Небо над бездной - Полина Дашкова

– Соня, я не совсем понимаю, вы…

У Кольта стало такое лицо, что, глядя на него, Савельев и Соня тихо рассмеялись.

– Ну, ладно, – сказала Соня, – не бойтесь, Петр Борисович, я не страдаю мессианским бредом.

– То есть вы не станете делать того, к чему призывал вас этот несчастный доктор Макс? – Кольт облегченно вздохнул. – Кстати, как вам кажется, его убежденность, что Хот умрет и сам он умер бы от вливания, имеет какую-то реальную подоплеку?

– Вряд ли он это просто выдумал.

– Кто еще может умереть, он вам поведал?

– Нет. Он назвал только себя и Хота.

– Ну, а как насчет благоприятного прогноза? Есть хоть кто-то, кому, по его мнению, вливание продлит жизнь?

– Он почему-то был уверен, что меня паразит не убьет.

– Вас? – Кольт принялся бесцеремонно разглядывать Соню, словно она была неодушевленным предметом, статуей или картиной.

Глаза его ощупывали ее лицо, шею. Соня вздохнула и отвернулась. Савельев едва заметно покачал головой.

– Сколько вам лет? – спросил Кольт, прервав наконец это неприятное разглядывание и молчание.

– Тридцать.

– Выглядите моложе. Извините, раньше я не замечал этого, но на вид вам не больше двадцати двух.

– Спасибо, – Соня принужденно улыбнулась, – мне кажется, вы ошибаетесь. Я выгляжу на свои тридцать, а когда устаю и не высыпаюсь, даже старше, на все сорок.

– Вы, правда, Сонечка, выглядите очень юной. Я, когда вас впервые увидел, не мог поверить, что вы кандидат наук, подумал – студенточка, совсем девочка, – сказал Савельев и весело подмигнул.

– В таком случае вы, Дима, вообще младенец! – Соня хмыкнула. – Не буду говорить, что я подумала, когда увидела вас.

– Не надо, не говорите, я и так знаю. Вы ничего не подумали, вы безумно обрадовались, когда меня увидели. Никаких мыслей, только эмоции.

– Вы уверены?

– Конечно! Может, никто никогда не радовался так искренне моему появлению, ну, разве что мама, когда я родился.

– Ох, Дима, я ее понимаю. Родить ребеночка, такого мощного, симпатичного, вот уж действительно радость. А потом вы росли послушным, правильным толстым мальчиком и маму свою продолжали радовать.

– Я старался, тем более отца не было, она одна меня растила. Я ее защищал, оберегал. Она такая тоненькая, хрупкая. На вас очень похожа. Но, между прочим, толстым я не был, я спортом занимался и не ел сладкого. Я и сейчас не толстый, это у меня мышечная масса.

Кольт сидел между ними за кухонным столом. Они смотрели друг на друга, улыбались друг другу, болтали о какой-то ерунде, словно его здесь вообще не было. На мгновение ему даже почудилось, что точка пересечения их взглядов искрит, трещит и радужно посверкивает, как подожженная петарда. Он хотел сказать: «Я лишний на вашем празднике жизни», но вовремя опомнился. Это прозвучало бы крайне глупо и неуместно.

– Соня, – позвал он так громко, словно она находилась далеко, в другом конце квартиры.

– Да, Петр Борисович. Я здесь, что вы кричите?

– Извините, – он сухо откашлялся, – значит, Макс был уверен, что вас паразит не убьет. Сейчас вам всего тридцать, на вид еще меньше. Конечно, до старости далеко, но для женщины время летит быстрей. Что вы об этом думаете, Соня?

– О чем об этом, Петр Борисович?

– Бросьте! Вы отлично меня поняли! Вы собираетесь себе вкалывать паразита?

– Это пока пустые разговоры, гадание на кофейной гуще. Прежде чем ввести препарат кому-либо, нужно его исследовать, изучать.

– Старику вы всадили дозу, не размышляя.

– Выбора не было, – Соня пожала плечами, залпом допила остывший чай. – Михаил Владимирович тоже использовал препарат, когда не было выбора. Мальчик Ося и Лидия Петровна Миллер, прапрабабушка Макса. Два человека, которых удалось спасти. Сколько было еще удачных и неудачных опытов, пока никто не знает.

– Что вы собираетесь делать дальше?

– Останусь здесь, с Федором Федоровичем. Он поправится, и тогда сразу полечу в этот ваш Вуду-Шамбальск.

Она так уверенно произнесла: «Он поправится», что у Кольта от волнения заболел живот. Подобное случалось с ним очень давно, в детстве, накануне годовых контрольных.

– Соня, у нас теперь есть препарат, – простонал он и прижал ладони к животу, – есть препарат, и значит, не надо тратить время на поиски? В любую минуту я могу, – он судорожно сглотнул, сморщился, – могу получить свою дозу?

