Русская Америка: слава и позор - Александр Бушков

Вскоре «лебедевские» перешли к «активным мероприятиям» — они, прихватив в подмогу индейский отряд, обосновались возле одной из крепостей Баранова, Александровской, стали перехватывать туземцев, шедших к Баранову продавать меха, избивали их и отнимали шкуры. По всем меркам это был форменный беспредел. «Лебедевские» были не прочь захватить и саму крепость, но не решались устраивать открытый бой. Все попытки Баранова договориться с ними по-хорошему отвергались… В заливе Бристоль «лебедевцы» разграбили четыре эскимосских селения, «приведенные под российскую руку» еще Шелиховым, жителей увели в плен, а медный российский герб, подаренный вождю Барановым, разломали на кусочки (что, между прочим, по тогдашним законам Российской империи считалось серьезнейшим государственным преступлением и подлежало суровой каре). А чуть позже «лебедевцы» организовали среди шелиховских строителей в Воскресенской бухте самый настоящий заговор, и Баранов буквально в последнюю минуту предупредил готовившийся бунт — не оружием, а красноречием и убеждением.

Баранов тем временем с помощью нанятого на службу компании англичанина Шильца завел самую настоящую судоверфь и строил там небольшие корабли — а кроме того, пытался наладить собственное металлургическое производство. Из железной руды, найденной на Кенайском полуострове, он, подавая пример, собственными руками отковал несколько прутьев, показывая, что задумка вполне реальная. Из добытой на Кадьяке меди отлили колокола для тамошней церкви. Баранов писал Шелихо-ву: «О меди американской давно есть мое намерение забраться на Медную реку, поднесь бешеные Лебедевские делали преграды и не знаю, будет ли лучше».

Хлопот у Баранова был полон рот. С Большой земли ему присылали «посельщиков», с помощью которых предполагалось наладить землепашество, кораблестроение, металлургию, гончарное дело, обработку кож и другие ремесла. Контингент, как легко догадаться, был специфический — и привыкшие к вольной жизни, и субъекты с уголовным прошлым, и попросту искатели легкой жизни — одним словом, та трудно управляемая, бесшабашная вольница, которая во множестве присутствует во всех местах, где начинается освоение новых земель. Этакий американский Дикий Запад в миниатюре…

Баранов совершенно случайно раскрыл заговор, участники которого, не желая трудиться нормально, собирались убить приказчика, захватить корабль и уплыть на Курилы — а там видно будет. Были и попытки покушаться на жизнь самого Баранова — так что свою знаменитую кольчугу он снимал редко, а спать ложился не иначе как положив у изголовья пару пистолетов, что стало многолетней привычкой. Не сложились поначалу отношения у Баранова и с главой православной духовной миссии Иоасафом. Склока меж ними получалась долгая. Иоасаф бомбардировал Шелихова кляузами, требуя сменить Баранова и прислать «более гуманного и порядочного».

Ну не сошлись они характерами, бывает… Судя по сохранившимся документам, отче Иоасаф все же, с моей точки зрения, изрядно перехлестывал в своих претензиях. Очень уж много требовал порой: построить для миссии отдельную резиденцию, полностью обеспечивать дровами и продовольствием. Меж тем у Баранова не хватало рабочих рук, и он вполне резонно советовал персоналу миссии самому заготавливать дрова и подрабатывать на хлеб ремеслами. Иоасаф в ответ горделиво заявлял, что у духовных особ нет ни одной свободной минутки времени, они, мол, беспрестанно молятся за грешников…

Особенно возмущало архимандрита Иоасафа то, что Баранов, вольнодумец этакий, обучал своих подчиненных «французским вольным мыслям», в чем его активно поддерживал англичанин Шильц — и промышленники развратились настолько, что вступали в дискуссии с духовными по богословским вопросам: ну как в какой-нибудь богомерзкой Сорбонне, право слово…

Судя по всему, архимандрит был из тех идеалистов, что, не считаясь с реалиями, хотят в кратчайшие сроки построить идеальное общество — а Баранов как раз из тех прагматиков, прекрасно знающих, что работать приходится, увы, с тем контингентом, что имеется под рукой. («Нет у меня для вас других писателей!» — сказал в свое время товарищ Сталин в ответ на жалобы некоего идеологического начальника, жаловавшегося, что писатели и водку пьют, и с женщинами чересчур активно общаются.)

