В дебрях времени - Герман Чижевский

Пока я с изумлением разглядывал этих юных чудовищ, одно из них успело слегка поранить меня клювом. Они были настоящими убийцами с первой же минуты рождения, как и их мамаша, и мне пришлось отбиваться ногами. Неподалеку, за кучей песка, валялись обломки толстой кремовой скорлупы с мелкими пятнышками, будто от раздавленных вишен. Продолбить такую скорлупу стоило, вероятно, немалых усилий, но достаточно было взглянуть на этих милых, бойких птенчиков, на их тяжелые клювы, чтобы проникнуться уверенностью в том, что будь даже скорлупа вдвое толще — она не задержала бы их ни на одну лишнюю минуту. Воспользовавшись тем, что внимание птенцов отвлекла какая-то несчастная ящерица — они мигом собрались вокруг нее и принялись за трапезу, — я обошел их и нагнулся над местом кладки в надежде все-таки найти хоть одно целое яйцо.

Яйцо я нашел, но, пока я извлекал его из песка, оно треснуло, скорлупа стала разваливаться у меня под пальцами, и наружу выглянул новый младенец. Не затрудняя себя попытками сбросить осколки скорлупы со спины, он ударом клюва рассек мне до кости мизинец, вскочил и, спотыкаясь и падая, помчался к своим пирующим братцам. Там, едва добежав, он тотчас же затеял с одним из них драку по всем правилам, а я, перевязав свой палец, стал собирать для коллекции обломки скорлупы.

Бойцы между тем дрались с возрастающим пылом. Они пригибали головы к песку, топорщили мокрые перья и ожесточенно наскакивали друг на друга, норовя выклевать глаза или ранить противника грязными кривыми когтями. В конце концов один из них — не знаю уже какой — ухватил клювом шею противника, точно в ножницы, и, понатужившись, повалил на землю.

Но тут на вершине холма появилась уродливая тень, это возвращалась моя диатрима с добычей. Драка сейчас же прекратилась, и птенцы, все четверо, еле удерживая громадные головы на тонких шеях, помчались ее встречать, а я поспешно вскарабкался на машину, вынул и раскрыл зонт и, заслонившись им, положил руку на рычаг.

Диатрима трудилась с похвальным упорством, то клювом, то мощной когтистой лапой волоча тушу фенакода к своей кладке. Кажется, она несколько удивилась нежданному появлению птенцов и остановилась, разглядывая их. А они, не обращая на нее никакого внимания, вовсю клевали свежее мясо. Тогда взлохмаченная и неряшливая мамаша снова потащила тушу к моей машине. Затаив дыхание я следил за ней из-за зонта.

Должно быть, она приняла машину с зонтом за что-то новое и даже усомнилась в том, что вокруг нее топчутся ее собственные дети. Диатрима рассталась с тушей и, подойдя к птенцам, еще раз глубокомысленно оглядела их. Может быть, она их пересчитывала. Я с треском закрыл зонт, сунул его в багажник и надавил на рычаг. Последнее, что я увидел в эоцене, был громадный, обращенный в мою сторону, изумленно разинутый клюв, заляпанный сохнущей кровью.

В джунглях олигоцена

Машина времени подо мной дрогнула и накренилась. Раздался скрежет металла по камню, какая-то ветка хлестнула меня по лицу, и я зажмурился. Несколько квадратных листьев упало мне на колени.

Меня обдало влажным воздухом теплицы. Густые тяжелые запахи сырой земли, эфирные ароматы цветов и листьев с примесью терпкого кислого запаха растительной гнили насыщали красноватый сумрак. Ребристые стволы деревьев отливали карминными и красными тонами. Высоко над головой мелкой частой голубой мозаикой проглядывало небо.

Все видимое пространство между ветвистыми колоссами ликвидамбарами щетинилось серо-зелеными иглами перистых пальм с проступавшими кое-где гигантскими шарами веерных пальм. Какое-то движение рядом привлекло мое внимание: странный темный комок побежал по слежавшейся листве. Это оказался мохнатый, в форме полумесяца фиолетовый паук величиной в кулак. Паук убегал, угрожающе подняв перед собой две передние лапки. Откуда-то на него упала капля, он сжался и отпрыгнул на целый метр в ворох листвы, прикрытый сверху папоротником.

Джунгли! Я всегда мечтал вот о таких нетронутых, обласканных солнцем дебрях. «Так можно, пожалуй, просидеть вечность», — подумал я и поискал глазами паука, но он скрылся. Тогда я пожалел, что не поймал его. И опять я сидел целую минуту, глубоко и спокойно вдыхая напоенный лесными испарениями ароматный воздух, наслаждаясь и сумраком, и видом голубоватой глянцевой листвы. Я находился в олигоцене, в последней эпохе третичного периода, за тридцать с лишним миллионов лет до нашего времени.

«Рискнем!» — решил я и шагнул на мягкую подушку изумрудных мхов.

