В лесной глуши - Эухенио Фуэнтес

– Приходили. В институт, где я работаю. По крайней мере, человек был тактичный, – уныло сказал он. – Я решил, на этом все и закончится.

– Все только начинается, – разуверил его Купидо.

Арменголь несколько секунд молча смотрел на сыщика сквозь медленно ползущий к потолку сигаретный дым, думая о том, как следует понимать эти слова. Затем с вызовом произнес:

– Для вас всех я прекрасный подозреваемый: я одинок, одержим ею, и у меня достаточно причин ее ненавидеть.

«Да, выпил он прилично, раз говорит такое», – подумал Купидо, глядя на остатки вина в бутылке.

– Как давно вы ее не видели?

– Давно, очень давно. С самого начала года, наверное, шесть или восемь месяцев. У меня оставались кое-какие ее вещи, я позвонил ей, хотел вернуть. Потом мы не виделись. Это она нарисовала – единственная ее вещь, которую я храню, – сказал он, показав портрет, на котором выглядел лет на десять моложе.

– Это ее работа? – переспросил Купидо.

– Да. Кажется, что я моложе на десять лет, – ответил Арменголь и добавил: – Теперь я уже совсем не тот.

Иногда Купидо задавался вопросом: что толкало некоторых из его клиентов откровенничать с ним – с чужаком, которого они едва знали, – безо всякой тени смущения, как перед священником; что заставляло их раскрывать ему душу, – будь они жертвами абсурдного мошенничества или адюльтера, – ведь о таких вещах часто не рассказывают даже самому лучшему другу. Купидо пришел к выводу, что это происходит оттого, что частный детектив безразличен к морали, а иногда и к законности порученных ему дел, он никогда не ведет себя ни как судья, ни как священник: не обвиняет и не принуждает к раскаянию. Сыщик лишь слушает, соглашается и, как проститутка, выполняет все требования клиента. Всегда, когда ему хорошо платят, конечно.

– Когда она меня оставила, я понял, что старею, – продолжал Арменголь.

Купидо был уверен, что тот слишком много выпил и достаточно одного вопроса, чтобы он начал нудное повествование о своем несчастье. Но после такого трудного дня детектив уже не смог бы терпеливо выслушивать его рассказ.

– Вам знаком этот рисунок? – спросил Рикардо, показывая изображение со значка.

Тот бегло взглянул на него:

– Нет. Первый раз вижу.

Детектив ожидал этого ответа: значок был сделан через несколько месяцев после того, как закончились отношения Арменголя с Глорией. Единственный след, которым располагал Рикардо, казалось, не вел никуда.

– Плохой, кстати, рисунок, – добавил хозяин. – Можно было бы его улучшить.

– Вы тоже рисуете?

– Уже нет. Пытался какое-то время, но потом понял, что, если не умеешь, надо это дело бросать и ограничиться обучением других. Я это понял, когда познакомился с Глорией.

Детектив вопросительно поднял брови.

– Во время занятий мы с учениками обычно ходим на выставки. Галерея не очень далеко, и мы решили пойти туда, хотя я думал, что все это бесполезно, что их опять ничего не заинтересует. Когда мы пришли и начали рассматривать картины, даже наиболее скептично настроенные ребята замолчали, просто не знали, что сказать. Думаю, это был последний раз, когда мне удалось их взволновать. Автор картин – молодая девушка, наблюдала за нашей реакцией. Ей понравилось, что я привел учеников. Мы поболтали, а на следующий день я позвонил ей и пригласил в институт рассказать о своем творчестве. Мне показалось, ее будут слушать с большим вниманием, чем меня. Ну а остальное... можете сами себе представить.

– Как долго это длилось?

Арменголь улыбнулся, как нищий, у которого отобрали тарелку с недоеденной едой. Прежде чем ответить, он снова наполнил стакан.

– Около пяти месяцев. Достаточно долго, чтобы просто так все забыть. Но и достаточно мало, чтобы не тосковать по ней.

– Где вы были в субботу? – спросил вдруг Купидо.

– Спал, – ответил тот покорно, помолчав несколько секунд. – Ночью у меня была бессонница, я плохо себя чувствовал, поэтому спал до середины дня.

Купидо увидел, как руки Арменголя нетерпеливо потянулись к стакану, и спешно захотел покинуть это помещение, закрытое как оранжерея. Шесть дней без курения не прошли даром. Он почувствовал необходимость в свежем и чистом воздухе, ему захотелось выйти на улицу и увидеть счастливые и радостные лица.

