Заяабари (походный роман) - Андрей Сидоренко

Я представил себя на его месте, и мне стало себя до слез жаль. Но Ваня не нуждался в жалости, он нуждался в деньгах и материалах для строительства. При строительстве счастья он совершенно забыл о существовании свободы. Я вижу только один выход из создавшегося положения: мне надо жениться на его жене временно, всего на каких-нибудь пару лет, чтобы отправить Ваню по свету в поисках синей птицы.

Возьми все, что есть у меня самого ценного — мою лодку, друг, и плыви себе, куда глаза глядят. Потом ты можешь вернуться и подменить меня, обалдевшего от быта и забот о хлебе насущном, чтобы дожить свою жизнь.

Поезд тронулся, и на прощание Ваня сунул мне в руку 50 000 рублей, сказав, что это на счастье. Спасибо, Ваня. Я вскочил в вагон и из тамбура в открытую дверь продолжал смотреть на друга, который стал уменьшаться, до тех пор, пока не исчез совсем.

Проводник закрыл дверь, и я оказался запечатанный внутри вагона. В окне мелькали огни города Новосибирска, где у меня оставались друзья и знакомые — хорошие люди. Остался один и принялся соображать, что со мной происходит. А происходило то, что вокруг себя вижу много прекрасных и добрых людей.

Я не собираюсь менять мир — просто еду, куда глаза глядят. Мир сам меняется вокруг в лучшую сторону, он поворачивается ко мне лицом по собственному желанию. За последние десять лет я не видел столько прекрасных людей, искренне желающих мне удачи и помогающих в трудную минуту. Я еду один и далеко, а получается, что далеко не один. Везде меня встречают, провожают и помогают, как-то само по себе получается.

Во время жизни я начал замечать, что люди мечтают о большом путешествии, не обязательно о таком в точности, как мое, и не обязательно на Байкал, но обязательно мечтают. Мечтают все: старики и старухи, мужчины и женщины и даже молодежь, все без исключения грезят о синей птице и о дальних странах, но почему-то у большинства мечта так и остается мечтой.

От того, что народ видел меня живого, отправляющегося в дальние страны за туманом, на душе у большинства становилось немного радостней, и это было видно. А что может быть важнее, чем та радость, которую можно подарить?! Только от этого мы и становимся счастливей и лучше. И я поддался вредному для души чувству, считая, что, может быть, делаю важное и нужное дело, производя на свет радость. И я стал похожим на возгордившегося от сознания своей значимости заправщика аквалангов, который думает, будто люди дышат под водой из-за его усилий, а не благодаря природе вещей, и от этого делаются счастливее, и что он заслуживает благодарности. Я не хочу быть похожим на наивного заправщика баллонов. Радость и любовь должны существовать лишь только благодаря одной необходимости и, по большому счету, заслуги в этом нашей никакой нет. В мире любви и радости наш эгоизм становится ни при чем.

Заснул поздно, в разгар ночи, а наутро проснулся и посмотрел в окно. Пейзаж было не узнать. Природа одичала. Лес стал более дремуч, и непонятно почему. Он состоял из деревьев, каждое из которых по отдельности ничего из себя особенного не представляло. Это были, в основном, деревья хвойной породы, остальные, с листьями на ветках, встречались реже и как бы между прочим. Деревья произрастали во множестве, и, кажется, договорились между собой о чем-то важном и тайном, о том, что незаметно для глаз, но хорошо воспринимается внутренностями организма, которые находятся под грудной клеткой. Начинаю догадываться, почему здешний лес переименовали в тайгу — от внутреннего содержания тайного смысла, а не по определению, которое дает В. Даль: "Тайга — обширные сплошные леса, непроходимая, исконная глушь, где нет никакого жилья на огромном просторе, кой-где зимовки лесовщиков, или кущника, поселяемого нарочно для приюта проезжим".

Очень по-старинному сочно сказал Даль, но о главном умолчал — все это могло быть в лесу дремучем просто, а не в тайге. Я пока еще не был в сибирской тайге, вижу ее только из окна вагона, но и этого уже достаточно, чтобы почувствовать нечто особенное и волнующее.

Однажды был в этих краях пролетом. Самолет, перенося меня из Хабаровска в Москву, забарахлил и совершил вынужденную посадку в Братске. Нас выпустили из фюзеляжа на волю, и я окунулся в непривычную атмосферу Сибири. В районе аэропорта врезались в память несколько больших деревьев, которые стояли отдельно и не могли считаться лесом, но я почувствовал их мощь, которую они хранили как добрую память о ранее вырубленной здесь тайге. Отдельные деревья из тайги — жалкое зрелище, они как зверь в клетке. Деревья не человек, и нет в их природе свойства жить отдельно.

Тогда хотелось отсюда убраться поскорей, потому что чувствовал себя в сибирской атмосфере несколько неуютно, и я без грусти о тайге улетел. Но те несколько больших деревьев в Братском аэропорту, которые человек пожалел и не зарубил, запомнил.

Если бы я ехал по делам в командировку, то пейзаж в окне не впечатлял бы так сильно, как сейчас. Я бы бестолково воспринимал его как декорации к спектаклю, в котором мне не доведется принять участие. Но сейчас я смотрел на тайгу, как на место, где придется жить, и пытался понять, каким образом эта природа станет для меня домом родным. Ничего не получалось: гораздо проще было представить тайгу как стихийное бедствие.

Я не Дерсу Узала и страна с таким непривычным климатом и природой воспринималась мной, как эскимосом джунгли Амазонки. Впереди была тайна, покрытая мраком. Это пугало, но вместе с тем и радовало. Радость усиливалась чувством причастности к важному и большому событию в моей жизни.

Не было впереди препятствия, которое надо преодолеть и с почестями вернуться домой. Я просто ехал вперед. Я был в пути без начала и конца. Я ехал прямиком в детство, в то далекое мистическое прошлое, которое придумали взрослые, чтобы оправдаться перед самим собой за утрату светлой мечты, которой нас наделяют небеса в самом начале жизни. Душа моя требовала странствия.

Жизнь она только тогда прекрасна, когда все вокруг как бы происходит само по себе и природа светится от счастья гармонии. Это значит, что ты попал в струю, а не прешь против течения или в сторону. Я, кажется, в нее попал, в эту струю.

За свою жизнь я наездился в поездах, страшно даже начинать считать сколько, для меня-то уж точно ничего особенного происходить не должно. Не должно, а происходит. Чувствую, что могу взлететь от ощущения свободы и счастья. Чувствую возрождение особенного состояния души, позабытого значительной частью человечества за годы напряженного труда над созданием современной цивилизации. Я тоже потел вместе с человечеством и боролся за идеалы материализма, пытаясь осчастливить себя и окружающих с помощью производства вещей для удовольствия и добычи пищи для еды. А теперь я говорю человечеству: хватит, баста! Я иду своей дорогой. Я еду вперед по велению сердца, а не по необходимости. Я не собираюсь себя сдерживать: во мне происходит счастье, во мне происходит свобода, во мне начинается странствие — путь в никуда. Я так хочу.