Последняя тайна Лермонтова - Ольга Тарасевич

Я бормочу какие-то утешения, а про себя думаю: «Умирай скорее. У тебя травмы, не совместимые с жизнью, и если даже довезут до реанимации, это только продлит твои мучения».

Наверное, все-таки судебная медицина – специфическая отрасль. Среди врачей принято условное правило – жизнь любой ценой. Но истину об этой цене знают только пациент и судмедэксперт. Недавно я вскрывала труп женщины, умершей от туберкулеза. Болезнь поразила не только легкие – почки, сердце, даже кишки. А рак с метастазами... Бывает, все-все нафаршировано желто-белыми узлами – печень, легкие, почки. Какие обезболивающие препараты, если болезнь непрекращающимся пылающим пожаром сжигает внутренности и болит каждый вздох и каждая секунда...

У смерти часто бывают счастливые лица. Люди, страдавшие от тяжелых заболеваний, уходят с радостью. Освобождение от страданий делает их черты спокойными, светлыми, счастливыми. Не знаю, распространяется ли библейское «не убей» на эвтаназию. Мне кажется, здесь что-то обществом не правильно понимается, прекращение адских мук не есть убийство. Кто-то говорит: значит, этот человек должен уходить так, мучаясь и страдая. Но почему тогда мы применяем обезболивание в стоматологии, наркоз в хирургии? Если считать, что надо испить чашу физических страданий целиком и полностью, то медицина в принципе дело не богоугодное. Но никто же не отказывается от достижений медицинского прогресса! Так почему, когда смерть неизбежна и есть желание страдающего больного умереть, не облегчить уход?..

Впрочем, все эти рассуждения к Тане не имеют никакого отношения. Несмотря на боль, она очень хочет жить, бедная умирающая девочка.

Упрямая складка на лбу, стиснутые зубы.

Наверное, мне лучше уйти отсюда, пусть с ней рядом будет кто-нибудь другой, без высшего медицинского образования, без точных знаний, без скепсиса.

Не сразу узнаю девчушку в джинсах. С совершенно белым лицом, она зажимает рот рукой. Но эти светлые кудряшки я точно видела, а еще к ним недавно прилагалось в комплекте красное платье, ах да, Юля, которая Семенова, журналистка, иди же сюда скорее, горе луковое!

Девушка поняла мои жесты правильно, приблизилась к перилам, стала прикидывать, как перемахнуть через ажурное литье.

– Охотится... за Паниным... привидение... ищет...

Каждое слово, произнесенное горничной, сопровождается фонтанчиком вытекающей изо рта крови.

– Танечка! Молчи, молчи, девочка, все потом, сейчас врачи приедут! Тебе теперь нельзя разговаривать, береги силы.

Она не делает ни единого движения. Только в замутненных болью глазах все равно мелькает решимость. Таня хочет что-то сказать. Однако остатки сил, похоже, ушли на произнесение предыдущей фразы.

– Танечка, с тобой пока Юля посидит, я отойду, узнаю, все ли в порядке.

Подтолкнув еле шевелящуюся от ужаса журналистку (надеюсь, она додумается не орать?) к истекающей кровью горничной, я перебираюсь через перила.

– «Скорую» вызвал? Милицию?

Вовчик недоуменно пожал широченными, чуть ли не разрывающими ярко-красную байку плечами:

– Милицию-то зачем?

Где мой сотовый? В карманах джинсов нету, в ветровке не прощупывается, или потеряла, или оставила в номере.

А Пауэрлифтинг ничего, соображает – уже протягивает свой аппарат.

Сначала вызвать ментов, потом подумать.

Что там говорила эта бедняжка насчет привидения? Наверное, у нее болевой шок.

С милицией я объяснялась под доносящиеся из коридора на первом этаже завывания тетушки Алены:

– Я говорила, что здесь кружит смерть, смерть!

«А я говорила и говорю, что ей дырку в мозгах надо заштопать», – подумала я, возвращая телефон.

– Ну, что сказали?

Вовка вдруг напомнил мне обиженного мальчика, у которого отобрали игрушку. Толстого, растревоженного мальчугана.

Наверное, он славный: искренне переживает, сочувствует. И чего я на него так взъелась?

– Как всегда – пообещали приехать как можно быстрее. Но я этих ребят хорошо знаю. Быстро они только в ларек за пивом бегают.

– Вы думаете, что ее... сбросили?..

Я – дура! Идиотка!

Оттолкнув идущего навстречу Марининого отца, а потом и Стаса, проорав им какое-то невразумительное извинение, мчусь наверх.

Вовчик – недалекий спортсмен – и тот догадался!