Пикантности придавало то, что самому архимандриту все же выделили отдельные покои, но остальная его братия обитала в общей казарме, где работники Баранова преспокойно жили с блядьми (прошу пардону, конечно, но именно этот термин частенько употреблял в письмах сам Иоасаф). Иоасафа чрезвычайно нервировала и эта сторона жизни — настоятельно требовал, чтобы всякий возлегший с бабою был с ней обвенчан по всем правилам, и никак иначе (что в тамошних суровых условиях, будем реалистами, выглядело несбыточной утопией).

Архимандрит изливал душу в посланиях Шелихову: «Жизнь их развратная. Я едва мог убедить некоторых промышленников жениться. А прочие и слышать о том не хотят. А девок держат все публично, да еще и не по одной…» В конце концов отче, должно быть, окончательно озлившись, стал уверять Шелихо-ва, будто Баранов собирается отправить его на тот свет, а потом перебить и остальных духовных особ (Баранов ангелом не был, но вряд ли стал бы лелеять такие планы, за четверть века своего заведования Русской Америкой ни один обладатель духовного звания от него не пострадал никоим образом, так что Шели-хов на эти дрязги особого внимания не обращал, сам прекрасно все понимал насчет несоответствия утопии суровой американской реальности…) Ну не было у Баранова возможности опекать монахов, как детей малых, что поделаешь! И не в его силах было превратить своих подчиненных в ангелов (между нами говоря, и сам Баранов, будучи мужиком не старым, «алеутскую девку держал», чего уж там…)

В конце концов, его грызня с архимандритом-идеалистом не так уж и важна для Большой Истории. Гораздо важнее то, что уже в первые годы своего управления Баранов укрепил экономическое положение растущей колонии, положил начало судостроению, земледелию, обработке металлов, развитию ремесел. Он по-прежнему ходил в кольчуге под кафтаном и спал с пистолетами у изголовья…

Оставим его пока что, читатель, посреди тяжелых трудов и вернемся в Иркутск к Шелихову Там случились новые интереснейшие события, о которых мы просто обязаны знать…

В 1794 г. в Иркутск приезжает Николай Петрович Резанов — еще один главный герой и нашего повествования, и освоения Русской Америки. Находящийся в нашей литературе, так сказать, «на особом положении». Даже те, кто начисто забыл имена Шелихова и Баранова (если вообще слышал), Резанова знают, но исключительно по рок-опере «"Юнона" и "Авось"», в свою очередь, созданной по поэме Андрея Вознесенского. Романтическая история его любви к прекрасной калифорнийке Кончите, трагическая смерть Резанова на полпути домой, безжалостно разлучившая влюбленных, — все это известно многим. Однако получилось так, что из биографии Резанова оказалась выхваченной только история его романа — меж тем личность Резанова интереснее, многограннее и шире и уж безусловно не укладывается в тот весьма схематический образ, что был явлен зрителю на сцене «Ленкома».

Чуть позже я постараюсь представить читателю подлинного Резанова — в строжайшем соответствии с источниками (в том числе его собственноручными записками) и исторической правдой: умного и энергичного строителя империи, поистине государственного человека, прожившего недолгую, порой трагическую, но бурную и славную жизнь. Буду безжалостно расправляться с многочисленными дурацкими мифами, которыми за два столетия обросла история Резанова и Кончиты — но, честью клянусь, читатель не ощутит ничего похожего на разочарование. Потому что подлинная история Резанова еще ярче, романтичнее, увлекательнее, чем известный спектакль (отнюдь не бесталанный)…

Итак, Николай Петрович Резанов. Родился в Санкт-Петербурге 28 марта 1764 года в обедневшей дворянской семье (графом так никогда и не стал, это поэта Вознесенского кто-то обманул).

Получил хорошее домашнее образование с помощью приглашаемых учителей, как тогда было в обычае. С Сибирью некоторым образом связан был сызмальства: его отец одно время служил при генерал-губернаторе Сибири Чичерине, а дядя Петр Гаврилович был председателем гражданской палаты губернского суда в Иркутске, но потом сделал неплохую карьеру в столице, заняв пост обер-прокурора Правительствующего Сената.

Семья дружила с поэтом и крупным чиновником Гаврилой Державиным. Именно он помог в конце семидесятых годов XVIII века перевестись молодому Николаю в лейб-гвардии Измайловский полк.

Полк был престижнейший, по неписаной табели о рангах помещавшийся сразу за двумя вовсе уж элитными, Преображенским и Семеновским. Служба в таком полку служила залогом успешнейшей карьеры.