В воздухе стоял приторно сладкий запах цветов. Мох на стволе ближайшего дерева был влажен, на мои руки и лицо падали капли, будто из неплотно закрытого крана. В сырой духоте мое лицо скоро сделалось влажным.

Поминутно озираясь и вслушиваясь в шорохи, я направился к прогалине, утопавшей в солнечных лучах. Не то комары, не то москиты немедленно обнаружили меня, и все вокруг тонко зазвенело от их толпящегося роя. Ослепительные столбы солнечного света разбрызгивались мириадами мерцающих вспышек на ребрах плотных, словно лакированных листьев, и мошкара бесчисленными искорками блестела в этих вспышках. Бурые и зеленые петли и бичи лиан щетинились изогнутыми колючками и зубцами. Пройдя еще несколько шагов, я приблизился к прогалине. Прогалина? Передо мной расстилалась до горизонта строгая парковая саванна с редкими группами деревьев. Но прежде чем выйти на опушку, я решил немного выждать в примыкавших к ней кустах.

На саванне было пусто. Только раз вдали пронеслась легкая стайка тонконогих лошадей размером в шотландскую овчарку — возможно, это были мезогиппусы, предки современного коня, — да прокрался в траве желтый с коричневыми подпалинами зверь с ужасными клыками, свисающими из верхней челюсти. Прошло с полчаса, время от времени где-то вкрадчиво шуршали травы, но увидеть, кто скрывался в них, мне не удавалось.

Диниктис бесшумно подкрадывался к мезогиппусам.

И вдруг за спиной у меня совсем близко раздался звук, будто лопнул туго натянутый канат. В один миг я был на ногах и напряженно всматривался в глубину леса.

С огромной высоты падала оборванная кем-то большая черная лиана. Она рушилась, цепляясь за ветки и соседние лианы, увлекая их своей тяжестью. Сбитые ею, поплыли в лучах солнца кремовые лепестки неведомых цветов.

В глубоких, почти сине-зеленых тенях задвигались серо-голубые силуэты. Даже здесь, в джунглях, эти силуэты казались гигантскими. «Да ведь это мастодонты!» — едва не вскрикнул я. Я стоял и смотрел, как они протягивают хоботы и обрывают охапки листьев, неуклюже ворочаясь среди деревьев, и тут их вожак заметил меня. Он выставил хобот, со свистом втягивая воздух. Огромная морщинистая змея, извиваясь и нервно вздрагивая, раздвинула разделявшую нас листву и замерла, словно всматриваясь. Шаги и шорохи в зарослях мгновенно затихли.

Затем вожак шагнул в мою сторону, и его рыло, длинное, с четырьмя торчащими вперед и в стороны бивнями, просунулось сквозь ветки. Маленькие свиные глазки следили за мной, подстерегая каждое мое движение. Я шевельнулся, и вытянутый хобот дрогнул и сократился, будто что-то кольнуло его. В любой миг могло начаться нападение.

Но оно все не начиналось. Слабая надежда блеснула в моем сознании. Почему чудовище сделало в мою сторону только шаг? Ответ был один: приблизиться ко мне ему мешали три исполинских дерева, которые он должен был обойти. Остальные мастодонты, казалось, не интересовались мной. Так продолжалось несколько минут. Как сквозь сон наблюдал я, как мастодонты за спиной вожака начали проявлять признаки нетерпения, шумно терлись шероховатыми боками, толкались, проявляя желание продолжать прерванный путь. Видимо, именно это беспокойство стада вынудило вожака перейти к действиям.

На поляну вышел мастодонт.

Моя повесть о скитании по дебрям времени никогда бы не была написана, если бы вновь не вмешался случай.

Один из гигантских стволов, загораживавших дорогу динотерию, оказался мертв и, полусгнивший, держался на ветвях и лианах соседних деревьев. Едва четырехметровый вожак начал протискиваться ко мне, мертвое дерево скрипнуло и качнулось. Я стремительно кинулся в сторону.

Мастодонт продолжал ожесточенно проталкивать свой грузный торс между стволами, когда полуистлевший исполин начал медленно, как это бывает на экране при замедленной съемке, падать, обламывая соседние сучья и разрывая сомкнутый полог листвы. Но он не упал. Придавив спину мастодонта, он навалился на стволы и ветви живых деревьев и остановился в наклонном положении, раскачиваясь и вздрагивая.

Я не берусь судить о вокальных возможностях современных нам слонов, но зажатый в тиски между огромными стволами мастодонт взревел так, что у меня подогнулись колени. Объединенные джазы всего мира не могли бы извлечь из своих шумных инструментов ничего более пронзительного и оглушающего. Затем рев прекратился. Живая гора пыхтела, ворочалась и сотрясала прижавший ее тяжелый ствол. Мастодонт рухнул на колени, и его бивни зарылись в землю. Сырое прогнившее дерево, постепенно опускаясь все ниже, всей тяжестью давило на несчастное животное… И снова грозный и жалобный рев огласил джунгли.