Римский король - Эдмон Лепеллетье

Поэтому он попытался улыбнуться под повязками, вдоль и поперек покрывавшими его лицо, и залепетал, прикладывая палец к вздувшимся губам:

– Не говорить! Молчать! Муж! Там!

Ла Виолетт чистосердечно расхохотался.

– Ну, уж и говоришь ты, словно арап, прости Господи! Будь спокоен, милейший годдэм, я не выдам тебя! Так вот как, парень, ты явился в замок, чтобы наставлять честным французам рога? Так ты покорил сердце одной из горничных герцогини? Кто же эта твоя дама сердца? Толстая Огюстина или крошка Мелания?

В ответ Сам только участил свои предостерегающие жесты, повторяя:

– Не говорить! Молчать! Муж!

– Да спи себе, отдохни, набирайся сил! – добродушно успокаивал его ла Виолетт. – Я уже сказал тебе, что тебе нечего бояться. Оставь при себе свою тайну и постарайся вылечить поскорее нос, так как в таком виде тебе нечего рассчитывать на победы, милейший годдэм! Ты ранен, ты сложил оружие, значит, для меня ты теперь все равно что родной брат! Можешь оставаться здесь сколько тебе будет угодно. Пока твой нос будет напоминать спелую грушу, за тобой будут ухаживать как следует. Хоть про вас, англичан, и говорят, что вы не очень-то щадите нашего брата, попавшего к вам в лапы.

Самуил Баркер сделал жест полнейшего отчаяния, как бы желая показать, что он совершенно ни при чем в жестокостях своих соотечественников.

Ла Виолетт еще раз обнадежил его и, застегнув свой редингот, вышел, чтобы продолжать прерванный обход.

В то время как Самуил Баркер, обращенный в бегство взбешенным Анрио, искал спрятанный костюм, потом бросал в воду маскарадное одеяние и в конце концов попал в переделку с ла Виолеттом, нанесшим ему такой удар, от которого его лицо должно было надолго потерять сходство с Наполеоном, вот что происходило на перекрестке дороги в Кэ-ан-Бри и шоссе из Эмеранвиля в Комбо.

Какой-то человек с обнаженной головой, запыхавшийся, словно он пробежал громадное расстояние, в растрепанной одежде, сильно жестикулировавший и извергавший какие-то непонятные слова, прерываемые рыданиями, похожий на сумасшедшего, сбежавшего из дома умалишенных, остановился у столба, указывавшего расстояния и направление дорог. Там, казалось, была цель его беспорядочного ночного бега.

С бешенством расстегнув военный мундир, в который он был одет, он судорожно разорвал на груди рубашку, затем вытащил саблю, болтавшуюся в ножнах. После этого, взяв ее за клинок, он воткнул эфес в землю и, откинувшись телом назад, словно собираясь броситься с разбега, не выпуская из рук клинка, за который он придерживал саблю, он собрался всей тяжестью опуститься грудью на острие оружия… Вдруг сабля выпала из его рук. В то же время чья-то рука заставила отскочить человека, собравшегося таким образом покончить с собой.

– Кто вы такой, что позволяете себе хватать меня за руку? – в бешенстве спросил Анрио.

– Кто я? Друг! – ответил звучный голос.

– Вы этого ничем не доказываете. Кто бы вы ни были, ступайте своей дорогой. Не мешайте мне исполнить мое намерение!

– Полковник Анрио, не делайте этой глупости!

– Вы меня знаете?!! – воскликнул несчастный.

Это действительно был жених Алисы, который, увидев, как из комнаты его невесты выскочил человек, принятый им за императора, как безумный бросился бежать по полям.

– Да, я вас знаю и хочу помешать вам умереть.

– Зачем? По какому праву хотите вы помешать несчастному прекратить существование, отныне ставшее жалким и совершенно бесцельным? Вы не знаете, какое ужасное несчастье, какое отчаяние заставляет меня желать смерти!

– Может быть, мне более, чем вы думаете, известны причины, побуждающие вас сделать непоправимую глупость, – продолжал тот же голос. – Полковник Анрио, я ваш друг, но вы меня не знаете. Мое имя граф де Мобрейль. Я имею честь быть несколько знакомым с герцогиней Данцигской, которая и навела меня на ваш след. Мы с ней расстались не больше часа назад.

– В этом вопросе герцогиня не может быть судьей. Меня низко обманули. Жизнь стала для меня невыносимой. Час моего освобождения и забвения пробил – из простого человеколюбия не отдаляйте его! Благодарю вас за великодушное вмешательство, граф де Мобрейль, но вы ничем не можете помочь мне. Повторяю, идите своей дорогой и предоставьте мне освободиться от моих страданий!

