Эдит Наземан на тот случай, если в отсутствие протоколиста все же объявится кто-либо, претендующий на это наследство.

Неожиданным представляется то обстоятельство, что Ламбер доверил свои бумаги протоколисту, а не ближайшему другу д'Артезу или Эдит, которую знал гораздо дольше. Эдит не усмотрела тут ничего особенного.

- Паду он подобными делами утруждать не хотел, а с тобой за этот год достаточно сошелся.

Эдит с протоколистом в ту пору уже, видимо, были на "ты".

Однако вернемся к бывшей ученице театральной студии, ибо это она рассказала Эдит и протоколисту пресловутую сцену, в которой она, так сказать, подыгрывала д'Артезу. Эдит познакомилась с этой женщиной, когда приезжала в Западный Берлин с отцом. На этот раз Эдит отправилась к ней единственно по желанию протоколиста, который надеялся узнать что-нибудь о д'Артезе. Эдит, надо признать, относилась к этой женщине с предубеждением и но своей воле в жизни бы к ней не пошла, что та со своей стороны подметила и над чем немало потешалась.

- Не бойся, детка, - говорила она, - не отниму я у тебя твоего папочку. Уж нынче-то я, во всяком случае, понимаю что к чему. Да и на меня взгляни. Твой отец остался молодым, а я... Несчастье сохраняет человека молодым, это я часто замечала. Смирись с несчастьем вовремя, и оно от тебя отстанет, а мы, прочие, кто еще гонится за счастьем, изнашиваемся вконец. Вот и нечего тебе бояться!

Женщине этой было, если подсчитать, лет пятьдесят пять - пятьдесят шесть, но выглядела она куда старше. Развалина, как выразилась о ней Эдит.

Звалась она Сибилла Вустер. Видимо, ее девичья фамилия, к которой она вернулась. А может, даже не ее девичья фамилия, а фамилия ее матери.

Ламбер был, конечно, знаком с ней еще с прежних времен; можно предположить, что они и после войны встречались раз или два, когда д'Артезу удавалось подбить его на поездку в Берлин. Вряд ли чаще, Ламбер был тяжел на подъем. Как бы там ни было, прозвище "женщина в окне" изобрел, видимо, Ламбер в один из таких приездов. Д'Артезу, который это прозвище принял, оно, надо полагать, вряд ли пришло бы в голову. Да и к тому же у окна своей комнаты в бельэтаже на углу Ранкештрассе и Аугсбургерштрассе Сибилла Вустер засела только через год или два по окончании войны, во время военной сумятицы судьба забросила ее во Фрейлассинг. За углом, на Ранкештрассе, возможно, даже в подвале ее дома открылось кабаре, где д'Артез иной раз выступал, хоть и редко, и больше из любезности, чтобы помочь владельцам. Там, считал он, злоупотребляют политикой.

- Или актуальностью? - сказала Эдит. - Зрители хохочут над остротами, а меняться ничего не меняется. В этом папа участвовать не желал. Одно огорчение, говорил он. Так всегда получается с актуальностью, как он это называет. Ходишь вокруг да около правды, только этой шайке жизнь облегчаешь.

До прозвища "женщина в окне" Ламбер тоже не сам додумался, ему случайно вспомнилась статья, вышедшая в одном из научных институтов. Оттиск этот, изрядно выцветший, он захватил домой из библиотеки, чтобы показать протоколисту. И верно, под основным заглавием был греческими литерами мелким шрифтом набран подзаголовок: "Эссе о женщине в окне". Стало быть, совсем не потому, как можно было бы предположить, пришло Ламберу в голову это прозвище, что сам он имел обыкновение ночами стоять у окна, да еще со своим манекеном.

В статье шла речь о давнишних изысканиях по декоративно-прикладному искусству стран Передней Азии первого тысячелетия до н.э. и его предполагаемому значению. Статье были приданы многочисленные ученые примечания. Для пояснения мифологических мотивов приводилась даже история Иезавели из Ветхого завета. По сути дела, автор, археолог, исследовал происхождение древней легенды, сохранившейся, хоть и в измененном виде, вплоть до времен позднего Рима. Несмотря на сухость изложения, факты, якобы приведшие к возникновению легенды, воспринимались достаточно живо.

Ламбер, обращаясь к Эдит, сказал с усмешкой:

- Статья тебя заинтересует. Ты же изучала социологию.

В легенде речь шла о молодом человеке не то низкого происхождения, не то, как предполагал ученый, выходца из той части населения, что иммигрировала некогда в эту страну и была лишь терпима здесь; юноша влюбился то ли в девицу аристократического происхождения, то ли в дочь местного патриция. Девушка отклонила его домогательства, и молодой человек покончил с собой от сердечных огорчений. Итак, обычная любовная история, не лишенная сентиментальности и общественной морали. Последующие события, однако, куда примечательнее. Когда похоронная процессия следовала мимо дома девушки, та высунулась в окно, чтобы лучше разглядеть открывшееся зрелище. Поступок этот привел в негодование богиню любви, и она обратила девушку, стоявшую в окне, в каменную статую. Впоследствии, как доказывает ученый автор, "женщина в окне" стала символом проституции.

Иной раз фигуру эту окружают голубями, и поскольку во Франкфурте, как известно, хватает проституток и голубей, то, казалось бы, нетрудно провести аналогию с манекеном, но, как сказано, не в нем дело.

Эдит легенда активно не понравилась. В конце-то концов, девушка вправе отвергнуть любовное домогательство. Однако ж, заметил в ответ Ламбер, незачем веселиться, когда молодой парень кончает с собой. Эдит, видимо, ошибочно заподозрила, что легенда эта в устах Ламбера звучит ей упреком. Всего за месяц-другой до того, как протоколист познакомился с Эдит, она расторгла помолвку с неким молодым инженером. Но протоколисту в то время это известно не было.

Эдит же считала исторические или археологические пояснения, касающиеся "женщины в окне", решительным вздором.

- Просто дядя Ламбер напускает на себя важность, чтобы показать свою эрудицию.

Будучи как-то в Берлине, Эдит обнаружила, что у Сибиллы Вустер к окну прилажено зеркало, "шпион", как его называют. Таким образом та держала под наблюдением обе улицы. В первую голову Аугсбургерштрассе.

- Девицы, там промышляющие, конечно, давно это подметили и прозвали ее "женщиной в окне".

Так оно, по-видимому, и было: девицы нет-нет да и забегали к ней погадать на картах. О чем "женщина в окне" поведала Эдит и протоколисту, когда они у нее побывали.

- Особенно вон та, Мими, рыжеволосая - ах, нет, она еще, понятно, спит, - все нервы мне вымотала. Уж очень ей хочется выйти за хозяина овощной лавчонки в Тегеле, да об этом пока речи быть не может - у него жена есть, больна раком. А Мими хочется знать, долго ли та еще протянет. Она, сдается мне, думает, будто в моих силах это дело чуточку ускорить, иголкой фотокарточку проткнуть или еще что сделать. Господи боже ты мой, тут ведь колдовством не поможешь, тут терпением запастись надо. А это ох как трудно.