– Нет, Петр Борисович, не можете.

– Почему?

– Видите ли, дело в том, что Макс… – она прикусила губу, стала доставать сигарету.

Руки у нее задрожали, она выронила пачку. Савельев поднял, дал ей прикурить.

– Ну, не молчите, пожалуйста! – взмолился Кольт.

– В склянке, которую передал Макс, была только одна доза, – быстро проговорила Соня, стараясь не глядеть в глаза Петру Борисовичу.

– Только одна доза, – повторил Кольт и скорчился, сложился вдвое от резкой боли.

– Что с вами? – тревожно спросил Савельев.

– Ничего. Не обращайте внимания. Сейчас пройдет. Значит, препарата опять нет, и надо начинать все сначала. Но вы уверены, что старик выживет? Уверены?

– Давайте не будем это обсуждать, от нас теперь уж ничего не зависит, а вам нужно срочно лечь, – сказала Соня.

Петр Борисович сам не заметил, как оказался в гостиной на диване, проглотил из рук Савельева пару таблеток. Соня накрыла его пледом и ушла в спальню к старику.

Глава восьмая

Москва, 1922

В кабинете Бокия на письменном столе были разложены листы бумаги, исписанные невозможно мелким почерком. Федор склонился над столом с лупой в руке. Молчание длилось уже минут двадцать. Глеб Иванович курил, сидя на подоконнике, и наблюдал за Федором.

– Все равно не верю, – произнес наконец Федор и аккуратно сложил листки в стопку.

– Перестань, ты прекрасно понимаешь, что это правда. Показания самой Элизабет Рюген, добытые нашим агентом и записанные с ее слов.

– Каким агентом?

– О, агент весьма ценный, незаменимый, – Бокий весело подмигнул, – оперативный псевдоним Консолор.

Агапкин нахмурился, вспоминая перевод латинского слова. Он знал, что разговор не продолжится, пока эта маленькая задачка не будет решена. Глеб Иванович обожал озадачивать и ждал ответа, как строгий экзаменатор.

– Утешитель, – сердито выпалил Федор, – могу представить, что это за утешение.

– Можешь представить? О, вряд ли. Он такой искусник, дамы в его присутствии млеют, сходят с ума от нежности.

Бокий забавлялся, у него было отличное настроение, и Федор не мог понять, чем так развеселило начальника спецотдела донесение агента Утешителя. Вряд ли он стал бы радоваться очередной порции компромата на Таню. Федору казалось, что в донесении нет загадок. Все чудовищно просто. Смертный приговор Даниловой Татьяне Михайловне, и ничего больше.

В отличие от многих своих коллег Бокий не был кровожаден. Недавно созданный по распоряжению Ленина спецотдел занимался шифровальным делом, разработкой и применением техники в разведке и контрразведке. Эта служба не использовалась ни при арестах, ни в следственных мероприятиях.

Глеб Иванович любил сложные интеллектуальные игры. Сутками мог колдовать, придумывая и взламывая хитрейшие шифры. Революционное переустройство мира было для него тоже чем-то вроде головоломки, самой увлекательной из всех возможных.

Бокий долго молчал, с удовольствием наблюдая, как нервничает Федор, но все-таки сжалился.

– Видишь ли, муж Элизабет старше нее на двадцать лет. Отто Рудольф Рюген, норвежский ученый-физик, друг Нансена, умнейший, добрейший старик, а главное, весьма богатый. Правда, есть одна проблема, вроде бы ерундовая, но для семейной жизни такая мелочь становится роковой.

– Глеб Иванович, при чем здесь Таня? – раздраженно перебил Агапкин. – Вы занимаетесь этим Рюгеном, подложили в постель к его молодой жене своего искусника-утешителя, но Таня при чем?

– Молодец, – Бокий кивнул и улыбнулся, – схватываешь на лету. Таня была бы совершенно ни при чем, если бы Элизабет не захотела сделать доброе дело. А как известно, нет доброго дела, которое осталось бы безнаказанным. Особенно когда за него взялась такая вертихвостка, как Элизабет. Правда, наказана будет не она, и это, конечно, несправедливо. Но в нашем бренном мире справедливости мало, если она вообще существует.

– Это единственный экземпляр? – мрачно спросил Агапкин.

Он все еще держал в руках тонкую стопку.

– Пока да. Это сверхсекретная информация, я решил не отдавать машинистке, – он наконец соизволил взглянуть в глаза Агапкину и медленно, четко произнес: – Нет, Федя, даже не думай.

Но было поздно. Пальцы Федора быстро, ловко раздирали бумагу. Через минуту глубокая медная пепельница наполнилась бумажными клочьями, мелкими, как конфетти. Еще через минуту в пепельнице загорелся костерок. Бокий даже бровью не повел. Молча, с интересом наблюдал эту сцену, только когда огонь разыгрался слишком сильно, взял графин и залил костерок водой.