Ажурные металлические перила лестницы мне почти до груди, а я ведь очень высокая. Здешний архитектор не перила устроил – настоящую ограду Летнего сада. Смотрится, разумеется, эффектно. Только вот не для того, кто толкнул девушку вниз, – вероятность несчастного случая крайне низка.

Да нет, не низка.

Исключена.

Конечно, все произошедшее – не случайно.

Разумеется, ну как бы девушка сама через такой заборище перевалилась! Нечаянно оступаться возле такой сплошной высокой решетки можно сколько угодно – не опасно!

Ей помогли, помогли упасть, убили!

А я потеряла столько времени! И даже мои просьбы милицию вызвать – не потому, что догадалась, просто порядок такой: при несчастном случае, который вот-вот приведет к летальному исходу, ставить в известность правоохранительные органы.

Наконец-то! Наверху!

– Наталия Александровна, смотрите...

Андрей Соколов (хоть кто-то из нас соображает и не теряет времени даром!) растерянно указал на небольшое открытое окошко.

– Там пожарная лестница до самой земли. Получается, преступник мог совершенно спокойно убежать. Или...

Андрюша закусывает губу, ему не хочется озвучивать свои предположения.

Только я ведь все равно знаю, о чем он подумал, так как в ту же секунду мне в голову пришла аналогичная мысль.

У преступника была возможность скрыться. Но потом, воспользовавшись входом в углу коридора первого этажа, он мог подойти к месту происшествия.

Если это кто-то из своих.

Если у него стальные нервы.

Если он уверен, что Танечка мертва.

Если он считает, что горничная не успела его разглядеть.

Он? Почему я все время говорю – он?..

Для того чтобы неожиданно сбросить вниз худенькую девушку, не надо быть Гераклом...

Сбросить? Почему я думаю «Сбросить?». Это первое, что приходит на ум, конечно. Но... Айо с кроваво-огненными обрядами... Я их не знаю, но жутко боюсь. И мне даже кажется, что нигерийка со своей обидчицей может расправиться исключительно силой разрушительной мысли...

Блин, блин, блин!

Что же произошло на этой дурацкой площадке у самой крыши? Как вообще Танюшу сюда занесло? Мой номер – на втором этаже башенки, а ведь горничные, если руководствоваться современными принципами, должны обслуживать только один этаж!

– Врачи едут, – прокомментировал Соколов приближающийся гул сирены. – Как там она?

– Плохо...

– Мы словно притащили с собой все эти криминальные проблемы.

– Глупостей не говори. Или – не обобщай. Говори: я притащил. У меня лично до недавних пор прекрасно получалось не смешивать службу и дружеское общение. Вся кровища – в морге, друзьям – тьфу-тьфу-тьфу – мои профессиональные навыки без надобности. Слушай, а здесь есть видеокамеры? В наше время везде должны быть камеры, это же вопрос безопасности! Неужели твой брат-лапотник об этом не позаботился?!

Соколов вздохнул:

– Позаботился. Камеры, совершенно незаметные, установлены и по периметру всего здания, и в коридорах. Только они пока не подключены. Здесь же вроде еще не гости собрались, а друзья...

Друзья.

Хороший персонал.

Прекрасный бизнес-проект.

Только вот объяснил бы кто-нибудь все это лежащей внизу, истекающей кровью девчонке.

– Андрей, а кто этот крупный мужчина, похожий на Вовчика, но с зеленым лицом?

Ответить Соколов не успел. В коридоре внизу раздался топот ног, отчаянные вопли Марины:

– Помогите, она вырвалась! Остановите же ее кто-нибудь!

– Проклятая тетка! Сестра Марининой матери. Мать умерла, вот Маринка с тетей и возится с повышенным усердием. Как с дитем малым! Надо бежать!

Когда Андрюша умчался, я подошла к окошку, выглянула наружу.

Только в плохих детективах преступники оставляют улики на месте происшествия.

И все-таки я с надеждой осмотрела ковровое покрытие под окном, саму раму, поручни пожарной лестницы. Последние, кстати, внушали осторожный оптимизм – новенькие, сверкающие, они должны были сохранить отпечатки пальцев убийцы. Если, конечно, он не позаботился о перчатках...

– Рассказывайте обо всем по порядку. И в темпе, в темпе! Пока некоторые тут отдыхают, я напряженно работаю.

Напряженно этот щенок делает одно – исступленно мастурбирует (пардоне-муа мой французский, но из песни слов не выкинешь) в ванной. Ну, может, еще акне усмиряет. Всю вытянутую физиономию – щеки, лоб, подбородок и даже нос – покрывают розовые, красные и фиолетовые пятна тщательно выдавленных прыщей. По-своему мальчишка-следователь педант – ни одного зреющего угря на лице не осталось.

– Представьтесь, уважаемый, как вам и предписано. Или Уголовно-Процессуальный кодекс уже отменен?