Япония: язык и культура - Владмир Алпатов

Как мы уже указывали, систематическое описание строя японского языка не входит в наши задачи. Однако надо указать на ряд случаев, когда отношения «свой – чужой» отражаются в лексическом значении слов и даже в японской грамматике. Нередко противопоставляются множество людей, куда входит говорящий, и множество людей, куда он не входит (предельным случаем «мы» может оказаться и очень часто оказывается «я»). Данное разграничение иногда как бы компенсирует (конечно, с европейской точки зрения) отсутствие в японском языке грамматической категории лица.

Во второй главе приводился пример с раздачей котят. Там употреблен глагол sashiageru 'давать', он обозначает это действие, прежде всего, в том случае, когда что-то передается от множества людей, в которое входит говорящий, к множеству людей, в которое он не входит (мы формулируем пока что это значение не совсем точно, ниже мы его уточним); имеется также и значение этикетной вежливости к лицам второго множества. В зависимости от контекста этот глагол может значить: я даю Вам, я даю вам, я даю ему, я даю ей, я даю им, мы даем Вам, мы даем вам, мы даем ему, мы даем ей, мы даем им (скажем, котят) (варианты я даю тебе и мы даем тебе исключены из-за значения вежливости). То же значение без компонента вежливости передается глаголами ageru и yaru, а противоположное значение передачи в сторону говорящего – глаголами kudasaru (с вежливостью) и kureru (без вежливости). Но это еще не всё. Оказывается, что вышеуказанное правило необходимо уточнить: например, в случае sashiageru множество «своих» применительно к данному действию может и не включать говорящего: например, если мой сын дает котят профессору; возможен и, например, перевод он дает ему. Но всегда того, кто дает, говорящий считает в большей степени «своим», чем того, кому дают, действие так или иначе направлено от «своего» к «чужому». То же относится и к ageru и yaru, а в случае kudasaru и kureru, наоборот, более «свой» тот, кому дают. Мы не можем однозначно сказать, как будет по-английски рука: сначала надо уточнить, о какой части руки (hand или arm) идет речь. Но так же нельзя и сказать, как будет по-японски давать: глаголов там пять, и они не синонимичны.

Но и это не всё: пять описанных глаголов могут выступать и как вспомогательные. Присоединяясь к знаменательным глаголам, они уже не значат 'давать', а имеют грамматическое значение направленности действия либо от говорящего, либо к говорящему. Скажем, yonde sashiageru значит 'я читаю уважаемому человеку', katte sashiage-ru – 'я покупаю для уважаемого человека', yonde kudasaru – 'уважаемый человек читает мне' и т. д. Такие грамматические категории в науке называют соответственно категориями центробежности и центростремительности, подробнее см. о них ^олодович 1952].

Читателю, знакомому с японским языком, приносим извинения за сильно упрощенное изложение, а читателю, с ним не знакомому, вероятно, особенности японского языка показались очень изощренными. Но таков язык, а для японцев не менее изощренны, скажем, русские виды глагола. Важно, что даже в грамматике могут отражаться отношения, связанные с противопоставлением «свой – чужой»; на это применительно к категориям центробежности и центростремительности обращают внимание и исследователи японской языковой культуры [Moeran 1989: 11].

Стратегии общения на японском языке всегда очень тесно связаны с этикетом, а на противопоставление «свой—чужой» накладывается другое важнейшее противопоставление «высший—равный—низший», отражающее иерархические отношения в обществе. Об этом противопоставлении мы будем специально говорить в седьмой главе.

Как отмечают Акасу Каору и Асао Кодзиро, варьирование речи в зависимости от ситуации и психологической дистанции между собеседниками бывает в любом языке, включая английский, но если в последнем играет роль, в первую очередь, степень формальности диалога, то в японском на нее накладывается отношение uchi – soto [Akasu, Asao 1993: 90, 93]. Они приводят такой пример. Стандартное приветствие konnichiwa широко употребляется, но лишь к «чужим» в данной ситуации (например, при возвращении домой членам семьи говорят не konnichiwa, а tadaima). В японском кинофильме отец ушел из семьи и спустя много лет вернулся, подросший сын говорит ему konnichiwa, чем подчеркивается его отношение к отцу, как к чужому человеку [Akasu, Asao 1993: 94]. Авторы статьи указывают, что в английском приветствии такое значение передать нельзя: там даже незнакомому можно сказать Hello! Показательно и то, что для обозначения близких родственников постоянны различия слов для внутрисемейного общения и в разговоре с посторонними. В семье отца называют otoosan, мать – okaasan, старшего брата – niisan, старшую сестру – neesan, а в общении вне семьи их же соответственно – chichi, haha, ani, ane(об этом специально будет говориться в главе 7).