– Но сперва выслушайте меня! Ведь вы всегда успеете покончить с собой, – убедительным тоном возразил Мобрейль. – Я также знаю, что значит измена, что значит горе; поверьте, люди никогда не раскаиваются, если отсрочили на несколько минут исполнение рокового решения. Если, выслушав меня, вы все-таки останетесь при своем намерении, я не буду больше останавливать вас, даю вам слово. Я тотчас же удалюсь; но надеюсь, что после того как вы меня выслушаете, мы будем продолжать наш путь вместе.

– Так говорите же! Только не отговаривайте меня! Вы также должны меня выслушать; тогда вы будете в состоянии судить, не будет ли для меня смерть благодеянием, единственным выходом из ужасного положения, в которое меня поставила непреодолимая судьба.

– Присядем вон на тот камень и побеседуем как старые друзья, даже как два брата, потому что я чувствую к вам огромную симпатию и хочу сперва спасти вам жизнь, а потом помочь вам отомстить за себя.

– Отомстить? – воскликнул Анрио совсем другим тоном, цепляясь за неожиданную надежду. – Да, вы правы, – уныло продолжал он, – месть велит жить. Она дает силы переносить оскорбления, заставляет смертельно раненного подняться, под влиянием минутного подъема энергии схватить пистолет и, зажимая рану, прицелиться, убить врага и пасть рядом с ним. Но для меня мщение невозможно, и… я должен умереть.

– Как знать? – с ударением произнес Мобрейль. – Садитесь же сюда и откройте мне свое сердце!

Анрио сел на камень и начал свою исповедь: для него было страшным ударом встретить Наполеона под окнами Алисы. Мобрейль высказал предположение, что, может быть, это был вовсе не император, что в темноте Анрио легко мог ошибиться; но молодой человек не допускал никаких сомнений: он совершенно ясно видел Наполеона. Зачем пришел он к открытому окну Алисы, если не затем, чтобы овладеть ею? Может быть, она уже давно была его любовницей! Недаром она закричала при неожиданном появлении Анрио, так радовавшегося отмене данного ему поручения. О, как он был слеп! И как она была коварна! Вероломство, порочность – под маской невинности! Трудно было ему поверить в измену, но ведь он видел собственными глазами!

Сначала он пришел в ярость и, обнажив саблю, бросился на нежданного соперника; он не думал, что перед ним император: он видел только человека, укравшего у него его Алису, разбившего его счастье. Он нанес удар, по-видимому, неудачный! Сабля только задела платье, его соперник, кажется, бежал. Все представления перемешались в его мозгу; он помнил только, что не убил. В смятении, не отдавая себе отчета, он бросился бежать по полям, пока не достиг перекрестка и этого камня, которые почему-то наметил себе целью.

Среди хаоса мыслей, вихрем проносившихся в его голове, ярко выделялась только одна – умереть!

По временам он останавливался, стараясь спокойно обдумать то, что произошло; но все казалось так ясно, его несчастье так несомненно! Алиса обманула его! Значит, она не любила его? Значит, и их детская дружба, и волнение Алисы при их встрече в Берлине, и счастливое время после ее возвращения в семью Лефевр, и ее ласковые слова, и улыбки, и их общие мечты о будущем – все, все было лишь иллюзии, дым, ложь, обман! Она любила другого, и кто же был этот другой?! Тот, кто не мог иметь соперников, – император! Значит, Алиса увлеклась славой и могуществом властелина, покорявшего все сердца? Это невозможно! Сколько женщин до нее так же не могли устоять против искушения и сколько их будет еще!

Императором руководило только мимолетное желание, каприз: сорвав мимоходом росший на его пути цветок, он бросит его, даже не дожидаясь, чтобы он увял. Положим, бывали примеры, что женщина не покорялась Наполеону: достаточно было, чтобы в ее сердце жила любовь, делавшая ее сильной, непобедимой.

– Нет Алиса не любила меня! – с гневом и с болью в сердце повторял Анрио. – Она не должна была уступить!

И он снова продолжал путь, строя удивительные планы, придумывая неосуществимые выходы из сложившегося положения и припоминая мельчайшие подробности последнего вечера. Алиса не сводила взора с императора; это было понятно: он так велик, так прекрасен, так приковывает к себе общее внимание! Но и сам император также почти все время смотрел на Алису. Тогда Анрио был далек от ревнивых подозрений, теперь же он отлично понимал, что Наполеон не мог бы так смотреть на Алису, если бы между ними не было тайного согласия. Теперь ему стали понятны насмешливые взгляды некоторых гостей и усиленные восхваления его красавицы невесты. «Император, конечно, пригласит ее на приемы в Тюильри, – говорили эти дерзкие льстецы, – там ее красота произведет сенсацию». И Анрио еще более страдал от мысли, что другие предвидели его несчастье и теперь, может быть, уже рассказывали о нем.