7

Прошла уже неделя со смерти Глории; Купидо вернулся в Бреду, ни на шаг не продвинувшись в расследовании, но он был спокоен, так как заранее знал, что, как всегда, ему понадобится терпение. Нервничали сейчас, по его мнению, те, кто знал Глорию, и он легко представлял себе, с какой тревогой они ожидают, что случится нечто и выведет их из числа подозреваемых.

В понедельник детектив встал поздно и без всякой спешки отправился в участок поговорить с лейтенантом. Здесь его уже знали, поэтому у входа надолго не задержали.

– Ну что Мадрид? – спросил его Гальярдо.

– Узнал много, но ясности никакой.

Лейтенант огорченно покачал головой:

– Ненавижу этот город. Вообще ненавижу большие города, где все куда-то спешат и никто никого не знает. Неудивительно, что все преступники скрываются именно в мегаполисах, а мы их никогда не находим.

Накануне Купидо прочитал в местной газете последние новости, касающиеся следствия по этому делу. Там опубликовали заявление губернатора; ничего определенного тот не говорил, зато был полон оптимизма. Но сыщик знал: если официальное лицо уверяет, что расследование продвигается и у полиции есть зацепки, в действительности все совсем наоборот – расследование буксует, а никаких зацепок нет и в помине. Это как с военными сводками: если генерал оптимистично и уверенно утверждает, что наступает на всех фронтах, на самом деле он не выиграл ни одной битвы.

– С кем вы говорили?

– Снова с Англадой. С Камилой. С этим скульптором, у которого здесь дом. Со странным учителем Арменголем – он был ее любовником. Твердое алиби, похоже, есть только у Англады.

– Да, мы это уже проверили, – сказал лейтенант.

– Про остальных никто ничего подтвердить не может. Камила говорит, что была все утро в галерее, одна. Сьерра, скульптор, был здесь, в Бреде, но уверяет, что не выходил из своего дома. Арменголь, кажется, спал, наверное напившись накануне. Он много пьет.

Лейтенант проверял слова Купидо, листая отпечатанные на машинке листки. На секунду он отвлекся, чтобы достать сигарету, предложив закурить и детективу. Рикардо отказался, обрадовавшись, что это стоило ему гораздо меньших усилий, чем пару дней назад.

– Нам они ответили то же самое, – сказал лейтенант, сложив бумаги и постучав ими по столу. – Эспосито тем утром тоже был в Мадриде: это подтвердили в лаборатории, где он сдавал кровь. А вот относительно тех, кто находился в Бреде, все неопределенно. Родственники жертвы, – объяснил он, используя безликий термин, скрывавший и возраст, и пол, которым Купидо не пользовался, подыскивая другие слова, – отец и сын, настаивают на одной версии, причем каждый до мелочей повторяет слова другого, так что, в принципе, оба могут врать. Также врать может егерь, Молина, утверждающий, что тем утром был совсем в другом месте. Видимо, дело будет нелегким. Нам еще предстоит ох сколько всего.

– Слишком рано. Пока все боятся, – сказал Купидо.

– Боятся?

– Страх – наш злейший враг. Он делает людей недоверчивыми и заставляет молчать. Мы всегда становимся осторожнее, когда видим кровь.

В отличие от лейтенанта Купидо вовсе не торопился с расследованием. Никаких сроков у него не было, родственники Глории на него не давили и не подгоняли, никто не вмешивался в работу – ни начальство, ни пресса, которая, говоря о деятельности должностных лиц, часто путает терпение с неэффективностью. Терпение всегда было преимуществом Купидо, и он всегда умел извлечь из него пользу.

– А значок? Вы что-нибудь выяснили?

– Кое-что. Здесь и в Мадриде.

Лейтенант немного приподнялся в кресле. С тех пор как значок нашли в кулаке девушки, тот, казалось, давал единственный важный след. Правда, пока этот след никуда не привел.

– Что именно? – спросил лейтенант нетерпеливо.

– Двоюродный брат Глории видел рисунок с этого значка в ее дневнике. Причин не верить ему я не вижу, потому что он точно воспроизвел его на моих глазах.

– Если только он не знал этот рисунок потому, что у него был значок, и это было бы куда интереснее.

– Да, если бы только у него одного...

– А у кого еще?

– У всех или почти у всех. Он был почти у всех художников, близких Глории, потому что она делала рисунок, а затем заставила друзей купить значок, чтобы поддержать кампанию протеста. Все о нем знали и имели по экземпляру, кроме Арменголя. Но они с Глорией тогда уже не встречались.

– Вы сказали, что девушка вела дневник.

– Да. Он мог бы многое прояснить. Вы его не нашли?

– Нет. Никто нам о нем и не говорил. Но такого рода вещи – это первое, что надо искать. В Мадриде нас заверили, что они все перерыли у нее в квартире. Будь дневник там, вряд ли они бы его не нашли.