В 1997 г. во время встречи на Енисее Б. Н. Ельцина и тогдашнего премьер-министра Японии Хасимото Рютаро российский президент провозгласил: «Будем общаться по-дружески: Борис и Рю». Он, безусловно, исходил из практики своих взаимоотношений с лидерами западных стран: скажем, по-английски соответствующие именования обычны. Но у японцев, слышавших эти слова в переводе по телевизору, они не могли не вызывать недоумения: в Японии по именам, да еще сокращенным, называют в основном детей, иногда женщин, а взрослого мужчину так могут назвать только старшие члены семьи, но никак уж не иностранцы. Впрочем, до Ельцина таким же образом обращался к премьер-министру Накасонэ Ясухиро и президент США Р. Рейган, что тоже было трудно принять японцам [Haga 2004: 254].

И еще пример. При приеме посетителя сотрудник фирмы не должен употреблять вежливые формы, включая показатель – san при фамилии, по отношению к своему начальнику (даже если он по социальному рангу выше посетителя): начальник в данный момент «свой», а посетитель «чужой», и именно к «чужому» надо проявлять этикет. В таких случаях противопоставление «свой – чужой» определяет иерархические отношения [Алпатов 1973: 39].

Наконец, это противопоставление значимо и для соотношения вербальной и невербальной информации в диалоге. «Культура молчания» более или менее строго соблюдается при общении с «чужими», в таких случаях рекомендуется взвешивать каждую фразу и не наносить ущерб собеседнику. Замечания о «языковом бедламе» относятся, прежде всего, к общению со «своими», где эти ограничения снимаются. Японцы, проводящие досуг в своей компании (в том числе и японские туристы за границей, часто не обращающие внимания на аборигенов), могут показаться постороннему наблюдателю даже очень болтливыми. Но внутри своей группы открываются совсем иные возможности для недоговорок: широко используется эллипсис, опущение всего того, что вытекает из контекста.

5.2. «Языки для своих» и «языки для чужих»

Xотя в Японии все (исключая временно находящихся иностранцев) говорят на японском языке, там нередко проявляется тенденция иметь особые языки для «своих» и «чужих», переходя с одного на другой в зависимости от ситуации. Это могут быть разные языки в обычном смысле, если «чужой» – иностранец, но они могут быть и разными вариантами японского языка. В современной Японии такая тенденция даже усилилась по сравнению с тем, что было раньше, поскольку теперь каждый японец (исключая небольшую часть людей старшего поколения) благодаря школьному обучению и телевидению владеет (не всегда полностью) нормами литературного (стандартного) языка. Естественно его повсеместное употребление не только как языка книги и высокой культуры, но и в качестве «языка для чужих»: каждый японец его поймет.

Представления об этом языке в Японии имеют некоторую специфику, особенно по сравнению с Россией. В частности, там нет термина, в полной мере соответствующего привычному для нас термину литературный язык. Буквальным его соответствием по-японски мог бы быть термин bungo, но в первой главе мы видели, что он имеет совсем иное значение. Но дело не только в этом. Для России разных исторических эпох очень характерно представление о писателях (особенно прозаиках и драматургах) как «знатоках» и «хранителях» русского языка, это отражается и в самом термине литературный язык, а сам этот язык нередко отождествляется с языком художественной литературы. В Японии традиция иная: эта сфера речевой деятельности (как устной, так и письменной), как мы уже отмечали, никогда не считалась в Японии столь престижной, а в некоторые эпохи прозаическая литература на японском языке вообще считалась женским занятием. В последние полтора столетия престижность «изящной словесности» под западным влиянием несколько поднялась, но и сейчас в отличие от России правильный язык не связывается в Японии с художественной литературой. Как писал один японский социолингвист, в современном мире (реально, естественно, имеется в виду Япония) законодатель языковой нормы—не писатель, а массовая информация [Toyoda 1972: 15].