Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

войны или подвергнуть ее чьей-либо оккупации» спикер отказом не ответил, предложение создать «совместное правительство» как бы принял, но предложение учредить регентство и вынести вопрос о реставрации Александра I на рассмотрение внеочередной сессии Великого Народного собрания категорически отверг.

Выставленные же им встречные условия были совершенно неприемлемы. Фактически он требовал капитуляции, и 15 (27) августа Петко Каравелов телеграфировал в Пловдив: «Мы не согласны быть пустой частью составленного вами кабинета министров. Это наше последнее слово. Мы умываем руки и складываем с себя всю ответственность».

ПАТ

Теперь ход был за Стамболовым. 16 (28) августа он огласил состав нового «временного» правительства во главе с Василом Радославовым (что само по себе говорило о многом) и отдал войскам приказ идти на Софию, которая и была занята лоялистами через два дня. Боя не случилось: Олимпий Панов приказал Струмскому и 1-му артиллерийскому полкам «для избежания пролития болгарами болгарской крови» сложить оружие. Части, поддержавшие переворот, были выведены из столицы, а через неделю распущены. «Военные русофилы», не пожелавшие бежать (в частности, Петр Груев и Анастас Бендерев), пошли под арест, но большинство предпочло уйти за кордон.

В то же время, очень опасаясь, что Муткуров — пусть друг, компаньон и родственник, но себе на уме — «поступит, как генерал Барьос в Гуатемале», то есть создаст военную хунту, при которой спикер потеряет влияние, Стамболов, не предупреждая зятя, послал телеграмму князю, приглашая его «вернуться в верную ему Софию». А князь, получив предложение, согласился. Он, разумеется, вполне понимал, что в новой ситуации будет никем и ничем, но, насколько можно судить по документам, успел полюбить Болгарию (конечно, по-своему, но без притворства), — а ведь в будущем жизнь могла сложиться по-всякому. Да к тому же отречься, вернувшись, он мог всегда, а добровольное отречение от престола в его корпоративном понимании считалось куда более почетным, чем статус беженца, которого выгнали подданные.

Вместе с тем бодаться с дубом он уже не собирался и сразу же по прибытии в Рущук, только-только подтвердив (а куда деваться?) назначение Радославова главой правительства и огласив манифест о возложении на себя ответственности за судьбу «любезной» ему Болгарии, никого ни о чем не уведомляя, сразу же отправил государю телеграмму с уверением: «Россия даровала мне мою корону, и эту корону я готов вернуть ее монарху».

Ход, разумеется, умный: Гатчине давали понять, что непослушный вассал сделал правильные выводы и теперь, если империя сочтет нужным простить, будет послушным, а если не сочтет, так тому и быть. Однако Александр Александрович отходчивостью не отличался. «Я, — гласила ответная, от 20 августа (1 сентября) «молния», — воздержусь от всякого вмешательства в печальное положение дел, до которого доведена Болгария, пока Вы будете там оставаться. Вашему Высочеству предстоит решить, что Вам надлежит делать. Предоставляю себе судить о том, к чему обязывают меня чтимая мною память моего родителя, интересы России и мир на Востоке».

Это означало, что Александру I не оставляют иного выхода, кроме как окончательно уйти со сцены, о чем он 26 августа (7 сентября) и сообщил Стамболову, поставив того в совершенно идиотское положение. «Для этого человека, — говорил Стамболов (согласно мемуарам Симеона Радева), — мы подняли на ноги всю Болгарию... Брат против брата обнажил нож, и вот он принимает такое судьбоносное решение не спрашивая нас; бросает свою корону к ногам иноземного монарха и скрывает от нас?»

Несколько часов спикер пытался убедить, умолить, даже напугать князя, надеясь вынудить того изменить решение, но тщетно. 27 августа (8 сентября) Баттенберг, «с болью душевной» объявив об отречении «во имя восстановления добрых отношений болгар с Россией», подписал указ о создании Регентского совета в составе Стамболова и Муткурова, а также (прощальный реверанс государю) Каравелова и в тот же день покинул страну, не зная, что вернуться на болгарскую землю ему еще предстоит, — но в гробу.

Часть 3. «СТАМБОЛОВЩИНА»

БАТТЕНБЕРГУ ЕСТЬ АЛЬТЕРНАТИВА?

Уход со сцены Александра I Баттенберга в столицах «концерта» оценили, естественно, по-разному. В Петербурге радовались одолению супостата. В Париже, сухо отметив: «Допрыгался», тему закрыли. В Стамбуле, точка зрения которого никого не волновала, злорадствовали на тему «при нас такого не случалось». В Берлине, где муры Шуры с «тетушкой Вики» беспокоили многих, «устранение пешки Баттенберга с балканской шахматной доски» весьма приветствовал Бисмарк.

В Вене событие сдержанно одобрили, но и только, ибо бывший князь считался «резким, нe управляемым», а теперь возникла проблема со сменщиком. Причем нормального кандидата у Вены не было, а отдавать Болгарию «старшему брату» из Берлина давила жаба. Возмутился «слишком серьезному успеху российской дипломатии» только Лондон, все схемы которого в одночасье рухнули. «Тетушка Вики» и вовсе заявила, что «жестокую грубость» в отношении «милого Сандро» считает «пощечиной».

Короче говоря, было ясно, что ничего не ясно, кроме, конечно, необходимости искать нового князя. А тут имелись сложности, ибо решение «концерта» толкований не подразумевало: кандидатура могла быть принята только с согласия всех заинтересованных сторон и (во всяком случае, официально) с «высокого соизволения» султана Порты как сюзерена княжества. Порта, правда, подтвердила бы любой выбор держав, да и державы так или иначе могли бы согласовать кандидата, но...

Но вопрос с Гатчиной оставался открытым, а предшествующие события вполне понятно указывали на необходимость прогнуться, — и Стамболов это прекрасно понимал, в одной из первых речей во всеуслышание заявив: «И тот день, когда наступит примирение с Россией, будет для меня радостным днем!». После этого Народное собрание единогласно приняло обращение к Александру III с просьбой «взять болгарский народ под защиту», а государь, «снисходя к мольбам болгарского народа», милостиво соизволил направить в Софию своего «особо полномочного представителя» — генерала Николая Каульбарса, брата бывшего военного министра Болгарии. И вот тут, чтобы разобраться в дальнейшем, перейдем с галопа в хлынцу[22].

На самом деле ни в «грубости», ни в «прямолинейности», ни в «недостатке такта», ни в чем-то еще, что приписывают Николаю Васильевичу болгарские, западные и русские историки, обвинять генерала нет никаких оснований. Как раз наоборот, он, известный ученый-географ, интеллектуал, был одним из лучших, опытнейших переговорщиков империи. Ему удавалось в высшей степени успешно решать такие сложные проблемы, как проведение демаркационных линий между враждующими балканскими государствами. Каульбарс хорошо знал Болгарию, и Болгария его хорошо знала, чтя доблесть, проявленную генералом под Горным Дубняком, Плевной и еще много где.

Таким образом, сам факт такого назначения был для Софии позитивным намеком, и никто из упрекающих «особо полномочного» эмиссара Гатчины